Это далеко не смешная история :(

- Сучка не захочет - кобель не вскочит... Б. впечатывает сигарету в пепельницу авторитетно, как точку в конец строки. У него красивые руки. Тёплые, чуть шершавые ладони. Экономные, осмысленные жесты. Я помню их кожей.
- ...Пойми же ты, женщину нельзя изнасиловать - нельзя. Женщина репродуктивного возраста создана для того, чтобы её хотели. И брали. Она пассивна в принципе. У неё нет права на решение. У неё есть мини-юбка и помада. Сигнал для мужчины - "можно"! Прости, но я не понимаю, что такое - изнасиловать. Для самца человека совершить половой акт, невзирая на сопротивление самки - это нормально. Обычно. Так было всегда. Завоевали племя - повалили на землю визжащих самок...и оплодотворили. Пусть рожают потомство победителей. Носителей более сильных генов. А игры в "изнасилование" придумали феминистки, на почве недоёба.
У Б. - красивые пальцы. Сильные, подвижные, живые. Пальцы музыканта и программиста. Чуть сплющенные подушечки, тонкий ободок обручального кольца. Я смотрю на руки, чтобы не поднимать глаз.Мне очень хочется вцепиться в них зубами. Впиться, стиснуть челюсти настолько плотно, чтобы крик удержался в горле. А ещё - чтобы Б. не увидел, какое у меня сейчас лицо.
Пятнадцать лет назад изнасиловали меня.
Это - моя история. Моя боль.
Я расскажу её тем, кто согласен с Б. Тем из них, у кого крепкие желудки. Расскажу настолько подробно, насколько смогу вспомнить. Мне плевать на ваше мнение по большому счёту. У меня есть своё. Но я прошу: комментаторы, учитывайте то, что я снимаю кожу. Не надо соли. Я переживу, но мне будет больно. Очень больно.
Мне было тринадцать, когда позвонила подруга. Она рыдала в трубку и просила приехать. Её парень её бросил. Или не парень. Или не бросил. Но повесится она непременно. Если бы мне было восемнадцать, я бы посоветовала позвонить парню и рассказать это ему. Если бы мне было двадцать пять - психологу. Если бы мне было двадцать восемь - я бы сама позвонила её маме и сдала бы дурочку с потрохами. Потому что насмотрелась на дур, которые действительно шли и вешались.
Но мне было тринадцать. И я поехала. В три ночи. На другой конец города - подруга ж вешается!
Подружка оказалась дрянью, а звонок чистой лажей. В подъезде меня встретили трое. Взрослых. Хорошо знакомых. Чистеньких, приличных мальчиков из приличных семей. Один из них на тот момент заканчивал институт, второй - учился в аспирантуре, третий - помогал папе в нелёгком деле мелкого бизнеса начала девяностых.
Их было трое, а подъезд был глухой. Нежилой первый этаж, гулкий "предбанник" с жестью почтовых ящиков на стенах, вход на верхние этажи, отделённый дверью с домофоном. Той самой дверью, которую подруга должна была открыть и не открыла. Когда я зашла, они заступили выход.
Если бы мне было двадцать восемь, я бы начала стучать по ящикам ногами. Если бы мне было двадцать - я бы заорала "пожар!". Если бы мне было двадцать пять - я бы постаралась перехитрить, прикинутсья шлангом, согласным отсосать у кого угодно, но только не в подъезде. По крайней мере не в этом. Тогда я ещё верила в свои актёрские способности и в то, что главное - выкрутиться сейчас. А там - "всё как-нибудь образуется". Но мне было тринадцать. И я вжалась в стену.
Я дралась, как дерутся только дети. Рычала, кусалась, выворачивала запястья из чужих рук, сдирая скрученную, как бельё кожу жёсткими рукавами своей и чужих курток. Визжала, ложилась на пол, пиналась, царапалсь.Меня тащили ио полу, как ребёнка тащат к стоматологу. Или на анализ крови. И как ребёнка - утащили. Но хуже всего было то, что я, как тот ребёнок точно знала - утащат.
Потом была машина, в тепле которой (на дворе был конец апреля, тринадцать мне, мартовской, исполнилось полтора месяца назад) они оторвались по полной - и в плане мордобоя. И от души прошедшись руками "по местам". Вы знаете, когда бьют по голове, (конечно, если бьют по-настоящему, от души), - в голове будто взрывается лампочка. Иногда, когда самая обычная лампочка перегорает, она ослепительно вспыхивает, и с сухим треском разлетается. Удар по голове оглушает. Удар по лицу - ещё и, как говорил школьный учебник истории - "деморализует". Не учат этому в школе тринадцатилетних девочек - тому, что будут бить по лицу. С размаху. Со всей силы. А потом - пинать ногами,пинать прицельно, стараясь скинуть тяжёлым ботинком разбитые пальцы, которыми ты инстинктивно оплёл голову, перед тем, как упасть.
Потом была квартира, в которую меня втащили уже не сопротивляющуюся. Я хорошо помню её - вид с порога. Новостройка, линолеум не прикреплён плинтусами, заходит корытцем на стены. Невнятные коричнево-зелёные бумажные обои, запах нежилого помещения, гулкие звуки нового панельного дома. Я лежала на полу у двери, пока они снимали ботинки (хозяин велел не топтать по чистому полу), лежала, и мне было хорошо. Лицо опухало со страшной скоростью. Язык всё время забредал на утратившие всякую форму губы, оба глаза заплыли, было неприятно моргать толстыми, как дрожжеые блины веками, и тяжело дышать - то ли нервы, то ли от того, что по рёбрам тоже не раз и не два прилетело добротной тракторной подошвой.
Лежать на полу было хорошо - это была передышка. Сознание почти не работало, но это - почему-то понимало. Я почти наслаждалась в тот момент. Я бы нашла в себе силы встать. Я бы попыталась убежать. Я бы попыталась уговорить отпустить. Если бы мне было двадцать восемь. Двадцать пять. Двадцать. Восемнадцать. ....Но мне было тринадцать. И я лежала на розовато-коричневом линолиуме и наслаждалась тем, что меня прекратили бить.
Они сняли куртки. Прошли направо в комнату. Просторную и почти пустую. Прямо - кухня, направо - комната, сзади - дверь, налево - коридор, - услужливо подметило сознание. Вытряхнули из куртки, затащили в комнату.
- Живая, - спросил С. Б.
- Хули ей сделается... Голос Ж. К. прервался звуком наполняющегося стакана.
Впрочем, позже выясниось, что это была чайная кружка. У стены напротив входа стоял старенький незастеленный диван, у окна налево на полу - валялся матрац. Возле дивана, на какой-то коробке, накрыли водку под закусь класса "хлеб-колбаска", разлили, хлопнули. Повторили.
К. Ф. встал с дивана и пошёл ко мне. Минут через семь он стал моим первым мужчиной. Если бы мне было двадцать восемь, я бы выбросила в окно табуретку, стул, что попало... и заорала на всю улицу. В восемнадцать - выбросилась в окно сама. В двадцать пять - двинула ногой в яйца, улучив момент, и пофиг, что покалечат потом...но мне было тринадцать.
К. Ф. бил меня по лицу. Бил, и в голове одна за другой феерверком взрывались лампочки. Он бил не потому, что был садист. Он бил потому, что я всё же дралась. Как могла. Как умела. Как может драться тринадцатилетняя девчушка, понимающая, что драка её не спасёт.
Пуговицы отлетели с гороховым треском. С китайской джинсовой рубашки начала девяностых пуговицы можно было вырвать только "с мясом". Но они отлетели. Под рубашкой я тогда ничего не носила. Не на чём до сих пор, впрочем.
Что для вас в тринадцать лет означала нагота? Только не врите про секс. Мы росли в Советском союзе. В пионерских лагерях тех лет практиковалось такое наказание для особо шустрых и не спящих по ночам: ставили строем провинившихся и выставляли в противоположнополую палату в одних трусах. В десять лет это было страшно стыдно. Медосмотр был своего рода психотравмой. Задранная шустрым одноклассником на перемене юбка - позором класса древнерусского "опростоволостилась".
Первый раз относительно взрослую, почти уже девушку - меня без одежды увидел не мальчик, с которым целовалась на школьных вечеринках. Не студент, с которым решились пойти дальше поцелуев. Насильник. Двадцатитрёхлетний ублюдок с кастрированным чувством ...даже не знаю чего. Меры. Добра. Совести.
Он был первым. Он трахал тринадцатилетнюю меня, развернув лицом вниз. Уткнув лицом в затхлую полосатую матрасину. Так было удобнее держать выкрученные за спину руки. Я не смогу описать никогда, что такое "трахать меня", когда "мне" - тринадцать, а "трахает" - насильник.
В тринадцать, как ни странно, я уже знала, что такое секс, и как им занимаются. Именно "как ни странно". В начале девяностых тринадцатилетние обычно были изрядно малограмотны в этих вопросах. Порно почти не было, интернета - совсем не было, учебник биологии для старших классов был слишком малоинформативен и физиологичен. Но были старшие друзья. И уже о чём-то не вполне осознанно не то мечталось, не то - подумывалось. Абстрактно. В контексте "когда-нибудь потом, когда я стану взрослой и красивой, на берегу моря"...
Сказать, что это было больно....не сказать ничего. Это было...представте себе нечто невозможное. Настолько невозможное, что об этом нельзя говорить вслух. Вы, по крайней мере, не решитесь. Слишком ужасное и отвратительное, слишком стыдное и унизительное, чтобы не гнать саму мысль о том, что это МОЖЕТ ПРОИЗОЙТИ С ВАМИ.
А теперь - представьте, что это - ПРОИСХОДИТ. Здесь.Сейчас. Уже произошло.
Вы - против. вы - не хотите, вы - кричите и вырываетесь, но оно ПРОИСХОДИТ с вами, как ПРОИСХОДИТ ваш худший ночной кошмар. Когда в тебя... засовывают, разрывая болью и унижением, дёргаются на твоём теле, сопя и подвывая...а тебе - тринадцать - это то же самое. Только хуже.

Я охрипла. Горло саднило. Крик осип и заглох. . Потом был С. Б. После него Ж. К. Потом - снова К.Ф. Вонь прокисших ртов, перегара, грязного матраца. Избитое тело, взвывающее болью при каждом движении. Отростки чужих ненавистых тел внутри. Трое суток. Почему это произошло со мной пятнадцать лет назад?
Может быть потому, что мой близкий друг ( и мой на тот момент будующий первый муж) пару месяцев назад поссорился с К.Ф.
А я - его юная креатура, была единственным звеном взрослого врага, уязвимым для К.Ф.
Может быть, потому, что я "не умела за себя постоять". Кстати, всех "умеющих" приглашаю на моё тринадцатилетнее место.
Может быть и так, и этак.
Через эти "почти трое суток", когда мои "кавалеры" допили очередную бутылку и вырубились наконец-то не по одному, а все трое разом, я выбралась из этой квартиры в футболке и шортах К.Ф. Моя одежда была не пригодна для носки. Я шла по апрельской ночной улице. С разбитым до неузноваемости лицом. Едва переставляя ноги. В заношенной мужской одежде не по сезону. Живая.
Через несколько дней меня выпустило состояние тупого равнодушия. У викингов, если верить премудрым книжкам по истории, была такая фенечка - "непроизносимые слова". То бишь оскорбления, которые нельзя стерпеть. Которые можно смыть только кровью оскорбителя. В моей жизни были "непроисходимые события". То что НЕ ДОЛЖНО, не может, НЕ ИМЕЕТ ПРАВА случаться. Ни с кем. Никогда. Это случиось со мной. Я почти не плакала, нет. Но и не жила. Ничего не чувствовала, не хотела, не разговаривала, плавая как в сиропе, в каком-то мутном оглушенном состоянии.
Я не хотела жить. Если бы люди состояли только из пресловутой "души", я бы не выжила. Точно бы не выжила. Утонула бы в сиропе. Да я и не собиралась выплывать - зачем? Но было ещё тело. Оно болело, страдало. И жило мимо меня. Оно хотело жить. И тащило меня за собой.
Однажды я проснулась от голода. Встала, дошла до холодильника, сунула в рот что-то бумажное на вкус. Потом захотелось пить. Налила холодного чаю. Отпила, стараясь не задевать краем чашки разбитые губы. Я снова хотела есть. Пить. Жить. Функционировать. Чего-то хотеть. Просто еды и воды например. И выплакаться. Попыталась - слёзы не шли. Даже у зеркала на внутренней дверце шкафа, в котором отразилось то, что несколько дней назад было моим лицом. Я села у стены на корточки - лежать было почему-то больнее. Села и завыла. И почему-то стало легче.

Я не спилась. Не попала на панель. Принимала наркотики всего 8 месяцев. Я даже не стала фригидной, всем голивудским фильмам назло. Моя "женская" жизнь вполне сложилассь.
В восемнадцать лет я вышла замуж. В двадцать пять, почти в двадцать шесть, впервые почувствовала, но - почувствовала наконец-то первый укол удовольствия в объятиях мужчины. Спасибо тебе, кстати, эльфийские глазки, уж прости меня за всё.
Сейчас мне двадцать восемь..
Я в третий раз замужем.
Я очень люблю своего мужа. Я любима. У меня всё хорошо, мама.
В донжуанском списке три мужа и около сотни любовников.
Растёт сын.
Но мой муж werewolchara почти каждую ночь просыпается от того, что я кричу во сне. Просыпается и успокаивает меня. Прижимая к себе повторяет:" Милая, родная, проснись, проснись...Это - я".
Поэтому я смотрю на руки Б. Смотрю и хочу узнать, каковы они на вкус.