Бывала шумной, бывала праздной. Бывала умной и очень разной. Была кому-то в окошке светом, сердечной смутой, попутным ветром. Была я чьей-то дурной привычкой: тянулась шлейфом, сгорала спичкой. Кому-то стала холодным душем. Ключом бывала – отмычкой к душам. Была (не вру же!) ночною стражей. Боксёрской грушей бывала даже. Бывала зоркой и очень грустной. Кому-то – горькой, кому-то вкусной. Была для многих – чужой прохожей. Витком дороги бывала тоже. Открытой раной, лозою гибкой... А хочешь, стану твоей ошибкой?  (Ника Невыразимова)

Белоручка в любви, я чуралась любых усилий  по устройству судьбы: каждой сказке свой срок отмотан.  Не просила сама. Баб жалела, когда просили.  Что дано, то и дар. А коню кто же в зубы смотрит?  Белоручка в любви, чистоплюйка и неумёха,  опасалась всегда, что чужое займу пространство.  Даже если совсем без кого-то мне было плохо,  говорила: «Иди». Разве можно сказать: «Останься»?!  Белоручка в любви, отпускала – холодным взглядом,  лёгким взмахом руки – пусть с другими штурмуют кручи…  Только этот чудак не поверил, остался рядом,  не уходит, молчит и целует мне белы-ручки… (Ника Невыразимова)

Мне рассказывал ангел, врачебную тайну нарушив: «Мы умеем лучами рентгена исследовать душу И узнав, что болит, воспаленья очаг устраним!» Просветил он меня. Обнаружилось (странное дело!), Что застряло в душе инородное некое тело, И – да кто б сомневался! – оно оказалось твоим. 

Ангел был огорчён, разрабатывал план операций, Собирался с тобой объясниться и даже подраться! Гармоничность абсурда стекала с полотен Дали. Представлялось уместным под звон валерьяновых капель, Что мой ангел достанет из ножен наточенный скальпель И тебя, как осколок стекла, из души удалит. 

Ангел мне предлагал о твоём не печалиться теле. Хоть, по-моему, лечат такие болезни в постели, О постельном режиме он даже не ставил вопрос! Я в последний момент от его отказалась вмешательств: «По живому не режьте, не надо, одумайтесь, сжальтесь!» Ты остался в душе. И уже в неё, кажется, врос.

Ника Невыразимова