ВЛАДИМИР ГОРБАЧ, предприниматель, 46 лет:
«Я служил в железнодорожных войсках, в Красноярском крае, между
Минусинском и Абаканом. Мы должны были там отсыпать какую-то трассу. У
нас были 66-е КрАЗы, причем аккумулятор был только на одной машине.
Заводились так: ставили один КрАЗ, который с аккумулятором, и он начинал
другой КрАЗ таскать по тайге, по бездорожью. Таскал 20 минут и заводил с
толкача. И тогда он работал до тех пор, пока двигатель не высыпался,
пока он не умирал. Один месяц выдерживал, другой полгода выдерживал.
Если ты заглох — все, до свидания. Заглох на трассе — и привет. Пока
работали весной, летом, осенью — нормально, нестрашно. Но зимой это было
жутко. Заглохнуть на трассе в тайге — фильм ужасов. И я это пережил.
Я отслужил год, уже был младшим сержантом, командиром взвода, а по
должности старшим нормировщиком производственной части. И получилось,
что машину я почти перестал водить. Это потом и сыграло роковую роль. В
один прекрасный мартовский вечер я был дежурным по роте. Дежурный взвод
зачем-то работал в ночную смену, и надо было отвезти им еду. Но это было
громкое название — еда. В бак после чая наливалась вода, бак обычно
даже не мылся, бросалась туда практически нечищеная картошка, селедка
черно-коричневого вида, которая 20 лет уже где-то на складе
мариновалась, потом эта вся жижа варилась. Селедку с картошкой вынимали —
это было второе, а первое — бурая, черно-малиновая жижа. Еще хлеб
давали. Он был замерзший и непропеченный. Его рубили топором.
И вот два бидона с этими деликатесами дежурный водитель должен был
отвезти для ночной смены. Но водитель был настолько уставший, что просто
уже ничего не соображал, даже не разговаривал. А поскольку я все время
сидел в помещении и чувствовал себя нормально, я решил его пожалеть и
поехать вместо него. А морозы стояли минус 35. Если ты плевал, вниз
долетала ледышка.
Поскольку я работал в помещении и на трассу
выезжал только периодически, то я был одет в так называемое летнее хэбэ.
Мы эту форму называли стекляшка, потому что она на самом деле была
синтетическая и блестела, как стекло. Под стекляшкой было зимнее белье, а
на ногах — кирзовые сапоги. В общем, это была летняя одежда. Все
солдаты, кто работал снаружи, работали в валенках, причем валенки были
без калош. Поэтому нам запрещалось греться, стоя у костра ближе, чем
полтора метра, потому что тогда снег на валенках таял, и они становились
мокрыми. Костры, кстати, горели круглосуточно. Сжигались десятки тонн
абсолютно новой резины для КрАЗов. Да, мы так грелись — покрышками.
В общем, сел я в КрАЗ и поехал на трассу. Ехать до места отсыпки
грунта, где работали ребята, надо было чуть больше десяти километров.
Приехал я на место, сгрузил бидоны, покурил и поехал обратно. А
километров через пять была горка, на которой нужно было включить
пониженную передачу. На КрАЗе третья и пятая передачи расположены
параллельно, очень легко перепутать. А я же без опыта вождения — воткнул
пятую передачу и благополучно тут же заглох посреди тайги. Аккумулятора
нет. Все обесточилось. Машина стала остывать. Я посидел 10 минут — уже
минус в кабине. И тут меня пронзил дикий страх. На одну секунду. Я
понял: я же в стекляшке и в белье одном. Вспомнил, как уже один придурок
из части так и замерз, и в этот момент просто выскочил из машины.
Рассчитал, что до вагончика из-за характера местности дольше бежать. До
части — шесть-семь километров. И побежал. Причем у меня даже не было
никакой шапки, ничего. Эта стекляшка на морозе становится в одну секунду
действительно как стекло, поэтому на мне, по сути, осталось одно нижнее
белье.
Я был очень спортивный и думал, что спокойно за час эти шесть
километров пробегу. Но бежал-то я по тайге. Представляете себе тамошние
дороги? Это не дороги, это просто прорубленный лес и накатанная грязища,
которая замерзла так, как замерзла. Это похоже на поверхность, покрытую
какими-то гигантскими ромбами, с огромными рытвинами, выбитыми машинами
за годы. КрАЗ по этой дороге в 11 километров шел, наверное, два часа.
Где-то минут через 40 бега я понял, что я приплыл конкретно, потому
что перестал чувствовать ноги. Это были просто две колоды, две деревяшки
или даже тяжеленные железки, которые били в землю. Портянки уже сбились
к тому времени. Но перемотать я их не мог, потому что понимал: если
остановлюсь, то мне каюк. Только бежать. Кроме того, я уже полностью
отморозил уши. Тогда я выдернул из штанов рубаху и надел ее себе на
голову — просто накрутил, потому что понял, что иначе прибегу без ушей. Я
ее на руках оставил, сзади вот так завернул и накрутил на голову,
замотал. И выглядывали у меня только нос и глаза. Но я к тому времени
уже плохо видел, потому что у меня вместо глаз были просто два сугроба
снега.
Я бежал, бежал и в какой-то момент понял: я уже не понимаю, что
происходит. Впереди я ничего не видел. Сознание включалось фрагментами. Я
не знал, сколько времени прошло, я не знал, сколько я пробежал — сто
метров или еще один километр. Единственное, что я понимал, что часть
где-то очень рядом, и это меня еще толкало вперед.
Дышать стало очень больно. Будто у меня в груди был ком — сначала
огненный, потом ледяной. А потом я перестал чувствовать гортань. И тут
что-то интересное произошло с сознанием — оно раздвоилось. Появился
один, очень вредный, который говорил: «Володя, ну-ка беги давай». И был
другой, мягкий и приятный, добрый самаритянин, который говорил: «Все
уже. Отдохни. Не волнуйся. Тебя найдут. За тобой придут. Ты свое дело
сделал уже». И третьим с ними бежал я. И не останавливался. Потом я уже
полностью перестал чувствовать тело — ни рук, ни ног. Я почувствовал,
что я — один большой орган, непонятный такой, лечу куда-то.
Последнее, что я увидел, — звезда. Звезда в тумане. Но не небесная. У
нас на КПП был свет, и там был какой-то шлагбаум, на котором была
какая-то звезда. И это то, что я увидел. На этом я почему-то понял, что
моя миссия закончилась, и просто отключился. Вырубился у шлагбаума,
потому что тело решило, что я достиг цели.
Когда я еще бежал, и сознание мутилось, у меня были мысли: а что
скажут родителям, скажут — погиб при исполнении боевых обязанностей или
погиб геройской смертью? У меня даже была мысль: а вдруг дадут мне
посмертно Героя Советского Союза? Мне было 19 лет, я был воспитан в
Советском Союзе, и звезда героя была такой желанной. Еще, когда я бежал,
почему-то, видимо для успокоения, вспоминал лягушек в анабиозе: по сто
лет они лежат — и ничего. И мне ничего не будет. Вспомнил мамонтенка
Диму, и что собаки отъели ему хобот. Полный салат был в голове. В
основном думал о холоднокровных. И все это было похоже на кино какое-то.
А потом, когда упал, какие-то секунды видел фотографии родных — причем и
прошлое, и настоящее, и будущее. Например, видел фото брата, но как
будто ему 70 лет. Старик, но я точно понимал, что это он. А потом — все.
Что было дальше? Был у нас комбатовоз, солдат, который ездил
туда-сюда, потому как у него была где-то женщина. Дело было в пять утра,
и он возвращался в часть. Поскольку дорога жуткая, ехал он медленно и
тяжело. А я лежал поперек трассы, как бревно. Он побоялся, что ударится,
и остановился, чтобы откинуть бревно с дороги, и увидел меня. Он меня
быстро за шиворот заволок в машину и привез в часть.
Я пришел в себя часов в 10 утра. Естественно, отморозил себе все
конечности. Меня положили на кровать. Ребята обвалили меня одеялами,
закутали, напоили горячим чаем. Потом была боль. Везде. Ноги. Руки.
Глаза не открывались, уши горели. Сперва я ничего не понял, а потом
увидел солдат и понял, где я. Стал тут же очень мучиться, что меня
накажут, потому что я поехал вместо другого и бросил машину. Я
обморозил, конечно, все пальцы на ногах и на руках, уши, нос. До вечера
это происшествие от командования скрывали, а потом меня отвезли в
Минусинск и положили в санчасть. Я несколько дней в ужасе ждал, что
ампутируют пальцы. Они были черными. И врачи решали каждый день —
отрезать пальцы или нет, и дразнили меня Мересьевым. Уши тоже были
абсолютно черные. Но с гангреной обошлось. Я остался цел.
С тех пор с конца сентября по конец мая я ношу меховую обувь и
шерстяные перчатки, потому что, когда температура даже плюс 5-7, у меня
немеют пальцы, ноги, руки. И у меня нет ни одной футболки с воротом. Я
по работе ношу костюм с рубашкой и галстуком и всегда расстегиваю
верхнюю пуговицу. Иначе невозможно. Мне тогда прописали семь суток
гауптвахты. Но ни дня я, конечно, так и не сидел. А ровно через 10 лет я
оказался старшиной в Израильской армии. И там была такая жара, что
можно было сдохнуть. Но жара, по мне, все-таки лучше холода».