Петрович и шестеро бесенят.

Говорят, что в лучших домах Лондона и Парижа уже не в моде непосредственная компаративная фаллометрия. Кое-где ещё меряются марками суперкаров и длиной яхт, но тоже скорее по привычке. Куда утончённее в качестве сублимации померяться личными сомелье. В России эта мода приживается с трудом. Видимо, из-за высокого риска суицида представителей этой славной профессии, рискнувших предложить здесь свои услуги.

Ну, посудите сами: ты всю свою сознательную жизнь учишься, какие вина, какого урожая и какой провинции когда, к чему и при какой температуре подавать, потом находишь персону, готовую щедро оплатить твои услуги, едешь, волнуешься. И в результате тебя просят принести ледяной водочки. И ещё пивка. Это для разминки. А уж потом — ладно, уболтал, чертяка языкастый, тащи этот, как ты там его назвал...мурло? Кто мурло? После этого — только утопиться с первой же зарплаты в полной ванне «Дом Периньон». Белого. Брют.

Нет, личного сомелье в России оценят считанные единицы. Настоящая крутизна — это личный похмельЕ. С горячим хашем и ухой, холодным огуречным рассолом, грибочками в вазочке, с тяжёлой внутривенной капельной артиллерией (чисто на всякий случай) и мелкашкой для белочки (если случай будет совсем уж всяким).

Эта история во многом похожа на тысячи прочих. Ну, не было у Петровича личного похмелье. Вопрос решался намного проще: с утра махнул сто пятьдесят — и уже можно жить дальше. С дробными дозаправками до позднего вечера. Главное — вовремя делегировать полномочия коммерческого директора другому человеку. Родному. Дочери, то есть. Изначально загул планировался на июнь, но горящая душа — такая непредсказуемая штука! А в сентябре организм ушёл в глухую оппозицию: мол, душа может гореть хоть синим пламенем, но ты бы, Петрович, познакомился со своей совестью — авось поимеешь? Петрович попробовал. Честно. Четыре дня персональной безалкогольной Сахары — мол, вона я какой гарный бедуин!

К вечеру четвёртого дня на душе стало тоскливо-тоскливо. А потом из холодильника полезли бесенята. Росточку они были небольшого — впору на кошке верхом кататься. И такие шустрые оказались: шмыг — и на люстре, шмыг — и четверо в ряд на гардине. А уж ехидные! А как обидно обзывались! Самым ласковым эпитетом, что был одарён Петрович, был «пассивный гомосексуалист». Петрович, понятное дело, возмутился, аж сам запутался: что значит — пассивный?! Очень даже активный! Ой, мать моя суккубиха, тикай, хлопцы! - перепуганные бесенята кинулись врассыпную, заметались по столу и один за другим нырнули в двухлитровую коробку с томатным соком, крепко задраив за собой колпачок. Изнутри раздалось подозрительное шебуршание, а потом послышались вздохи и стоны, в духе лучших произведений немецкой киноиндустрии. В этот момент на кухню зашла дочь и решила налить себе стакан сока.

- Не трожь!!! - рявкнул Петроич.

- Бать, ты чего? - аж присела девушка. - Я стакан только себе налью. Не хватит — схожу куплю тебе ещё.

- Не пей! - твёрдо повторил отец. Встал, подошёл поближе и зашептал ей на ухо. - Там шестеро мелких бесенят. Трахаются напропалую. Вишь, как коробка ходуном ходит? Выпьешь — проглотишь. Сама вразнос пойдёшь, а тебе ещё замуж выходить, детей рожать. Как я людям в глаза смотреть буду?  

Чтобы выйти из ступора и вернуть глаза из режима «лемур увидел говорящие бананы» в состояние «красивые девичьи», дочери понадобилось минуты две. Спас опыт исполняющего обязанности коммерческого директора.

- Батя, ты только никуда не уходи и ничего сам не предпринимай. Я быстро.

- Ты куда?

- У меня где-то был телефон экзорцистов-надомников. Подруга говорила — люди надёжные, проверенные. «Скорую» у города арендовали. Сейчас позвоню, пусть выручают.

- Звони, доча, - благословил Петрович. - А я покараулю. (Максим Малявин. Россия)