Писатель об избирательной системе

Едва только я начал объясняться на тамошнем языке, как сразу же почувствовал живой интерес к народу Гондура и к системе его государственного управления.

Я узнал, что сначала нация испробовала всеобщее избирательное право в, простом и чистом виде, но затем отвергла его, поскольку результаты оказались неудовлетворительными. По—видимому, при нем вся власть попала в руки необразованных и не платящих налоги классов; и, неизбежно, ответственные посты были заняты представителями этих классов.

От этого недуга требовалось лекарство, и народ решил, что нашел его, — не в отмене всеобщего избирательного права, нет, но в его расширении. Мысль была парадоксальная, по плодотворная. Видите ли, конституция предоставляет каждому человеку голос, и, стало быть, этот голос является законным правом и отчуждению не подлежит; но в конституции не оговорено, что отдельным лицам не может быть предоставлено два голоса или, скажем, десять! И вот без лишнего шума была принята поправка; эта поправка санкционировала расширение избирательного права в некоторых случаях, список коих подлежит установлению особым актом. Предложение «ограничить» избирательное право могло бы незамедлительно вызвать волнения; предложение «расширить» его было вполне благовидно. Конечно, газеты скоро заподозрили что—то неладное и подняли страшный шум. Выяснилось, однако, что — в виде исключения и впервые в истории республики — собственность, характер и ум проявили способность оказывать воздействие на политику; что — в виде исключения — деньги, добродетель и способности обнаружили горячий и единодушный интерес к политической жизни; что — в виде исключения — эти силы выступили при выдвижении кандидатов единым фронтом; что — опять—таки в виде исключения — лучшие люди нации баллотируются в тот парламент, которому предстоит расширить избирательное право. Влиятельнейшая половина прессы сразу же стала поддерживать новое движение, предоставив другой половине «разносить» предполагаемых «разрушителей» свобод, принадлежавших к низам, которые до тех пор были правящим классом общества.

Успех был полный. Новый закон был сформулирован и принят. Согласно ему, каждый гражданин, как бы беден или темен он ни был, имел один голос, — таким образом, всеобщее избирательное право сохранялось; но если у человека было законченное начальное образование и никакого достояния, он получал два голоса; среднее образование давало ему четыре голоса; если он к тому же владел имуществом стоимостью в три тысячи сако, он приобретал еще один голос; каждые пятьдесят тысяч сако, которые человек присоединял к своему имуществу, давали право на лишний голос; университетское образование давало право на девять голосов, даже если у вас не было никакой собственности. А поскольку знания были шире распространены и легче досягаемы, нежели богатство, образованные люди сделались благотворною уздою для людей богатых, так как всегда могли провалить их кандидатов. Знания идут обыкновенно рука об руку с честностью, широтой взглядов и гуманностью; поэтому образованные избиратели, от которых зависело политическое равновесие, стали ревностными и надежными защитниками низов, составлявших подавляющую часть населения

И тут возникло любопытное явление — своего рода соперничество, объектом которого была избирательная сила. Если прежде почет, который оказывали человеку, зависел только от того, сколько денег было у него в кармане, то теперь его величие измерялось числом принадлежащих ему голосов. Обладатель одного—единственного голоса с нескрываемым уважением относился к владельцу трех голосов. И если это был человек мало—мальски незаурядный, он прилагал все усилия к тому, чтобы также приобрести три голоса. Дух соревнования пронизал все слои общества. Голоса, в основе своей имевшие капитал, назывались «смертными», ибо могли быть утрачены; те же, что основывались на учености, именовались «бессмертными», потому что были неизменны и вечны и, в силу своего, как правило, непреходящего характера, разумеется ценились выше, чем те, первые. Я говорю «как правило», потому что и эти голоса не были абсолютно непреходящими: их могло отнять безумие.

При новой системе азартные игры и всяческие спекуляции в республике Гондур почти совсем прекратились. Высокочтимый обладатель большой избирательной силы не мог поставить ее на карту, соблазнившись сомнительными видами на прибыль.

Любопытно было наблюдать нравы и привычки, вызванные к жизни расширительной системой. Как—то раз мы прогуливались с приятелем по улице; небрежно кивнув какому—то прохожему, он заметил, что у этого человека всего одни голос и вряд ли когда—нибудь станет больше. Следующему знакомому, который попался нам навстречу, он выказал уже куда больше уважения.

— Четырехголосный поклон, — объяснил он мне, поздоровавшись.

Я пытался определить значительность людей, которых он приветствовал, по характеру его поклонов, — и небезуспешно; но успех был лишь частичным, поскольку бессмертным голосам полагался больший почет, нежели смертным. Приятель все мне объяснил. Он сказал, что никакого закона тут не существует, кроме одного, самого могущественного, — обычая. Привычка создала эту школу поклонов, и со временем она стала чем—то естественным и само собой разумеющимся. В этот миг он отвесил особенно глубокий поклон и сказал:

А вот человек, который начинал жизнь неграмотным подмастерьем у сапожника. Теперь он ворочает двадцатью двумя смертными голосами и двумя бессмертными. В этом году, наверно, сдаст за среднюю школу и взберется еще на два бессмертных выше. Ценный гражданин!

Вскоре мой приятель встретил какое—то уважаемое лицо и не только поклонился с подчеркнутой любезностью, но даже шляпу снял. Я тоже снял шляпу, вдруг ощутив непонятный трепет. Как видно, я заразился.

Что это за знаменитость?

Это наш самый знаменитый астроном. Денег у него нет, но зато он ужасно ученый. Девять бессмертных — вот его политический вес! У него набралось бы сотни полторы голосов, будь наша система совершенна.

Скажите, пожалуйста, а перед чисто денежным величием вы когда—нибудь снимаете шляпу?

— Нет, никогда! Единственная сила, перед которой мы обнажаем голову, так сказать неофициально, — это девять бессмертных голосов. Высшим властям мы оказываем, разумеется, те же знаки почтения.

Сплошь и рядом можно было услышать, как с восхищением произносят имя человека, который начинал жизнь в безвестности, но со временем достиг большой избирательной силы. Сплошь и рядом можно было услышать, как молодежь строит планы на будущее, определяющиеся исключительно числом голосов. Я слышал, как хитроумные мамаши говорили о неких молодых людях как о «выгодной партии», потому что у них было столько—то и столько—то голосов. Я знал случаи, когда богатая наследница выходила замуж за юнца всего—навсего с одним голосом; это означало, что у парня блестящие способности и что с годами он приобретет достаточную избирательную мощь, а если ему повезет, то в конце концов, пожалуй, даже оставит позади свою супругу.

Конкурсные экзамены были неукоснительным правилом при соискании любой государственной должности. Я заметил, что вопросы, задаваемые кандидатам, весьма неожиданны и трудны и часто требуют таких знании, которые не понадобятся соискателю.

Может на них ответить дурак или невежда? — спросил человек, с, которым я беседовал.

Конечно нет.

Вот почему вы и не найдете дураков или невежд среди наших должностных лиц.

Я почувствовал, что меня приперли к стене, и все же попробовал вывернуться:

Но круг этих вопросов куда шире, чем необходимо.

— Ну и что? Если кандидаты смогут на них ответить, это достаточно ясно доказывает, что они ответят и на любой (или почти любой) другой вопрос, какой вам вздумается им задать.

Да, в республике Гондур было кое—что, от чего нельзя было отмахнуться. Прежде всею — невежеству и некомпетентности не стало места в правительстве. Делами государства вершили ум и собственность. От кандидата на какую бы то ни было должность требовались природные способности, образование и нравственная безупречность, в противном случае у него не было ни малейших шансов пройти. Если подсобный рабочий на стройке обладал этими качествами, он мог рассчитывать на успех, по самый факт его работы на стройке, где он подносит каменщикам кирпичи, теперь уже не мог доставить ему должность, как это порой бывало в прежние времена.

Заседать в парламенте или быть на государственной службе стало теперь занятием весьма почетным; при старых порядках такое отличие лишь навлекало на человека подозрения и делало его беспомощной мишенью для оскорбительных и грубых насмешек газетчиков. Должностным лицам незачем стало красть: их жало ваньебыло громадным по сравнению с теми днями, когда парламент создавался голосами подсобных рабочих, которые взирали на жалованье должностным лицам со своей, подсобно—рабочей, точки зрения и заставляли своих покорных слуг в парламенте почтительно разделять означенную точку зрения. Правосудие отправлялось мудро и непреклонно: судья, получив свой пост в результате точно установленного ряда повышений, был несменяем до тех пор, пока сам себя чем—либо не опорочит. Ему не приходилось сообразовывать свои приговоры с тем впечатлением, какое они могут произвести на расположение духа правящей партии.

Страной управлял кабинет министров, который выходил в отставку вместе с главой правительства, его создавшим. Так же обстояло дело с главами основных государственных учреждений. Младшие чиновники достигали своего положения посредством честно заслуженных повышений, а не внезапным прыжком из винной лавки, из недр бедствующего семейства или из окружения члена парламента. Срок их пребывания на службе определялся безупречностью их поведения.

Глава государства, Великий Халиф, избирался на двадцать лет. Я осведомился, какой смысл в таком долгом сроке. Мне ответили, что Халиф не может причинить стране ни малейшего вреда, поскольку ею правит кабинет министров и парламент, и что Халиф, дурно употребляющий свою власть, подлежит суду. Эту важную должность дважды, и вполне успешно, занимала женщина, ибо женщины отлично справляются с таким делом, как то показывают примеры иных венценосных монархинь, известные нам из истории. Женщины нередко бывали и в составе кабинета.

Я узнал, что властью помилования облечена особая Комиссия помилования, состоящая из нескольких особо выдающихся судей. При старом режиме эта великая власть принадлежала одному должностному лицу, и, как правило, он заботился лишь о том, чтобы приурочить общую «очистку» тюрем к очередным выборам.

Я спрашивал насчет бесплатных школ. Их оказалось множество, так же как и общедоступных университетов. Я спросил насчет принудительного обучения. Этот вопрос был встречен улыбкой.

— Если будущее ребенка, место, которое ему предстоит занять в обществе, зависит от уровня образования, им получаемого, не кажется ли нам, что отец сам применит все должные меры принуждения? Чтобы заполнить наши бесплатные школы и бесплатные университеты, нам не нужны никакие законы.

В этом ответе и в тоне, которым он был произнесен, слышалась гордость своей страной, и она неприятно резанула мне ухо. Я уже давно отвык от подобных интонаций у себя на родине. Похвалами своим национальным достижениям гондурцы прожужжали мне все уши. Вот почему я был рад покинуть их страну и вернуться в мое дорогое отечество, где никогда не услышишь таких песен.