Л.Н. Толстой. Легенда "Разрушение ада.." (окончание)

VII
— Просто и хорошо, — сказал Вельзевул. — Одобряю. Кто заведует грабителями?

— Я, — отвечал, выступая, крупный дьявол с большими кривыми рогами, с
усами, загнутыми кверху, и огромными, криво приставленными лапами.

Дьявол этот, выползши, как и прежде, вперёд и по-военному обеими лапами оправляя усы, дожидался вопроса.

— Тот, кто разрушил ад, — сказал Вельзевул, — учил людей жить, как
птицы небесные, и повелевал давать просящему и хотящему ваять рубашку
отдавать кафтан, и сказал, что для того, чтобы спастись, надо раздать
именье. Как же вы вовлекаете в грабёж людей, которые слышали это?

— А мы делаем это, — сказал дьявол с усами, величественно откидывая
назад голову, — точно так же, как это делал наш отец и повелитель при
избрании Саула на царство. Точно так же, как это было внушено тогда, мы
внушаем людям, что, вместо того, чтобы им перестать грабить друг друга,
им выгоднее позволить грабить себя одному человеку, предоставив ему
власть надо всем. Нового в нашем способе только то, что для утверждения
права грабежа этого одного человека мы ведём этого человека в храм,
надеваем на него особенную шапку, сажаем на высокое кресло, даём ему в
руки палочку и шарик, мажем постным маслом и во имя Бога и его сына
провозглашаем особу этого помазанного маслом человека священною. Так
что грабёж, производимый этой особой, считающийся священной, уже ничем
не может быть ограничен. И священные особы, и их помощники, и помощники
помощников — все, не переставая, спокойно и безопасно грабят народ. При
этом устанавливают обыкновенно такие законы и порядки, при которых даже
без помазания праздное меньшинство всегда может безнаказанно грабить
трудящееся большинство. Так что в последнее время в некоторых
государствах грабёж продолжается и без помазанников так же, как и там,
где они есть. Как видит наш отец и повелитель, в сущности, способ,
употребляемый нами, есть старый способ. Ново в нём только то, что мы
сделали этот способ более общим, более скрытым, более распространённым
по пространству и времени и более прочным. Более общим мы сделали этот
способ тем, что люди прежде всего подчинялись по своей воле тому, кого
избирали, мы же сделали так, что они теперь независимо от своего
желания подчиняются не тем, кого избирают, а кому попало. Более скрытым
мы сделали этот способ тем, что теперь уже ограбливаемые, благодаря
устройству податей особенных, косвенных, не видят своих грабителей.
Более распространён же по пространству этот способ тем, что так
называемые христианские народы, не довольствуясь грабежом своих, грабят
под разными самыми странными предлогами, преимущественно под предлогом
распространения христианства, и все те чуждые им народы, у которых есть
что ограбить. По времени же новый способ этот более распространён, чем
прежде, благодаря устройству займов, общественных и государственных:
ограбляются теперь не одни живущие, а и будущие поколения. Способ же
этот более прочным мы сделали тем, что главные грабители считаются
теперь особами священными, и люди не решаются противодействовать им.
Стоит только главному грабителю успеть помазаться маслом, и уже он
может спокойно грабить того, кого и сколько он хочет. Так, одно время в
России я, ради опыта, сажал на царство одну за другою самых гнусных
баб, глупых, безграмотных и распутных и не имеющих, по их же законам,
никаких прав. Последнюю, же, не только распутницу, но преступницу,
убившую мужа и законного наследника. И люди только потому, что она была
помазана, не вырвали ей ноздри и не секли кнутом, как они делали это со
всеми мужеубийцами, но в продолжении 30 лет рабски покорялись ей,
предоставляя ей и её бесчисленным любовникам грабить не только их
имущество, но и свободу людей. Так что в наше время грабежи явные,
т.е., отнятие силою кошелька, лошади, одежды, составляют едва ли одну
миллионную часть всех тех грабежей законных, которые совершаются
постоянно людьми, имеющими возможность это делать. В наше время грабежи
безнаказанные, скрытые и вообще готовность к грабежу установилась между
людьми такая, что главная цель жизни почти всех людей есть грабеж,
умеряемый только борьбою грабителей между собою.

VIII
— Что ж, это хорошо, — сказал Вельзевул. — Но убийства? Кто заведует убийством?

— Я, — отвечал, выступая из толпы, красного кровяного цвета дьявол с
торчащими изо рта клыками, острыми рогами и поднятым кверху толстым,
неподвижным хвостом.

— Как же ты заставляешь быть убийцами учеников того, кто сказал: "не
воздавай злом на зло, люби врагов"? Как же ты делаешь убийц из этих
людей?

— Делаем это мы и по старому способу, — отвечал красный дьявол
оглушающим, трещащим голосом, — возбуждая в людях корысть, задор,
ненависть, месть, гордость. И также по старому способу внушаем учителям
людей, что лучшее средство отучить людей от убийства состоит в том,
чтобы самим учителям публично убивать тех, которые убили. Этот способ
не столько даёт нам убийц, сколько приготовляет их для нас. Большее же
количество давало и даёт нам новое учение о непогрешимости церкви, о
христианском браке и о христианском равенстве. Учение о непогрешимости
церкви давало нам в прежнее время самое большое количество убийц. Люди,
признавшие себя членами непогрешимой церкви, считали, что позволить
ложным толкователям учения развращать людей есть преступление, и что
поэтому убийство таких людей есть угодное Богу дело. И они убивали
целые населения и казнили, жгли сотни тысяч людей. При этом смешно то,
что те, которые казнили и жгли людей, начинавших понимать истинное
учение, считали этих самых опасных для вас людей вашими слугами, т.е.
слугами дьяволов. Сами же казнившие и жёгшие на кострах, действительно
бывшие нашими покорными слугами, считали себя святыми исполнителями
воли Бога. Так это было в старину. В наше же время очень большое
количество убийц даёт нам учение о христианском браке и о равенстве.
Учение о браке дает нам, во-первых, убийства супругов друг другом и
матерями детей. Мужья и жёны убивают друг друга, когда им кажутся
стеснительными некоторые требования закона и обычая церковного брака.
Матери же убивают детей большей частью тогда, когда соединения, от
которых произошли дети, не признаются браком. Такие убийства
совершаются постоянно и равномерно. Убийства же, вызванные христианским
учением о равенстве, совершаются периодически, но зато когда
совершаются, то совершаются в очень большом количестве. По учению этому
людям внушается, что они все равны перед законом. Люди же ограбленные
чувствуют, что это неправда. Они видят, что равенство это перед законом
состоит только в том, что грабителям удобно продолжать грабить, им же
это неудобно делать, и они возмущаются и нападают на своих грабителей.
И тогда начинаются взаимные убийства, которые дают нам сразу иногда
десятки тысяч убийц.

IX
— Но убийства на войне? Как вы приводите к ним учеников того, кто признал всех людей сынами одного Отца и велел любить врагов?

Красный дьявол оскалился, выпустив изо рта струю огня и дыма, и радостно ударил себя по спине толстым хвостом.

— Делаем мы так: мы внушаем каждому народу, что он, этот народ, есть
самый лучший из всех на свете. Deutschland ueber alles ("Германия —
выше всех"), Франция, Англия, Россия выше всех, и что этому народу
(имярек) надо властвовать над всеми другими народами. А так как всем
народам мы внушали то же самое, то они, постоянно чувствуя себя в
опасности от своих соседей, всегда готовятся к защите и озлобляются
друг на друга. А чем больше готовится к защите одна сторона и
озлобляется за это на своих соседей, тем больше готовятся к защите все
остальные и озлобляются друг на друга. Так что теперь все люди,
принявшие учение того, кто назвал нас убийцами, все постоянно и
преимущественно заняты приготовлениями к убийству и самыми убийствами.

— Что ж, это остроумно, — сказал Вельзевул после недолгого молчания. —
Но как же свободные от обмана учёные люди не увидали того, что церковь
извратила учение, и не восстановили его?

— А они не могут этого сделать, — самоуверенным голосом сказал,
выползая вперёд, матово-чёрный дьявол в мантии, с плоским покатым лбом,
безмускульными членами и оттопыренными большими ушами.

— Почему? — строго спросил Вельзевул, недовольный самоуверенным тоном дьявола в мантии.

Не смущаясь окриком Вельзевула, дьявол в мантии не торопясь покойно
уселся не на корточки, как другие, а по-восточному, скрестив
безмускульные ноги, и начал говорить без запинки тихим, размеренным
голосом:

— Не могут они делать этого, оттого что я постоянно отвлекаю их
внимание от того, что они могут и что им нужно знать, и направляю его
на то, что им не нужно знать и чего они никогда не узнают.

— Как же ты сделал это?

— Делал и делаю я различно по времени, — отвечал дьявол в мантии. — В
старину я внушал людям, что самое важное для них — это знать
подробности об отношении между собою лиц Троицы, о происхождении
Христа, об естествах его, о свойстве Бога и т.п. И они много и длинно
рассуждали, доказывали, спорили и сердились. И эти рассуждения так
занимали их, что они вовсе не думали о том, как им жить. А не думая о
том, как им жить, им не нужно было знать того, что говорил им их
учитель о жизни.

Потом, когда они уже так запутались в рассуждениях, что сами перестали
понимать то, о чём говорили, я внушал одним, что самое важное для них —
это изучить и разъяснить всё то, что написал человек по имени
Аристотель, живший тысячи лет тому назад в Греции; другим внушал, что
самое важное для них — это найти такой камень, посредством которого
можно было бы делать золото, и такой эликсир, который излечивал бы от
всех болезней и делал людей бессмертными. И самые умные и ученые из них
все свои умственные силы направили на это.

Тем же, которые не интересовались этим, я внушал, что самое важное это
знать: Земля ли вертится вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли? И когда
они узнали, что Земля вертится, а не Солнце, и определили, сколько
миллионов верст от Солнца до Земли, то были очень рады, и с тех пор ещё
усерднее изучают до сих пор расстояния от звёзд, хотя они знают, что
конца этим расстояниям нет и не может быть, и что самое число звезд
бесконечно, и знать им это совсем не нужно. Кроме того, я внушил им ещё
и то, что им очень нужно и важно знать, как произошли все звери, все
червяки, все растения, все бесконечно малые животные. И хотя им это
точно так же совсем не ну нужно знать, и совершенно ясно, что узнать не
возможно, потому что животных так же бесконечно много, как и звезд, они
на эти и подобные этим исследования явлений материального мира
направляют все свои умственные силы и очень удивляются тому, что, чем
больше они узнают того, что им не нужно знать, тем больше остаётся не
узнанного ими. И хотя очевидно, что, по мере их исследований, область
того, что им удалось узнать становится всё шире и шире, предметы
исследования всё сложнее в сложнее и самые приобретаемые ими знания всё
неприложимее и неприложимее к жизни, это нисколько не смущает их, и
они, вполне уверенные в важности своих занятий, продолжают исследовать,
проповедовать, писать и печатать и переводить с одного языка на другой
все свои большей частью ни на что не пригодные исследования, а если
изредка и пригодные, то на потеху меньшинству богатых или на ухудшение
положения большинства бедных.

Для того же, чтобы они никогда уже не догадались, что единое нужное для
них — это установление законов жизни, которое указанно в учении Христа,
я внушаю им, что законов духовной жизни они знать не могут и что всякое
религиозное учение, в том числе и учения Христа, есть заблуждение и
суеверие, и что узнать о том, как им надо жить, они могут из
придуманной мною для них науки, называемой социологией, состоящее в
изучении того, как различно дурно жили прежние люди. Так что, вместо
того, чтобы им самим, по учению Христа постараться жить лучше, они
думают, что им надо будет только изучить жизнь прежних людей, и что они
из этого изучения выведут общие законы жизни, и для того, чтобы жить
хорошо, им надо будет только сообразоваться в своей жизни с этими
выдуманными ими законами.

Для того же, чтобы ещё больше укрепить их в обмане, я внушаю им нечто
подобное учению церкви, а именно то, что существует некоторая
преемственность знаний, которая называется наукой, в что утверждения
этой науки так же непогрешимы, как и утверждения церкви.

А как только те, которые считаются деятелями науки, уверяются в своей
непогрешимости, так они, естественно, провозглашают за несомненные
истины самые не только ненужные, но и часто нелепые глупости, от
которых они, раз сказавши их, уже не могут отречься.

Вот от этого-то я и говорю, что до тех пор, пока я буду внушать им
уважение, подобострастие к той науке, которую я выдумал для них, они
никогда не поймут того учения, которое чуть было не погубило нас.

Х
— Очень хорошо. Благодарю, — сказал Вельзевул, и лицо его просияло. — Вы стоите награды, и я достойно награжу вас.

— А нас вы забыли, — закричали в несколько голосов остальные
разношерстные, маленькие, большие, кривоногие, толстые, худые, дьяволы.


— Вы что делаете? — спросил Вельзевул.

— Я — дьявол технических усовершенствований.

— Я — разделения труда.

— Я — путей сообщения.

— Я — книгопечатания.

— Я — искусства.

— Я — медицины.

— Я — культуры.

— Я — воспитания.

— Я — исправления людей.

— Я — одурманивания.

— Я — благотворительности.

— Я — социализма.

— Я — феминизма, — закричали они все вдруг, теснясь вперёд перед лицом Вельзевула.

— Говорите порознь и коротко, — закричал Вельзевул. — Ты, — обратился
он к дьяволу технических усовершенствований. — Что ты делаешь?

— Я внушаю людям, что чем больше они сделают вещей и чем скорее они
будут делать их, тем это для них будет лучше. И люди, губя свои жизни
для произведения вещей, делают их всё больше и больше, несмотря на то,
что вещи эти не нужны тем, которые заставляют их делать, и недоступны
тем, которые их делают.

— Хорошо. Ну а ты? — обратился Вельзевул к дьяволу разделения труда.

— Я внушаю людям, что, так как делать вещи можно скорее машинами, чем
людьми, то надо людей превратить в машины, и они делают это, и люди,
превращённые в машины, ненавидят тех, которые сделали это над ними.

— И это хорошо. Ты? — обратился Вельзевул к дьяволу путей сообщения.

— Я внушаю людям, что для их блага им нужно как можно скорее переезжать
с места на место. И люди вместо того, чтобы улучшать свою жизнь каждому
на своих местах, проводят большую часть её в переездах с места на место
и очень гордятся тем, что они в час могут проехать 50 вёрст и больше.

Вельзевул похвалил и этого. Выступил дьявол книгопечатания. Его дело,
как он объяснил, состоит в том, чтобы как можно большему числу людей
сообщить все те гадости, которые делаются к пишутся на свете. Дьявол
искусства объяснил, что он, под видом утешения и возбуждения
возвышенных чувств в людях, потворствует их порокам, изображая их в
привлекательном виде.

Дьявол медицины объяснил, что их дело обстоит в том, чтобы внушать
людям, что самое важное для них дело — это забота о своём теле. А так
как забота о своем теле не имеет конца, то люди, заботящиеся с помощью
медицины о своём теле, не только забывают о жизни других людей, но и о
своей собственной.

Дьявол культуры объяснил, что внушает людям то, что пользование всеми
теми делами, которыми заведуют дьяволы технических усовершенствований,
разделения труда, путей сообщения, книгопечатания, искусства, медицины,
есть нечто вроде добродетели и что человек, пользующийся всем этим,
может быть вполне доволен собой и не стараться быть лучше.

Дьявол воспитания объяснил, что он внушает людям, что они могут, живя
дурно и даже не зная того, в чем состоит хорошая жизнь, учить детей
хорошей жизни.

Дьявол исправления объяснил, что он учит людей тому, что, будучи сами порочны, они могут исправлять порочных людей.

Дьявол одурманивания сказал, что он научает людей тому, что, вместо
того, чтобы избавиться от страданий, производимых дурною жизнью,
стараясь жить лучше, им лучше забыться под влиянием одурения вином,
табаком, опиумом, морфином.

Дьявол благотворительности сказал, что он, внушая людям то, что, грабя
пудами и давая ограбленным золотниками, они добродетельны и не
нуждаются в усовершенствовании, — он делает их недоступными к добру.

Дьявол социализма хвастался тем, что, во имя самого высокого
общественного устройства жизни, он, кроме вражды сословий, возбуждает
ещё и вражду между полами.

— Я — комфорт, я — моды! — кричали и пищали ещё другие дьяволы, подползая к Вельзевулу.

— Неужели вы думаете, что я так стар и глуп, что не понимаю того, что,
как скоро учение о жизни ложно, то всё, что могло быть вредно нам, всё
становится нам полезным, — закричал Вельзевул и громко расхохотался. —
Довольно. Благодарю всех, — и, всплеснув крыльями, он вскочил на ноги.
Дьяволы окружили Вельзевула. На одном конце сцепившихся дьяволов был
дьявол в пелеринке — изобретатель церкви, на другом конце — дьявол в
мантии, изобретатель науки. Дьяволы эти подали друг другу лапы, и круг
замкнулся.

И все дьяволы, хохоча, визжа, свистя и порхая, начали, махая и трепля
хвостами, кружить и плясать вокруг Вельзевула. Вельзевул же, расправив
крылья и трепля ими, плясал в середине, высоко задирая ноги. Вверху же
слышались крики, плач, стоны скрежет зубов.