В тот день особый, день сретенья
Зимы и юноши Весны
фиалки мокли в веток те`нях.
Был ранний май весьма сырым.
Я шла, чихая, по болоту,
межи сухой искала нить.
У жаб с утра была охота:
на кочки вылезли они.

Чрез сотни маленьких ложбинок
с холодной талою водой,
да на ходулях, на резине
не перебраться, Боже мой.
Тому, кто пел тебя и славил
слащавой, пышною строфой,
дурачил фрейтою лукавой,
воздай, Природа, мишурой!

Развей привольно платьев шлейфы
холёных, благородных дам-
не им болота поношенье...
Навстречу утренним лучам
из глубины промозглых хлябей
поднялся жаворонок звонкий,
и переливы песни плавил
эфир по-утреннему тонкий.

Ручьи сияли хрусталями:
покрыла ветвие эмаль.
Знаток уми`лился гулявый,
проблеял: "Славно, о-ля-ля!"-
и резво прыгнул на поляну,
на травы, в солнечную тишь,
где анемоны да фиалки
в одну компанию сошлись.

Роскошен мох. А в небе- трели.
Цветочный рай... Лягушек гон...
Меня созвучья рифм согрели.
Поэтка села на пальто.
Довольно музам стан искать!
Сгодится и поляна эта.
Знаком мне почерк дурака,
сынка знакомого поэта...

Венок в лохматой шевелюре,
букет фиалок сжат в руке,
осьмнадцать лет- гуляет дурень
с Весной, а то же ещё с кем!?
Он перепрыгнул через ров
упав на заросли колючек.
Аврам бы тут лишился слов:
бара`на нету жертвы лучше.

Запрыгал, бедненький, заблеял
по выгону да по цветам,
мотая гривой ниже чресел:
"Виктория, трам-тарарам!"
Затем, сомлевши, прошептал:
"Сюда б рожков позвонче, шведских"-
и соловьём на время стал,
почав свистать, по-птичьи весел!

Затем-таки присел на кочку,
найдя пристанище во мху,
и, вперив очи в дальню точку,
понёс смурную чепуху:
всё про фиалки да про ландыш.
Луч света лоб ему сверлил.
Смирилась было, грязь- и ладно-
пошляк пришёл- и разозлил.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы