Очерк.

Умирать не так страшно, как ждать смерти, зная, что она придет не когда-то в туманном будущем, а через секунду - две. Страшно видеть, как смертью наполнено простреливаемое пространство вокруг, сидя за тонким, измазанном кровью, металлическим щитом, с абсолютно бесполезной против боевых пуль, каской на голове, судорожно втягивая в себя воздух, пахнущий дымом и наполенным криками, матами, стонами, проклятиями. 

Страшно видеть, как решается на перебежку от дерева к дереву человек и падает навзничь, неловко подвернув под себя руки. Страшно видеть, как впиваются в деревья пули, отщелкивая кусочки щепок, которые больно секут по щекам. Страшно тянуть под обстрелом тела раненых или убитых людей, с которыми еще пять минут назад я бежал в наступление с деревянными палками в руках. Страшно осознавать, что вокруг все наполнено смертью, что это действительно война, не та "война", которая была раньше на мирных Майданах, а именно та война, которой так добивались, многие клавиатурные революционеры, которым так надоело правление бандитов. Страшно от того, что теперь эта война не на экранах мониторов или в выпусках стрим-трансляций, а вокруг, везде, рядом и что, высунувшись на миллиметр из-за дерева, можно погаснуть навсегда и так и не узнать, каков же будет исход этой войны. 

Во время расстрела мозг разбивает восприятие реальности на сегменты. Один судорожно оценивает степень защищенности тела, заставляя глаза судорожно метаться туда-сюда, контролируя сектора защищенности от траектории пуль. Второй врезает в память все мгновения увиденного за последние минуты: от залитой кровью земли и лежащих тел до особенностей каждой трещинки на коре дерева, за которым сидишь. Третий пытается проанализировать ситуацию и выбрать момент для следующей перебежки до ближайшего укрытия. Третий - самый опасный. Именно он бросил в рывок много тел, лежащих теперь неподвижно или стонущих от боли недалеко. На открытом, со стороны снайперов или автоматчиков, простреливаемом пространстве. 

Мне было страшно и в то же время я не боялся. Я пошел на штурм в тот четверг и выжил, чтобы теперь писать все это. Со мной пошел мой друг, мы еще до штурма смеялись над собой, глядя, как странно, нелепо мы выглядим в каксках, нами овладело какое-то больное, с примесью истерики, веселье. Впрочем, потом стало не до смеха. Потом совсем стало не смешно. 

Запомнилось, что одиночные выстрелы чем-то похожи на звук вскрываемой банки с напитком, только насыщенней, на тональность ниже, с резким коротким хлопком. Автоматные очереди слышать было страшнее, хоть они и были не такие опасные, как снайперки. При рикошете пуль возникало мгновенное, быстро танущее, небольшое облачко дыма и когда эти рикошеты участили вокруг, во рту появился кислый привкус соды, смешанной с карбидом. Я не знаю, какой вкус у карбида, но именно такая ассоциация приходит на ум. Пули, впивающиеся в землю, взметают фонтанчики мусора, грязи и палых листьев. 

Когда наша группа попала в зону обстрела, естественно, мы все испугались до дрожи в коленках, до икотки, до усрачки, но продолжили движение вперед по 2 метра в минуту. Одному (не знаю его имени) пуля попала в голень и он упал, каска отлетела далеко от удара с землей. Двигавшиеся за нами заорали, что унесут, чтобы мы не отступали. А отступать хотелось, страх смерти - мощный стимулятор к побегу куда глаза глядят, мгновенно так начинает хотеться жить, как никогда перед этим. Но, без пафоса, а зачем тогда жить, думал я. Ради чего, ради кого, как смотреть себе в глаза? Мы двигались разрозненно, поодиночке, прикрывшись своими щитами, добежали до деревьев. Мне повезло - дерево оказалось широким и я смог, крепко сдвинув ноги и положив одну руку на грудь (вторая держала щит) оказаться в относительной безопасности. 

А вокруг творился апокалипсис. Стрекот автоматов, медики, бегающие безо всякой защиты, даже обычные наступающие без касок, вопли, перебивающие друг друга, сирены вдалеке, грохот подвигаемых нашими вперед баррикад, перекидывание покрышек (некоторые уже горели, чтобы дым отградил нас от автоматчиков, но дым не шел в их сторону, дым в тот момент уносило немного влево и назад, как мне запомнилось), стук нашими по металлу, как во времена предыдущих, не таких кровопролитных боев, тонкий писк рикошетов, все это изо всех сил пыталось свести меня с ума. Я никогда не мог представить, что моя Украина будет такой, что я буду вынужден участвовать в боевых действиях. Хотя, какие тут боевые. В боевых действиях участвовали ОНИ, а мы лишь перебегали, как муравьи от укрытия к укрытию, с палками и бутылками в руках. Добросить коктейль было практически невозможно, ОНИ находились на возвышенности, метрах в 100-150 (приблизительно) от нас. 

Но, несмотря на это, мы наступали. Безоружные. Испуганные. Растерянные. Окровавленные. Грязные. Но наступали. Люди падали, я видел, как парень в мотоциклетном шлеме перебегал дорогу и почти добежал до укрытия. Почти добежал. Я тоже не знаю его имени до сих пор. Я видел, как падали мгновенно (наверно пуля попадала в голову и смерть наступала сразу) и как падали как в замедленной съёмке (потихоньку приседая, склонив голову к груди и неторопливо заваливаяь на бок). Почти никто не лежал на спине (я видел только двоих), все убитые лежали на боку или в других позах. Кровью было залито, замазано, забрызгано почти все - люди, земля, деревья, лица, одежда, щиты, каски, барикады, покрышки, бутылки). Казалось, капли крови текут даже по небу, настолько завладел всем в то утро красный цвет. 

Я видел девочку - медика, которую снайпер угостил пулей в шею, как ее вели назад и кровь стекала потоком по ее руке, прижатой к горлу. Я видел, как священник перебегал, прикрывшись щитом, от одного раненого к другому. Я видел, как одному пуля попала то ли в бедро, то ли в боковую часть таза и его закрутило, как юлу. Я видел, как сидел паренек за барикадами и, видимо, снайпер нашел щель, потому что паренька швырнуло в землю и его руки судорожно начали хватать воздух. Я видел, как суетились наверху черные фигурки, перебегая туда-сюда и выплевывая короткие всплески огня. Я видел, как какой-то неизвестный пацан зажег фитиль на коктейле и выбежал без щита и каски из-за баррикад, пробежал метров 5, широко размахнулся и бросил его в ИХ сторону. Коктейль не долетел, но пацан вернулся назад невредимым. Я увидел столько, что теперь мне хватит на всю жизнь. 

Я принял решение перебежать из-за дерева к баррикаде, где лежал один и присело трое. Мне нелегко далось это решение, оказалось, что я не бесстрашный герой, мне хотелось сидеть за безопасным деревом и ждать, пока все не закончится. Пока все не закончится, так или иначе. 

Я выбежал и каждый выстрел, который я слышал, пока бежал, пригнувшись и выставив вперед щит, я относил к своей грязной и сжавшейся от страха персоне. Чувство, что вот именно сейчас, в эту секунду, я могу умереть - это, наверное, самое непередаваемое по глубине ужаса чувство. Я пробежал мимо того парня в мотоциклетном шлеме, краем глаза отметив лужу крови, которая вытекала из-под шлема и почти нырнул в броске в почти безопасную площадь, прижавшись к кускам фанеры, жести, всягого строймусора рядом с такими же сжавшимися, но еще живыми и боеспособными телами. 

Вокруг продолжал твориться хаос. Единственные, кто действовал более-менее организованно - это медики. Раненых уносили постоянно. Волокли, взяв за руки, несли вчетвером вместе с бойцами, несли, положив на щиты, так, что ноги волочились по земле, но выносили. Этим людям тоже было страшно, но они работали под огнем. Я не знаю, вроде бы, кроме той девочки-волонтера медицинской службы, медиков ОНИ не трогали больше. 

Некоторые из наших бегали или полуползли, как я, прикрывшись щитами. Некоторые ничем не прикрывались. Некоторые были даже без касок. Разные люди были в то утро там, в зоне расстрела. Но теперь все они - мои друзья. Не те, кто философски рассуждал о тактике и стратегии ведении уличных боев, попивая пивко перед компьютерами, а те, подошвы обуви которых оставляли кровавые отпечатки на земле Киева в тот страшный День Крови. Я не знал их за 5 секунд до расстрела и не знаю, как их зовут, где они сейчас, откуда они, остались ли живы, но они - мои лучшие друзья. Невозможно не считать другом человека, чье плечо упиралось в твое, когда рядом щелкали выстрелы и вокруг лежали убитые и раненые. Невозможно. 

Еще один, перебегая к нам, получил пулю в плечо. Ранение легкое, он добежал, но очень сильно хлестала кровь. Я и еще один боец начали оттягивать его потихоньку назад, в направлении наших основных укреплений, к медчасти. Очень неудобно вести человека, глядя вперед и наклонив вперед туловище, но при этом на грани неестественного с точки зрения физиологии излома отставлять руку назад, прикрывая свое тело щитом. В этот момент и мой щит прошел боевое крещение, я почувствовал легкие удары в него, когда пули проходили насквозь и летели дальше, не зацепив, к счастью, никого из нас. 

Мы дошли, доползли, добежали. Здесь было потише, поспокойней, хотя со всех сторон оволакивали стоны и крики. Но сюда не долетали пули. Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что огонь с ИХ стороны значительно поугас. Стрекот автоматов почти пропал, хлесткие одиночки снайперок слышались намного реже. Я с бойцами принес еще двух мертвых (один в шею навылет, один в грудь) и пошел искать своего друга. Кадры 41-го года, скорей всего, выглядели бы приблизительно так же (если убрать современные здания). Везде пламя, то островки, то большие очаги, лужи крови, полосы крови там, где тянули, лежащие неподвижно люди, барикады, разбросаный мусор, каски, щиты, палки, разбитые бутылки, выгоревшие черные островки от коктейлей, дым над городом, мозг просто иногда отказывался воспринимать этот сюрреализм. 

Воспоминание переполняют меня, я буквально напичкан ими, голова разбухает, но я остановлюсь. Все равно, описать так, как это смог бы талантливый писатель, не получилось. Просто я сегодня вышел в Интернет, приехав домой и решил немного описать тот страшный, пропитанный кровью, день. 

Вечная всем память.

И напоследок. Друга, с которым я там был, звали Олег Ушневич. Звали. Его застрелил снайпер на Институтской. Звали. Я отказываюсь в это верить. 

/Gilead Kroaton [24.02.2014]/