Уроки атеизма Александр Невзоров

Московский Комсомолец № 26039 от 12 сентября 2012 г.

Топорная клерикализация дает свои первые плоды

Отрадно видеть, что служители культа и добровольная обслуга идеи «православие, самодержавие, народность» наконец-то подвели под все творимые ими дикости хоть какую-то базу. База незатейлива и заключается в паре-тройке заклинаний, смысл которых в том, что «кто против православия, тот против России». Известный лауреат премии «Серебряная калоша-2012» блеснул еще более изощренной формулировкой, сообщив миру, что разглядывание его часиков «подбивает Россию на взлете». (Красивый приемчик декларативного увязывания себя с чем-то очень значительным был изобретен еще О. Бендером, но работает до сих пор.)

Неприятие церкви и церковников в сегодняшнем контексте трактуется как русофобство и нечто крайне антипатриотичное, так как, по мысли служителей культа и их воцерковленышей, весь смысл существования России заключается только в содержании РПЦ. Такой взгляд на вещи экзотичен, но возможен. Но и у позиции, что именно церковь, изолировавшая (для собственного удобства и бесконкурентности) Россию от европейского пути развития на 700 лет, была главной причиной большинства трагедий страны, — не меньше прав на существование. И клеймо «русофобства» здесь малоуместно. Напротив.

Приведу пример: заметив на близком человеке, предположим, кепочку в горошек и с невообразимыми ушками, вы честно сообщаете, что кепочка придает ему сходство с полным идиотом, и предлагаете ее снять. Это действие отнюдь не означает антипатии к ее носителю. Скорее наоборот: желание убрать «обыдиочивающий» аксессуар есть искреннее и реалистичное действие во благо этого персонажа. Возможны, конечно, аналогии и с чашей отравы, с миной, капканом или с протухшими шпротами, но они излишне пафосны, так как события вокруг «кепочки» развиваются скорее забавно, нежели трагически.

Топорная клерикализация дает свои первые плоды. Мягко говоря, они иные, чем те, что ожидались кремлевскими садоводами. Церковь становится посмешищем. Но ладно церковь — поиграли и забыли; грустные попы удалятся в тень своих приходиков, чтобы заняться привычным делом: тихо высасывать у старушек пенсии, а у впечатлительных бизнесменов — джипы. Хуже, что жертвами клерикального разгула стали и госидеология в целом, и тщательно взращиваемый последние двадцать лет казенный патриотизм.

О госидеологии стоит упомянуть особо. Кремлевские сизифы уже который год пытаются сложить три ее компонента (т. е. православие, самодержавие, народность) то башенкой, то калачиком, то змейкой. Эти игры с тем, что недоброжелатели системы могли бы назвать «копролитами», имели определенный успех. Трехсоставную игрушку удалось скомбинировать и отполировать так, что ею вполне можно было дурить школьников 4–6-х классов и умилять до слез администрацию государства. Усилиями центральных телеканалов этой идеологии даже удалось обеспечить на информационном рынке почетное 225-е место. Немножко портили картину бородатые маргиналы, которые использовали идеологическую конструкцию для актов публичного самоудовлетворения, вводя ее себе на опасную (по меркам проктологии) глубину. Но позже выработалось общественное привыкание — и к глубине, и к публичности, и даже к тому сладострастному мычанию, которым эти акты сопровождались. Основное население РФ созерцало жизнь кремлевской идеологемы на телеэкранах, воспринимая ее даже с некоторым интересом и умилением, примерно как лося, забредшего в супермаркет.

Иными словами, была себе у РФ некоторая идеология, даже не хуже, чем, к примеру, у ацтеков, но, в отличие от ацтекской, все человеческие жертвоприношения делались на периферии и особо не рекламировались. В обычной жизни она никого особо не беспокоила. Ее откровенная средневековость, конечно, проявлялась в нелогичности госустройства, маразме и взаимной озлобленности. Но в контексте того, что никто, собственно, никогда и не воспринимал РФ как пространство, пригодное для нормальной жизни, то и о причинах задумываться было не принято. Как и не принято было пристально разглядывать составляющие элементы госидеологии.

Однако жертвоприношение в Хамовническом суде, инквизиторничанье, вторжение попов в школы, размах безнаказанного хулиганства служителей культа, бюджетное обеспечение их любых проказ и роскоши (т. е. то, что называется настоящей клерикализацией), увы, повредили нехитрую конструкцию из трех элементов. Впрочем, такое развитие событий мог бы предсказать даже слабоумный; как известно, клерикализация вызывает атеистическую реакцию, та провоцирует всплеск критицизма. Критицизм, остро нуждаясь в информационном питании, вызывает резкую генерацию знаний. А неизбежная поспешность этой генерации порождает те информационные взрывы, которые обрушивают любые идеологемы.

Огорчительно, но казенно-патриотические символы обычно становятся первой жертвой, на волю вырываются реальные факты и лопаются мыльные идеологические пузыри. Сначала лопнул Александр Невский, за ним, вероятно, последует Бородинская «победа». Про первого «героя» Руси общество узнает, что был он кровником-побратимом сына Батыя, ярлыки на княжение получал в Орде, по татарской указке лично разгромил и пожег единственный свободный на тот момент от татарской дани Новгород. Узнает и то, что в «грандиозной» битве на Чудском озере было убито... 20 рыцарей, а Лаврентьевская летопись руководителем русского отряда в той небольшой стычке называет не Александра, а Андрея Ярославича, его безвестного брата.

Примерно такая же малоприятная история — с Бородинской «победой». Желание церкви «потереться о ее ноги» обязывает нас вспомнить факты массового предательства духовенства в 1812 году, когда две трети служителей культа Могилевской епархии «учинили присягу на верность врагу», а православный клир Смоленска встречал Наполеона с образами и колоколами.

С самой «победой» все обстоит еще печальнее; «с поля русской славы» наши отступали так позорно, что бросили в селе Можайском и на самом Бородинском поле около 10 тысяч своих раненых солдат. Главный хирург наполеоновской армии Доминик Жан Ларей подробно описывает эту ситуацию, равно как Белло де Кергорр и Мерсье, которые, впрочем, приводят цифры даже чуть большие, чем 10 тысяч. Или уж совсем некстати всплывет тот милый факт, что пока война с Францией шла на территории Российской империи — дезертиров действительно было немного, поскольку бежать было некуда; русский пейзаж и тогда был богат капитан-исправниками, колодками и каторгами. Но как только русская армия перешла границу Франции — примерно четверть ее личного состава (около 40 тысяч человек) дезертировала, рассосавшись по французским провинциям и нанимаясь к фермерам Гиени, Пикардии и Монбельяра грести навоз из-под галльской скотины. А. М. Баранович, автор записок «Русские солдаты во Франции в 1813–1814 годах», оговаривает, что речь идет лишь о рядовых и унтерах, т. е. о рабах системы, для которых вольное батрачество у врага было куда соблазнительней, чем роль крепостного воина-победоносца православной державы. Чуть смущенный этим фактом Александр I за счет казны намеревался возвратить дезертиров в Россию, всем пообещав прощение, и даже дважды обращался за помощью в этом вопросе к Людовику XVIII, но вернуть удалось лишь около десятка человек.

И это лишь два примера, а их могут быть десятки, по всем ключевым идеологическим позициям. Конечно, такие вещи и не должны становиться известны, ибо они смертельны для казенного патриотизма, наспех сляпанного из «помятых киверов», «стойкостей» и профиля артиста Н. Черкасова. Иконки госидеологии надо показывать редко, кратко и по возможности издали. Совать их под нос народонаселению не рекомендуется, так как возникает опасность их пристального изучения.

Скажу еще менее приятную вещь — рано или поздно топорная клерикализация общества спровоцирует совсем уже страшный вопрос: а чьей, собственно, религией было православие? Какого такого народа? Дело в том, что понятие «народ» очень сложно коррелируется с понятием «рабы». Рабу немыслимо любить ту систему, которая предполагает возможность его продажи, публичной порки, тихого убийства, истязаний подневольным трудом, его безграмотность и жизнь в дикости и грязи. Раб не может быть ни патриотом, ни гражданином. А таких рабов, крепостных, в Российской империи до 1861 года было почти 88% населения. Так что, это ИХ религия?

Что же до среднего компонента триады, т. е. «самодержавия», то тут все пока очень оптимистично, этот компонент госидеологии еще может поработать. Учитывая моду на всякую экзотическую живность, Российская Федерация в принципе может завести себе даже царя, и если ему будут изготовлены впечатляющие аксессуары, то будущий монарх сможет очень прилично зарабатывать на корпоративах.

Андрей Зуевский О Третьем миссионерском съезде РПЦ

Знаете историю, связанную с Третьим миссионерским съездом РПЦ, конец XIX века? Там было предложено создать концентрационные лагеря и поместить в них всех неправославных проповедников Евангелия и кормить там впроголодь. И православный съезд единогласно за это голосует. Вот откуда это? Ведь большинство из тех, кто голосовал, наверняка искренне верили, что творят благо. Откуда у христианина возникает такое сознание? Нынешняя история показала, что многие верующие размышляют в подобном ключе. (Иерей Андрей Зуевский, 

священник, храм Святителя Николая в Толмачах http://www.bg.ru/article/11713/?chapter=3)

Приглашаю в группу ЖИВАЯ ВОДА!

ГМО-сапиенс Елизавета Александрова-Зорина

Московский Комсомолец № 26036 от 8 сентября 2012 г.,

Маленький человек в генно-модифицированном обществе

Нас учат: «Не будь как все!», но не дают быть собой, нас призывают: «Говори, что думаешь!», но запрещают думать, нас уверяют: «Всё в твоих руках!», но связывают руки. Нам внушают, что счастье можно найти под крышкой кока-колы, что жизнь — это погоня за удовольствиями, а деньги — мерило всего. Нас воспитывают агрессивными потребителями, штампуя всех по одному лекалу, сформированному по запросам рынка. Для нас разработали целую «науку покупать», с помощью детского маркетинга приучив к шопингу с пеленок, и мы верим, что мир — это супермаркет, в котором можно купить всё, что продаётся, и продать всё, что покупается.

Но в гонке потребления нет победителей, в ней все проигравшие. Мы стали приложениями к своим гаджетам и заложниками собственных вещей, наши сны похожи на рекламные ролики, а дневниковые записи — на список желательных покупок. За нас мечтают маркетинговые службы, а ловцы человеков — маркетологи — знают нас больше, чем мы сами. Все мы подсчитаны ими, изучены, взвешены и найдены легкими. Они упаковывают наши грезы в красочные рекламные буклеты, набитые отелями, курортами и вечеринками, местами, где обязательно нужно побывать, блюдами, которые нужно попробовать, и эмоциями, которые мы обязаны испытать. Мы разучились говорить на отвлеченные темы, за обедом обсуждая меню, на прогулке — чужие наряды, в путешествиях — комфортабельность отеля. «Из ничего человек снова возвращается в ничто, мрачный день смерти вдруг уничтожает цветущую жизнь, и от человека остается лишь одно пустое имя», — доносится через века голос неизвестного римлянина, выбившего эти слова на камне. А что останется от нас? Анкеты покупателей? Надписи на футболках? Статусы в соцсетях?

Индустрия развлечений — это тоталитарная секта, на воротах которой написано: «Оставь себя, всяк сюда входящий». «Звездный» конвейер плодит нам кумиров, заставляя следить за каждым их шагом, проживать их жизнь вместо своей. И не важно, слушаем ли мы музыку, смотрим ли фильмы, читаем ли журналы — главное, чтобы были в курсе последних сплетен шоу-бизнеса. Большими заголовками нам выкрикивают о «звездных» адюльтерах, развешивают на рекламных щитах грязное белье, — и нет закона, спасающего от преследования настырных «звезд»! Диктатура глянца убивает не только души: обезумевшие фанатки прыгают из окон, подростки вскрывают вены, а искалеченным, изуродованным судьбам несть числа. Не пора ли открыть памятник жертвам гламурного фашизма? Выставляя личную жизнь на страницах СМИ, нам отводят роль дворни, подглядывающей за барами в замочную скважину. Мы знаем о голливудских актерах больше, чем о соседях по лестничной клетке, и их жизнь кажется нам интереснее собственной. Мы уже не ходим в гости, проводя вечера у телевизора, и нам милостиво приоткрывают двери своих особняков, дозволяя помечтать, посудачить, прикоснуться к «красивой» жизни с той стороны экрана, чтобы на мистическом уровне питаться нашим тайным поклонением и завистью. Заражаясь жизнью на камеру, мы и сами путешествуем, гуляем, танцуем, смеемся, встречаемся с друзьями и занимаемся любовью только для того, чтобы потом выставить фото в Интернете. Перенимая кривлянье «звезд», мы множим лживые фотоулыбки и виртуализируем свою жизнь, дорисовывая ее в фотошопе. Вместо того чтобы ловить мгновение, мы его убиваем, ведь нам внушили, что главное не жить, а позировать, не быть, а казаться.

Современная психология граничит с психиатрией, а советы модных психоаналитиков напоминают записки из сумасшедшего дома. Они учат общаться с тем, кто полезен, любить того, кто выгоден, расставаться с тем, кто отслужил свое. В семье вести себя как на работе, в любви — как на рынке, в офисе — как на войне; не уступать, не поддаваться, стоять на своем, ничего не слышать, не видеть, не говорить. Нам внушают, что курсы актерского мастерства нужны не только актерам, и, превращая жизнь в дурной театр, учат лицедействовать с друзьями, любимыми и даже с самими собой. Примеряя на себя придуманные образы и модели поведения, которые сидят на нас, как «испанский сапог», мы превращаемся в эмоциональных обрубков, неспособных на чувства. Мы следуем журнальным советам, свято веря, что их авторы знают то, чего не знаем мы, и живем по готовым рецептам счастья, донашивая судьбу с чужого плеча. Мы говорим фразами из кинофильмов, шутим остротами радиоведущих, одеваемся, как велит мода, и не понимаем, почему делаем так, как нас учат глянцевые евангелия, и всё равно глубоко несчастны.

Нам страшно остаться наедине с собой, мы гоним мысли, как непрошеных гостей, и не доверяем собственному мнению, мы больны особой формой «эгофобии», боязнью самих себя. Нам кажется, что, отбросив бренды, музыку, фильмы, гороскопы, модные книги, ресторанные меню, клубные вечеринки, газетные заголовки, аватары и ники, — мы потеряем себя, оставшись голыми и безликими. Мы верим, что маска, которую на нас надевает общество, это и есть наше лицо.

Нас травят масскультом, вызывающим массовый психоз, примитивной музыкой, бессвязной и обрывочной СМС-литературой, живописью, напоминающей тесты Роршаха, нас пичкают театром маразма и трехмерным кинематографом с плоским сюжетом, заставляя искать подтекст там, где нет и прямого смысла. Нас кормят фаст-артом, забивая головы чит-бургерами, которые пишутся быстрее, чем читаются, и фильм-бургерами, которые забываются прежде, чем закончатся финальные титры. В современном искусстве нет места психологии и человеческим отношениям, всё сведено к голому немотивированному «экшну», действующие лица которого — плоские, как герои компьютерных игр. Иллюзия жизни проецируется на реальность, и мы сами становимся бесчувственными и пустыми, как киногерои нашего времени, со сбитыми нравственными ориентирами, словно компасы со сломанными стрелками. Искусство учит? Современное — калечит, делая нас моральными дальтониками, не различающими, что такое хорошо, а что такое плохо. «Народ, — говорил Мао, — это чистый лист бумаги, на котором можно рисовать любой иероглиф». А может, мы — белый экран, по которому можно показывать любое кино?

Телевидение вошло в нашу плоть и кровь, превратив в Homo Video. Телевизор стал внешним мозгом, сделав нас беспомощными без телеповодыря. Он услужливо предлагает набор удобных мировоззрений, и если раньше мы спорили, потому что имели противоположные мнения, то теперь — потому что смотрим разные телешоу. Инакомыслие полыхает в кострах инквизиционных СМИ, которые выжигают иное мнение в зародыше. Проще говорить с телевизором, чем дискутировать с тем, кто проводит свободное время перед экраном: любые доводы, любые логические объяснения — это дом, построенный на болоте, ведь СМИ разрушают саму способность мыслить, деформируя мозг и атрофируя фантазию. Воображение давно стало атавизмом, пережитком прошлого, недоступным человеку-телезрителю: мысли, как волки, обложенные красными флажками, не могут вырваться за границы телевизионных клише.

Но молодые бунтуют, они чутки к грубым телевизионным приемам и способны сопротивляться. Только им не уйти от расставленных сетей мировой паутины, где все мы — легче пустоты. Спасаясь от одиночества, мы еще больше погружаемся в него среди сетевых друзей, интернет-флирта и виртуальных дел. Интернетовский каток утюжит не хуже телевизионного. И дело не в тотальном контроле социальных сетей или прозрачности почтовых ящиков — кому мы интересны? — а в обилии ненужной информации, накрывающей девятым валом, в миллионах картинок, фотографий, стихов, сплетен, статей и новостей, в миллионах лиц, среди которых теряешь свое.

Впрочем, наша жизнь виртуальней Интернета. Свобода выбора не предоставляет выбора: за нас решают, кем и с кем нам быть, что говорить, куда идти и зачем жить. Нам закладывают в голову мысли, словно компьютерные программы, и нажатием кнопки стимулируют суррогативные телеэмоции. Наши пророки лживы, а кумиры бездарны, мы живем в антиутопии, в мире, о котором пророчествовали фантасты, а за окном у нас — бесконечный 1984 год. Мы и сами не знаем, кто мы: то ли рабы свободы, то ли свободные рабы. Мы грезим наяву, а живем понарошку. И умираем, так и не родившись.

19 августа в Ижевске прошло официальное открытие туалета-музея в Ижевске. 

Да, вы все правильно поняли! Общественный туалет на Центральной площади превратили в выставочный зал. С этого дня всего за 10 рублей можно не только справить свою нужду, но и посмотреть на работы городских художников.

Все общественные туалеты Ижевска станут музеями!

Вечно и нисколько не старея,

всюду и в любое время года

длится, где сойдутся два еврея,

спор о судьбах русского народа. 

О колониальной гордости великороссов Елизавета Александрова-Зорина

Московский Комсомолец № 26013 от 13 августа 2012 г

Наша национальная идея: «Православие. Самодержавие. Макдоналдс»

— При Путине жить стало лучше! — сказал мне программист из «Газпрома».

— А что он сделал? Построил коррупционную вертикаль? — возражаю я. И один за другим перечисляю очевидные недостатки нынешней власти.

Программист, охотно соглашаясь со всеми моими доводами, повторяет:

— Но жить-то стало лучше!

Честный парень, не лицемерит. Старшее поколение с молоком матери впитало, что общественные интересы превыше личных, и стыдится говорить как он. А молодые не кривят душой, им же со всех сторон внушают: «Государство — ничто, ты — всё!»

Мы колония? Страна Третьего мира? Зато стали «более лучше одеваться»! Словно индейцы бусам, радуемся иномаркам, шмоткам и зарубежным турам, которые вымениваем на ресурсы страны. А чем остальные-то лучше Светы из Иванова? Тем, что более лучше говорят?

Похоже, мы, наконец, сформулировали нашу национальную идею: «Православие. Самодержавие. Макдоналдс». У нас и православные попы на «Мерседесах», и высшее чиновничество с видом на жительство, и дети всей элиты на Западе, — а в моде патриотические речи об особом пути России. Наш особый путь лежит в прошлое? Россия, вперед, в феодализм? Назло всему технократическому миру построим теократию?

Мы копируем западный образ жизни, манеры, одежду и, как чучело соломой, набиваем речь англицизмами. Но всё норовим, между разговорами о голливудской премьере и новом айфоне, завыть, как на погосте, про березки и купола. Из телеэфира мы знаем о происходящем в США больше, чем об Украине и Белоруссии вместе взятых, а все туда же: «Агентам Госдепа Россию не понять, в Россию можно только верить...»

Но как можно понять страну, в которой водку закусывают гамбургером?

Почему на смену советскому человеку пришел человек одномерный? Почему из самой читающей страны мы превратились в блеющее стадо? Может, потому что главный пункт нашей социальной политики — информационный тоталитаризм плюс дебилизация всей страны? Разве помои, льющиеся с экранов, — это не виски, которым колонизаторы спаивали индейцев? Культура бескультурья насаждается сверху, она взывает к низменным страстям, пропагандирует мещанство и агрессивный вещизм, предлагая рецептом счастья последнюю модель авто и внушая, что наша слезинка не стоит счастья миллионов. СМИ деформируют сознание, плодят бездушных, дистанционно управляемых людей, которым телевизор служит внешним мозгом. Сетка вещания забита пошлыми ток-шоу, новостями про Путина, церковными проповедями и «научными» передачами о бермудском треугольнике, в котором поймали летающую тарелку с лохнесским чудовищем на борту. Вечер у телевизора равнозначен черепно-мозговой травме. Неудивительно, что Россия возглавляет мировой рейтинг по количеству душевнобольных. Сумасшедшими легко управлять: они не могут между собой договориться, поэтому в психушке одна санитарка легко управляет сотней безумцев. А в России один человек — миллионами.

«Телефабрика грез» тиражирует мифы о противостоянии с Западом и Владимире-Победоносце, поражающем оранжевого змия. Когда Фридрих II стоял под стенами Рима, сторонники Папы пускали слухи, будто император, взяв город, устроит из Собора конюшню и бросит собакам гостию, тело Христово, а поляки стращали хохлушек, что москали заставят их кормить грудью борзых щенков. И сегодня в пропагандистском арсенале ничего нового.

Началась охота на ведьм и шпиономания. Каждый лидер оппозиции видится кремлевским и госдеповским проектом одновременно, рядовые участники митинга — проплаченной массовкой, в статьях ищется заказчик, а между строк читается потаенный смысл, проступающий на бумаге, словно молоко над огнем. В стране дежа вю 30-х: стукачи, показательные суды, агенты семнадцати разведок...Только тому нечего Черта искать, у кого Черт за спиной.

Много ли недовольных Путиным на Западе? А на Востоке? Похоже, он устраивает всех. Безотказный, нежадный. Он пугает, а никому не страшно. США критикуют? Не больше, чем критиковали Франсуа Дювалье. Nothing personal, just politics. Нас пугали «ливийским сценарием», но, похоже, в России разыгрывается гаитянский. Чудовищная коррупция, запугивание масс, религиозное мракобесие, тонтон-макуты из ФСБ и молчаливая поддержка Запада.

— Сейчас лучше, чем в 90-е! — говорят многие.

— Чем лучше?

— Чем в 90-е.

Оправдать можно все, было бы желание. Девяносто шесть миллиардеров? Чем больше олигархов, тем богаче страна! Закрываются школы и больницы? Зато на каждого прихожанина — по церквушке! Треть населения считает, что солнце вращается вокруг Земли? Зато все знают, как зовут Президента! Олимпиада проходит для нашей сборной под лозунгом «Медленнее! Ниже! Слабее!»? И этому найдется тысяча оправданий: засудили, перещеголяли в допинге. Вороватые чиновники? Коррупция — мать порядка! Миллионы алкоголиков, наркоманов, бомжей? Это их выбор!

И главный аргумент, которым можно покрыть все: «Кто, если не Путин?»

Скажете, позиция обывателей? Мнение газпромовских сотрудников? А разве записные патриоты думают иначе? Все эти протестные писатели, активисты, эксперты задним числом и политологи на кофейной гуще. Похоже, им уютно в их резервации, раз они ничего не хотят менять. А как же национал-патриоты мирятся со статусом жителей банановой республики? Может, они испытывают национальную гордость за то, что у российских олигархов самые большие яхты? Или за то, что бизнесмен из России учредил премию, превышающую Нобелевскую? И неважно, что школьники путают Эйнштейна с «Раммштайном», научные сотрудники уничтожены как класс, а вместо реальных открытий нам предлагают устаревшие западные технологии. Зато сколько телевизионного шума из ничего! Впрочем, даже пропагандистские технологии придуманы не нами...

В России всё «как бы»: власть делает вид, что управляет, оппозиция претворяется оппозицией, народ как будто интересуется своей страной. Это даже не слепой ведет слепца, а равнодушный — равнодушного, и куда они оба придут — никому не интересно. Никто не ставит общенациональных задач — потому что никто их не ждет, никто не отдает власть — потому что никто ее не берет, никто ничего не меняет — потому что никто не хочет перемен. И никто не говорит правду — потому что она никому не нужна.

Представляете, если на центральных каналах пойдут передачи о геленджикских дворцах, лондонских ресторанах и кооперативе «Озеро», а в прайм-тайм экономисты будут рассказывать о сырьевой экономике, вывозимых за рубеж миллиардах и реальном положении России в мире? Кто первый взвоет от этой правды-матки? Путин? Или народ, которому после трудового дня подавай «Россию, вперед!», по поводу и без? Отсюда обилие псевдонаучных изысканий, будто Богоматерь имеет русские корни, а цивилизация зародилась на Среднерусской равнине. Россия — родина не только слонов, но и цивилизаций? Мы хотим гордиться страной без усилий, одним нажатием кнопки пульта, ничего не отдавая взамен, не думая о согражданах. Наша национальная гордость — такая же фальшивая, как слезы во время просмотра мелодрамы. Почему же те, кто нами правит, должны быть другими?

Думаете, для наших правителей слово «Родина» — пустой звук? Патриотические речи вызывают в кулуарах презрительный смех? Вовсе нет, они верят, что благодетельствуют, взвалив на себя тяжкую ношу власти, что народ темен и глуп, а холопу нужен кнут, и никто не сможет работать лучше. Но чем они заняты? Перекладыванием бумажек? Распилкой бюджетов? Интригами, подсиживаниями? И тем не менее свято верят в свою исключительность и историческую роль. А Путин? В собственных глазах он, конечно, собиратель земли Русской и надеется войти в историю Владимиром Великим. Он двенадцать лет у власти и нацелился править еще столько же, судьба поставила его во главе огромной страны, и в его силах сделать многое для своего народа. Но он властитель с такой же, как у миллионов россиян, психологией обывателя. И как любой обыватель хочет чувствовать самодовольную национальную гордость, в данном конкретном случае воплощенную в самом себе. Ему достаточно постановочных репортажей, лживых подобострастных речей и виртуальной России, которой нет на карте.

Однако дело не в Путине. В этой стране удобно и комфортно и нам.