Чей Крым?

В одном из ранних текстов Пелевина объяснялось, что время в России делится на предвоенное и послевоенное. И когда второе заканчивается, непременно и без всяких пауз начинается первое. Для значительной части из нас 2014 год был вполне обычным, разве что в первой его половине сограждане испытали бурное национальное величие, которое уже к концу года обернулось обвалом рубля. Однако часть россиян восприняли событие вокруг присоединения Крыма как моральную катастрофу: взяли, что лежало плохо, не спросив соседа.

Вопрос, чей Крым, если не юридически, то экзистенциально, стал поводом для бесконечной дискуссии, в которую теперь вовлечены все, вплоть до картографического сервиса Google. Но для тех, кто пережил катастрофу, докрымская Россия в соответствии с пелевенским принципом перешла в посткрымскую. Нормальная жизнь кончилась, зато стартовала эпоха великих свершений.

Пять лет — срок ничтожный для истории, но достаточный для того, чтобы оглянуться назад: прошли скоро. Теперь, кажется, уже никто не знает, как распорядиться обретенным богатством. Для начальства «крымская весна» перестала быть источником политических выгод и рейтингов. Праздновать годовщину «возвращения в родную гавань» в добровольно-принудительном режиме на массовых митингах-концертах, кажется, тоже никто больше не в силах. Карнавал кончился вопросом: хорошо, вы присоединили Крым, а что дальше? Но в посткрымской России «дальше» не предусмотрено конструктивно.

Для ультраправых Крым навсегда остался полумерой. Разочарованный полевой командир Стрелков продает за миллион рублей свою золотую медаль за взятие полуострова. Депутат Наталья Поклонская публично мечтает о присоединении к России Киева, ведь иначе какой смысл было затевать все это?