Длина волны
от Нью-Йорка до Мальмё
равна количеству обстоятельств,
умноженных
на тёмную материю нелюбви.
Атлантика любит отчаянных,
от причалов в спешке отчаливших.
C'est la vie.

И по радио
(Кто сейчас слушает радио?
Кто ловит сигнал?)
скрипом, хрустом прокрустовым, лагерным,
раздаётся симфония Баттерфляй.
Крылья плещутся, бьются
о камень молний, о мел грозы.
Не летит, но падает даже птица.
Бабочке
страшней в разы.

Ты всё так же размеренно, взвешенно,
водкой
глушишь морзянку сердца -
кардиограмму SOS,
чтобы остаться невредимо-сдержанным,
неподверженным:
до правдивых (не праведных!)
не дорос.

После шторма – бури,
пляски сугробов пены на гребнях волн –
не пугает ничто, кроме смерти
Любви,
её ветром взрыхлённый призрак, маяк –
могильный холм.

Только пепел жены,
что разбрасывает пожилой вдовец
по чужим краям,
оставляет шлейф
недоверия
к намоленным
общественным алтарям.

Так что есмь правило,
если не сизифово "яблоко",
если не ложь?
А обещания, штампы, клятвы,
их варево?
Вынь да положь
мнимую верность, присутствие рядом
до гроба и после него!
С одними и теми же костями,
червями...

Prego! Pre-go!
Действуй, пожалуйста,
в согласии полном
с длиною
своей волны.

А увидишь меня –
облаком,
случайно когда-нибудь.
Со спины.