193.105.200.89

Как иво этого дятла... Фридман шоле.

Выйдя с подъезда, он не спешил. Направлялся на деловую встречу, но знал, что время есть, даже если транспорт подведёт, он успевает. Вернувшаяся привычка Кэмелом дымилась в левой руке. Перейдя через дорогу его взгляд, наткнулся на голубя серо-белой окраски, который одиноко нахохлившись, сидел у остановки.В голове сразу всплыли картины. На протяжении нескольких дней они с женой наблюдали похожую птицу, мерзшую на проводах. Ему тогда очень сильно не хотелось, чтобы голубь замёрз. Он тогда обдумывал, как бы его можно было спасти. Но он знал, что жизнь такая штука. И выживают в ней не все… 

Уж не тот ли? Мелькнула мысль. Он посмотрел на голубя.

Похож.

И явно домашний. Проходившая мимо парочка спугнула голубя, который отлетел немного в сторону и снова приземлился. Острым взглядом опытного голубятника он сразу узнал эту породу. Размах крыла он спутать не мог. Глядя в сторону, откуда должна была появиться маршрутка, краем глаза он продолжал следить за голубем, а в голове проносились мысли. Проснулся охотничий инстинкт, к тому же всё нужно было рассчитать, хотя сердце гулко застучало и хотелось броситься на него резким рывком, чтобы поймать. Он стоял и думал о том, что мог бы снять и набросить на голубя куртку, о том, что вокруг были люди, о том, что они могли подумать о нём. А голубь, как ни странно пошёл в его сторону. Он шёл прямо на него и остановившись на расстоянии вытянутой руки от него он поднял голову и заглянул ему в глаза.

Всё!

Этого хватило. Он решительно перешёл быстрым шагом через дорогу, зайдя в магазин спросил:- У вас семечки есть?

Купив семечки, он быстро пошёл назад, боялся, что голубя кто-то спугнёт. Подойдя поближе и заняв положение между голубем и другими людьми, он остановился и начал щёлкать семечки, наблюдая за реакцией. Голубь подошёл под самые ноги, но стоило начать приседать, он тут же отлетал в сторону.

Ничего...

Жменя семян, щедро высыпанная под ноги, привлекла и других голубей. Привыкших к жизни на чердаках – дикарей. Такие не теряются. Их дом везде.  А этот словно коршун кидался на семечки, проголодался за несколько суток скитаний. Чуть на руку не сел. Но так и не сел. Не позволяла природная осторожность. Мужчина присел и сыпанул ещё семечек, выжидая удобного момента... мелькнула рука, и голубь в ладони. Лапы аккуратно пропущены между указательным и средним пальцем руки. Чтобы не было опоры. Тело птицы, наверное, изнемождённое непогодой и голодом, на ощупь было необычно худым и лёгким. Он не успел рассмотреть голубь или голубка в руке (он оказался ею). За то расслышал фразу «Покормил, чтобы поймать» – с осуждающей интонацией в голосе… Женщина начала говорить, чтобы он отпустил голубя, что тут неподалёку была раньше голубятня, что сегодня праздник и это грех…

Он стал, было объяснять ей, что уже несколько дней подряд, отходя покурить к окну, выглядывал этого голубя, что мысли о нём не давали сосредоточиться на админке и SEO. Не давали работать, поскольку уж очень не хотелось ему, чтобы голубь качающийся на проводах вот так вот глупо погиб.  Но взглянув в её глаза он осёкся и не стал ничего объяснять. Он знал куда ведёт дорога, выложенная их намерениями. И очень хорошо понимал, что он сделал сегодня. Просто позвонил любимой, попросил спуститься, птицу забрать. Вечером, или завтра они с женой решили отнести голубя в голубятню неподалёку. Голубка оказалась симпатичной и разноглазой. Левый глаз у неё жёлтый, именно левым глазом она посмотрела ему в глаза и её золотистый взгляд надолго запал ему в душу, заставив действовать. А правый глаз карий. Никто не ожидал такой развязки. Никто не ожидал ЧУДА. Пускай погреется и отойдёт.

Вчера вечером, уже который день - на стальном тросе, натянутом между двумя девятиэтажками сидел голубь. Белый с серыми пятнами. Он сидел,нахохлившись, глаза были закрыты. Ветер раздувал бело-серые перья, мороз крепчал. А голубю снились сны. Ему снилось небо.

Слабея, он покачивался на тросе словно эквилибрист. Ему казалось, что он чувствовал во сне потоки воздуха, рассекаемые сильными крыльями, взмахи которых в эту минуту ассоциировались у него с покачиваниями на тросе. Слышал свист ветра рассекаемого некогда в играющем полёте.

Он не забыл голубятню, в которой родился и вырос. Не забыл как,отбившись от стаи, был отнесён ветром, куда-то в сторону. В лабиринт серых прямоугольных домов, которые как близнецы были похожи друг на друга. И помнил, как выглядел его родной дом сверху. Ему нужен был просто толчок. Нужно было что-то,что подняло бы его выше крыш многоэтажных домов, чтобы он смог увидеть. Его маленькое сердечко звало его в какую-то сторону. Он чувствовал, что нужно лететь, только он был из той породы Николаевских голубей, которые сами по себе не летают. Их нужно «гонять». И тогда они поднимаются на такую высоту, когда с земли, человеческим глазом виден лишь маленький крестик.

Он заблудился несколько дней назад. Пока не выпал снег он кое-как перелетал с веток деревьев растущих под домами на стояки для выбивания ковров и подпорки для сушки белья, чтобы спустившись на землю найти какое-то пропитание.

А сейчас тот самый ветер, что некогда носил его сильными руками, тот самый ветер, который неоднократно был побеждён голубем в безумной схватке полёта, отнимал у него жизнь. Капля за каплей, кровь застывала в застывшем на одном месте маленьком пушистом комочке. Тот самый ветер, который он так любил, превратился из его лучшего друга в немого и безжалостного убийцу.

Ветер, гуляющий среди домов и подвывающий смертельной песней вместе с морозом, медленно, но верно делали своё дело.

Только он уже не ощущал холода. Вернее он забыл о нём, в своём прекрасном сне.

Он видел сон, последний сон своей жизни. Во сне он видел небо, слышал, как урчала голубка над только родившимися голубятами, когда хозяин заходил в голубятню посмотреть на потомство и посчитать их. Все прошлые мгновения растянулись перед его мысленным взором в один прекрасный, бесконечный сон.

Он помогал ей строить гнездо, когда они в клювах носили в него по очереди, найденные ими ветки, которые как нельзя лучше подходили для «си’дала» сделанного хозяином-голубятником.  Он ворковал, ухаживая за нею с первого момента, когда понял, что она его пара. Ворковал, заметая хвостом землю перед её дамскими лапками. Он видел, как они на пару с ней выкармливали голубят, отрыгивая им полупереваренный корм в клювы, будто целуясь.

…сегодня утром голубя не было.

Люди поглощали пищу, пили вино коньяк и шампанское, а он искал пристанища. Искал куда спрятать голову от шума и огня...

Он бежал быстро, но не мчался от страха. Просто его заставлял двигаться простой природный инстинкт. Инстинкт самосохранения гнал его подальше от потенциальной опасности, заставляя спрятать голову.Тело вздрагивало при каждом новом взрыве. Мышцы сокращались непроизвольно.Он не знал, что там, в другом мире сейчас Янукович говорил о том, что что-то говорил, и поздравлял людей с Новым Годом.

Не знал, что такое новый год, не знал, что такое праздновать, так же как и не знал о том, что значит слово Президент Украины.

Он просто знал, что есть враги, есть те, кто слабее его. И есть Другие. Те, которых ненужно кусать. Потому, что они тоже защитят его детей, если он не сможет. Дадут кусок хлеба...

А сейчас он не думал ни о чём. Просто его инстинкт требовал от него избавить от резких звуков его чуткий слух и скрыть от зорких глаз - пламя в небе. Сердце гулко стучало и лапы без устали били холодный асфальт. Он двигался, опустив голову бросая быстрые взгляды со стороны в сторону, в поисках тихого места.

Он не испытывал зависти к рыжему спаниелю, который в этот вечер объелся от пуза, и воротил голову от бутербродов с красной икрой, громко лаял на звуки взрывов и выстрелов. Ему чувство зависти было чуждо. Он мог испытывать только любовь, ненависть и голод. А мог не испытывать вообще ничего.

И то, что он чувствовал, зависело только от того, что его окружало. Если это рука, протянувшая ему кусок хлеба, или какую-то кость - он брал хлеб, но никогда не терял осторожности. Он знал, что веры нет никому. И даже этим – Другим. Он видел однажды, как вслед за протянутым куском на собаку была наброшена сеть, и те кто только что давал ей пищу тащили огрызающееся и извивающееся тело в машину. После этого он никогда больше не видел этой собаки.

Он просто хотел быть свободным. Быть свободным и быть в покое. Два понятия никак не могли быть реализованы одновременно. Не потому, что ему было это не по силам. А потому, что в этом мире так было не возможно. За всё приходилось платить. Он за свободу платил беспокойством и настороженностью. За покой своей кровью, и силой. А в эту странную ночь, повторявшуюся уже четвёртый раз, в его не долгой жизни, он был бессилен. И ему нечем было платить.

Он выл на луну не потому, что она ему не нравилась, или не дай Бог – пугала. Он выл, не потому-то был один. В стае было много волчиц. Были в ней и волки. Точнее полу-волки, полу-псы. Не те, которые отгрызли бы ему лапу, чтобы помочь выбраться из капкана. Не те, которые в беге от пуль бросались бы на флажки. Они были полукровками. Шакалья кровь, так думал он о них в душе. Лишённый природой возможности говорить он мог только выть. И этот вой – он был не с досады. Он шёл оттуда, где в глубине его звериной души таилось нечто. То самое нечто, которое волновало его звериный инстинкт. То самое нечто, которое его звало и кричало в нём, вырываясь наружу волчьим воем. Он не вилял хвостом. Он не был псом. Волчицы его стаи могли вызывать в нём симпатию, но чаще оскал. И он не делал различий между половыми признаками. Не потому что он не имел понятия о том, где кобель, а где сука. А потому, что он чувствовал своим звериным чутьём, что те полукровки, суки, которые забывая о своём месте в стае, забывая о том, кто же они такие и для чего они тут, пытались перепрыгнуть через голову. Не через его украшенную боевыми шрамами морду, а через что-то большее. Что-то такое, что было даже больше чем то, что жило у него в груди. Наверное, они прыгали через то, что он ценил больше себя самого. Он не мог ни увидеть это, ни показать. Но точно знал, что оно есть. Было, есть и будет. По крайней мере, до тех пор, пока был он сам. И ещё он чувствовал. Чувствовал, что Это было не просто его частью. А скорее он сам был частью этого чего-то. Рождённый им, чтобы быть собой. Он знал, что в этом мире джунглей нельзя делать отдолжений, нельзя делать различий между полами. Он знал и верил, что должен рвать горло любому кто станет на его пути. Любому кто оскал покажет. Любому из тех кто может нагадить там где он спит. Навалить большую кучу там, где он охотится и ест. Он был таким, каким был. Он выл, потому что он был. И ещё, потому что он звал тех, кто был такими же как он. Он не надеялся, что они придут. Тем более не ждал от них чего-то. Он просто хотел знать, что они есть. Он хотел видеть, что они настоящие. И конечно же больше всего он хотел чтобы его услышала Волчица. Настоящая волчица. С серой мордой, зелёными глазами и волчьей душой.

У- у-у-у-у-у-у-у-у!

Он мягко на неё навалился.
Но она только опустила намокшие голые ветви.
Осень хотела туман. Ей хотелось спрятаться, чтобы её не нашла лютая стужа. Которая приближалась вместе с зимой. 

А может наоборот.
Ей не терпелось сбросить с себя остатки одежды, вместе с красотой и буйством красок.
Ей хотелось отдаться ему в последний раз, почувствовать каждой веточкой стекающие капли, и ощутить щекотку от них. Пока до неё не добрался северный ветер.
Пока не добрался и не остудил. Не заморозил, блестящие капельки на ещё зелёной траве и не превратил в седину, покрывая инеем голые ветви деревьев.
А северный ветер был уже близко. Наблюдая за осенью, которая куталась в тумане, он иногда налетал на неё с громким свистом, как кочевник при набеге. Срывая с неё пустую шелуху и остатки красивых одёжек.
Она не скрывала своей наготы. Осень стояла, совершено открывшись навстречу ветру и зимнему холоду, который смотрел на неё свысока, алчным взглядом.
Она видела, как вставало и садилось солнце. Как появлялась и исчезала в ночном небе луна, она чувствовала, что ей нужно уйти потому, что с ней умирало то, что после зимнего холода должно было родиться снова.
А ей так хотелось хоть раз поменяться местами с весной. Поменяться местам, чтобы почувствовать, как внутри рождается жизнь. Как начинает бурлить кровь и со стуком биться сердце… ей хотелось тепла, хотелось, чтобы её тоже обнимали и грели ласковые лучи яркого солнца.
Ей хотелось идти навстречу солнцу. Такому же одинокому, как и она сама. И пусть даже сгореть в его палящих лучах. Она просто не хотела быть одна.