Профіль

Medem

Medem

Україна, Київ

Рейтинг в розділі:

Шукати в архіві

Важливі замітки

Останні статті

Свіжі фотографії

Свіже відео

Вид:
короткий
повний

Замітки:

всі
у блог
у співтовариства

Medem

Medem

просто сказки


Очень часто сказки оказываются в центре внимания в сновидениях взрослых, что обусловлено той важной ролью, которую они играют в душевной жизни детей. 

Обычно сказки занимают большое место во внутреннем мире маленьких детей: ребенок прив¬носит сказочные мотивы в свои игры и фантазии, разыгрывает сказочные истории со своими друзьями или с куклами. 

Дети могут идентифицировать себя со сказочными персонажами, они видят себя то героем, убивающим дракона, то простаком, который демонстрирует превосходство над своими умными братьями, остающимися в конце концов в дураках. 

Ребенок может также отождествлять себя с Золушкой, сначала страдающей от несправедливости злых сестер, но под конец торжествующей над ними; или с красавицей, помогающей чудовищу 

вернуть себе человеческий облик и спасающей при этом своего отца, по заслугам достается и злым сестрам. И найдется ли ребенок, — даже если он не отождествляет себя с Гензелем или Гретель, — который не радуется, когда брат и сестра одерживают победу над ведьмой, а на Рождество не грызет пряничный домик, символ победы, одержанной детьми над страшной злой ведьмой?

Фантазии, основанные на сказках, являются чрезвычайно важной частью душевной жизни детей не в последнюю очередь оттого, что описываемые в них угрожающие ситуации так напоминают основные страхи маленького ребенка — например, страх потеряться, поступить дурно, подвергнуться унижению или опасности, исходящей от чудовищ или злых зверей. 

Счастливый финал, всегда присущий сказке, дает детям уверенность в том, что, несмотря на все свои страхи, в конце концов они смогут одержать победу. Такое знание помогает ребенку подготовиться к жизненным трудностям и испытаниям, независимо от того, будут ли они реальными или лишь воображаемыми.

Зная о важном значении сказки для внутреннего мира ребенка, легко понять, почему сказочные мотивы играют такую важную роль не только в сознании взрослых людей, но и в значительно большей степени — в их бессознательном, так как, став взрослыми, они часто полагают, будто давно забыли сказки и их привлекательность в глазах детей.


Чрезвычайно интересная книга Ханса Дикманна вносит важный вклад в данную область: автор впервые показывает, каким образом многие люди следуют в своей жизни сказочным сюжетам. Многочисленные случаи, описанные в этой книге, ясно показывают, каким образом можно проследить глубочайшие связи между любимой сказкой ребенка и его позднейшей судьбой; сказочные мотивы оказываются решающими для формирования личности как в положительном, так и в отрицательном смысле.

Medem

Medem

приоритет материального

 Ее дети не должны иметь никаких тайн, обязаны неукоснительно принимать к выполнению все распоряжения матери, быть дисциплинированными в своих занятиях и развлечениях и безусловно подотчетными ей в отношении своего времени, а также знать, с кем им можно общаться, а с кем нельзя.

  Гиперсоциальная женщина – «хозяин» в доме. Вся семья, включая мужа, – ее дети. Она – организатор домашних генеральных уборок, летних оздоровительных компаний, воскресных культпоходов и т. д., она властно руководит хозяйством, пытаясь во что бы то ни стало приобщить детей к домоводству, знатоком которого себя полагает.

 В доме для нее главное – порядок и чистота. Шаблонная эстетика интерьера заменяет ей уют. Она втайне гордится тем, что у нее нет свободного времени, что она не может предаться развлечениям, позволить себе беззаботность досуга. 

Она все время «в работе», всегда «на посту», на который сама себя поставила и на котором жаждет быть образцом трудолюбия, ответственности, организованности и порядочности для окружающих.

 В социальном отношении она хочет быть более мужественной, чем может быть мужчина, она мечтает стать для него примером мужественности. И она никогда не позволит себе «распускаться» так, как это может позволить себе мужчина в минуты отдыха.

  Свой досуг проведет она с непременной «пользой» для себя, она осуществит заранее запланированный культпоход в театр, лекторий или музей с целью приобщить не столько себя, сколько своих детей или свое окружение к «культуре», хотя внутренне очень далека она от этой самой культуры и совершенно не нуждается в ней. 

Ее стремление быть наставницей, учителем жизни, проводником «положительных знаний» исходит из неиссякаемого тщеславного желания быть больше, чем она есть. Ей почему-то кажется, что культура работает на нее, что чем более будет приобщен человек к культуре, тем более он будет благодарен ей, гиперсоциальной женщине, за это приобщение, и только тогда по-настоящему оценит высоту ее нравственного облика и педагогического подвига.

  Но при всем этом с настоящими деятелями культуры, если ей приходится сталкиваться с ними в своей жизни и деятельности, она не находит точек соприкосновения, они представляются ей социально опасными, глубоко аморальными и довольно зловредными существами. Поэтому по-настоящему чтит она только умерших деятелей культуры: от них нельзя уже ждать никаких выходок и претензий, и с их именами можно обходиться так, как обходится с ними официальная идеология.

  Есть культура и есть идеология – и это малосовместимые понятия. В культуре, в ее глубинах, всегда есть живой источник, дающий душевную бодрость и силу для преодоления жизненных невзгод и страданий. И от этого источника каждый берет столько, сколько ему необходимо для жизни. 

 Идеология же предписывает социальные ценности и активно внедряет их в сознание граждан, пытаясь через них манипулировать поведением людей, а культуру желает видеть своей служанкой в этом ответственном деле.
  
 Поэтому нет ничего более противоположного по сути, чем деятель культуры и «работник идеологического фронта», к которому вольно или невольно причисляет себя гиперсоциальная женщина, наивно полагая, что своей идеологической активностью она спасает и утверждает культуру.

  Существование гиперсоциальной женщины совершенно очевидно свидетельствует о том, что общество, утверждающее самоубийственный приоритет материальных ценностей бытия, общество с заматериализованным сознанием неминуемо порождает уродство человеческих взаимоотношений и особенно тяжело деформирует проявление женственности, если она пытается проявиться в нем непосредственно и незащищенно.

Medem

Medem

подавленный инстинкт

  Если для сексуальной женщины супруг – «муж-мальчик», «муж-слуга», то для гиперсоциальной – вечный ученик, беспрестанно сдающий экзамен на аттестат зрелости. 

  Она стремится к лидерству в браке, и лидерству отнюдь не эмоциональному, столь естественному для женщины. Она – во что бы то ни стало глава семьи, она берет на себя решение всех жизненных проблем семьи, воспитание детей и распоряжение их дальнейшей судьбой.

  Муж превращается у нее по сути дела в старшего ребенка, не более, и только на людях она демонстративно изображает свою якобы зависимость от него, даже «страх» перед ним, дома же он, как правило, лишен права решающего голоса и играет второстепенную роль. 

  Здесь, в семье, властный морализм такой женщины не знает границ и удержу. Стремление назойливо назидать, учить, внушать, опекать, регламентировать проявляется беспрерывно и напористо в отношении всех домочадцев, и в большом так же, как и в мелочах.
  
 В ее отношении к детям много казенщины и наставничества. Это нудное, скучное, казарменное воспитание. Дети гиперсоциальной матери – эмоционально обкрадены, лишены радости в общении с ней. Она обращается с ними не как мать, а как Родина-мать. 

 Она так неистово лепит из них будущих граждан, жестко пресекая всякие их поведенческие огрехи, так грузно навешивает на них «долги» и «обязанности» перед обществом, так упорно скручивает их 

«ответственностью» и тому подобными моральными добродетелями, что они уже в детстве пугаются всего этого и на ее гиперсоциальность отвечают своей, все более углубляющейся и укореняющейся в них антисоциальной позицией. Очень рано демонстрируют они, если окончательно не сломлены ею, свое отвращение к тем моральным ценностям, которые она пытается внедрить в их сознание.
  
 Материнский инстинкт во многом подавлен у нее ее сознательными установками. Она лишена такта в общении с детьми, не чувствует их возрастные особенности, не воспринимает их эмоционального и игривого настроя – прямолинейно и тупо вбивает она в их головы прописные истины своего банального рассудка, кажущиеся ей чуть ли не откровениями божественного разума. 

  Эмоциональность детей, их шум и крики, их двигательная активность обескураживают ее. Как всякий гиперсоциальный человек, не позволяющий себе «распускаться» и удерживающий себя в «дозволенных рамках», она пытается объявить войну упрямству, своеволию, подвижности, а главное, эмоциональности и природному темпераменту ребенка. 

  Воспитание детей для нее – это, прежде всего, неуклонное привитие им чувства дисциплины, порядка, самоконтроля, послушания. Очень рано ребенок у такой матери оказывается под давящим прессом ее дисциплинарных установок. 

 Она часто путает воспитание и дрессуру. Здесь остается только надеяться на разум ребенка, ибо гиперсоциальная мать не в силах изменить своим принципам, она упрямо и часто вопреки всему держится за свои моральные позиции, калеча, тем самым, судьбу ребенка, давая ему почувствовать его отверженность, формируя у него низкую самооценку и комплекс социальной неполноценности. Ее ребенок имеет в будущем весьма вероятный шанс уклониться в сторону антисоциальности и криминала.

Medem

Medem

среди обычных людей

СВОЯ ЭКОНОМИКА МОЖЕТ БЫТЬ СОЗДАНА В КАЖДОМ СЕЛЕ

Они живут среди обычных людей, но люди из обычного мира либо ничего не знают о них, либо смотрят свысока. Однако они всем довольны - у них есть своя валюта, в которой они не испытывают недостатка.

Речь идет о сообществах, известных под аббревиатурой LETS (Local Exchange Trading System). "Система" работает предельно просто. Дженни нужно подстричь траву перед домом. Она просматривает местный бюллетень и обнаруживает, что такую услугу предлагает Билл. Она звонит Биллу и договаривается о цене - 30 "бобов". После того как газон подстрижен, Дженни звонит координатору (обычно это доброволец) , который снимает 30 "бобов" с ее счета и зачисляет их на счет Билла. "Бобы" существуют только на бумаге, и никаких налогов или процентов ни за какие операции не взимается. В четко работающей системе сумма всех "бобов" должна равняться нулю (кто-то в минусе, кто-то в плюсе).

Чаще всего такие сообщества складываются в небольших городках, удаленных от центров, но есть они и в Лондоне, и в Париже. В Британии, по оценкам центра LETSLink London, существует около 400 групп, а в самом Лондоне - примерно 30. Во Франции, где "местные биржи" называются SEL (systemes d'echanges locaux) , их сейчас более 300, при том что первая возникла сравнительно недавно - в 1994 г. В среднем у каждой "биржи" 70 членов, но есть и гораздо более обширные сообщества.

LETS действуют не только в Западной Европе, но и в Японии, Польше, Словакии. "Я не слышала об опыте LETS в России, но мне кажется, что для многих районов этой страны наша "система обмена" была бы выходом из положения", - сказала в интервью "Ведомостям" координатор LETSLink Мэри Фи.

Система LETS полностью автономна от государства. У каждой группы свои деньги: помимо "бобов" существуют, например, "таланты", "линки", "экю", "эдди". В более поэтичной Франции есть валюта под названием "зернышки соли" (grains de sel - здесь игра на французской аббревиатуре SEL).

На "местных биржах" все стартуют с нуля, поэтому тратить можно начинать сразу, не имея на счету ни одного "таланта". Майкл Линтон, создатель первого сообщества LETS, говорит, что в его системе нет понятия "минус" или "овердрафт", есть только commitment (обязательство). А главное мерило глубины "приверженности" - совесть каждого участника. Майкл Линтон пишет на своем сайте, что создал свою первую "биржу" в Британской Колумбии (Канада) в 1983 г. , но конфликтных ситуаций за все это время было очень немного. Поскольку LETS - это маленькое сообщество энтузиастов (иногда очень активных! ), то лентяю всегда поставят на вид. Ну а сбежать с деньгами из общины нельзя, потому что "бобы" не конвертируются и нигде за пределами родной деревни не принимаются.

Как правило, курс местной валюты просто привязывается к национальной. Но кроме таких "монетаристских" есть и сообщества, которые порадовали бы идеологов советской коллективизации. В городе Итака, штат Нью-Йорк, существует хорошо развитое и крупное сообщество, где расплачиваются трудоднями - точнее, "трудочасами". "Валюта" здесь так и называется - hour, час. Создатели системы признают, что труд бывает разный, и поэтому зубной врач получает за час работы больше "часов", чем газонокосильщик. Другое дело, что зубные врачи и вообще квалифицированные специалисты редко участвуют в LETS.

Чаще "местные биржи" объединяют людей старше 35 лет, 70% из которых - женщины, многие - безработные. Более 60% членов британских LETS не имеют постоянной работы, 66% живут в семьях с годовым доходом менее 20 000 фунтов ($29 000). Но, по данным International Journal of Community Currency Research, более 25% членов LETS в Британии пришли в эти группы не по экономическим, а по идеологическим причинам: они протестуют против глобализации, против позиции властей, не желающих замечать проблемы "маленького человека".

Кроме того, LETS - это сообщество, где все члены быстро знакомятся друг с другом. "За несколько месяцев здесь я нашел больше друзей, чем за многие годы до этого, - говорит Вуди, участник одной из лондонских "бирж". - У меня нет проблем с деньгами, но моя болезнь не позволяет мне общаться с людьми. Теперь я чувствую себя нужным". Для некоторых участников LETS - способ разорвать порочный круг и найти работу в обычном мире. Участница той же "биржи" рассказывает, что благодаря LETS научилась пользоваться компьютером и нашла работу секретарши. Одним словом, на "местных биржах" нельзя заработать миллион долларов, но можно перестать беспокоиться и начать жить.

Medem

Medem

сама «порядочность» и «скромность»


  Мораль, которую она отстаивает непрерывно, раздраженно и взвинченно, становится ее маской, ее средством приспособления в жизни. Ее моральные суждения в силу этого носят, скорее, характер моральных осуждений, она лишь себя чувствует образцом для подражания, все прочие люди, за небольшим исключением, представляются ей «с душком».

 Всеми силами, всеми помыслами своими хочет она быть судьей, по должности или по общественному положению, ибо в этом статусе может наиболее законнически и притом скрыто-сладострастно разрядить весь мучительный избыток своего клокочущего невротизма. Жажда судилища всюду и везде – вот постоянный знаменатель ее жизненной позиции.

  Интересно, что в характере гиперсоциальной женщины могут сочетаться, иногда парадоксально сообразовываться и гиперсоциальные, и антисоциальные тенденции. Это происходит в тех случаях, когда в ней достаточно заявляют о себе ее интеллектуальные и, особенно, сексуальные притязания, которые она желает скрыть, закамуфлировать и не только от других, но и от самой себя.

  Было бы ошибочным утверждать, что желание нравиться мужчинам ей совершенно чуждо, она хотела бы привлекать к себе их внимание, но привлекать «достойным», «порядочным» образом, и прежде всего своим «высокоморальным поведением». 

Она считает ниже своего достоинства пользоваться теми пошлыми приемами, которые позволяет себе сексуальная женщина. Она не будет соблазнительно полуоголять себя в одежде, но, напротив, закроет, завернет, запакует себя, всем видом подчеркивая свою «порядочность» и «скромность».

  Ее платье – сплошная «строгость» и «благопристойность», часто отдающая штампованным безвкусием. Есть в ее манере одеваться какая-то железобетонная монументальность, убивающая в мужчине всякую склонность к игривым фантазиям и сексуальным порывам. 

Она любит тона неяркие, стертые, блеклые, темноватые, «солидные», не признает чрезмерно смелого, экстравагантного покроя платья, демонстративной игры его линий, оживотворяемых скрытым под ним телом; она лишена в этом смысле всякой художественной фантазии и воображения. Платье для нее скорее форма.

  Но особенно большое значение гиперсоциальная женщина придает прическе, которая у нее всегда в порядке. Последнее, видимо, связано с тем, что состояние волос на голове человека самым непосредственным образом выдает его отношение к социуму, символизирует уважение или неуважение к нему. 

Быть лохматым, непричесанным, нестриженным – значит выражать презрение к мнению окружающих о себе, значит чтить только свое природное, а не социальное лицо. Напротив, «причесанность» – это всегда знак признания общественных предписаний, следование принятым в обществе правилам внешнего индивидуального самовыражения. 

Кроме того, прическа дает законченный образ лицу человека и как бы символизирует его «верх», а следовательно, «порядочное» лицо должно иметь приличную прическу, достойное обрамление (тем более лицо такой благопристойной женщины, как гиперсоциальная).

Она наивно верит в привлекательность такого ее облика для мужчины, во всяком случае, для «настоящего мужчины», а таковым для нее является тот избранник, который выше всяких «глупостей», «разнузданности», «разврата», который всегда был (или стал) нечувствительным к разного рода дешевым ухищрениям и соблазнам торжествующей похоти и который лишь один в состоянии по заслугам оценить ее «подлинное» женское «очарование» и «достоинство». 

В среде инфантильных либо личностно-стертых мужчин она, скорее всего, рано или поздно найдет признание ее «заслуг перед отечеством», потому что такой мужчина нуждается и ищет нечто вроде материнской опеки для себя, не способен к каким-либо «вдохновениям» и вполне удовлетворен банальным бытовым союзом с достаточно сильной и опекающей его женщиной.

  Союз гиперсоциальной женщины с мужчиной в лучшем случае – союз символической «матери» с ее символическим «сыном». Здесь она предстает бдительной наставницей, неусыпно контролирующей поведение своего «незрелого» партнера.


Medem

Medem

«общественное призвание»

Банальная, как прописная истина, она желает изменять окружающих к лучшему назойливо-придирчивой сверхопекой и мелочно-прилипчивой регламентацией их жизни. Умственно-рассудочная мораль, прямолинейное утверждение ее канонов вышибает в ней способность любить и чувствовать других людей так, как любит и чувствует их истинно женственная женщина – сердцем. 

Она хотела бы быть камертоном общественного добронравия, направлять «заблудшие души» на «путь истинный», прививать им нормы «сознательности», «дисциплины», «порядка» и т. д., а превращается для окружающих в некое моральное пугало, отвращающее их не только от нее, но и от морали вообще. 

Именно такие, как она, при всех их потугах быть организаторами общества – самые бездарные его развратители, потому что всякая сверхморальность всегда вызывает естественный протест и неприятие ее, особенно в среде молодежи. Впрочем, давно уже сказано: путь в ад усеян самыми благими намерениями.

  Не чувствующая истинной природы социума и не умеющая адекватно ее осознавать, гиперсоциальная женщина выступает в качестве какого-то бесполого существа, стремящегося превзойти мужскую активность и научить мужчину «настоящей» общественной деятельности. При этом мужчина оказывается ей и вовсе не нужен, потому что в ней самой формируется «мужчина», способный реализовать и утвердить в мире ее ценность существования. 

Есть, однако, лишь одно исключение для нее в отношении мужчин – это фигура лидера, руководителя, вождя, чья общественная деятельность созвучна ее моральной позиции. Здесь она полностью оказывается во власти его авторитета, его деловитой обаятельности, здесь выступает она не просто «соратницей», «верной помощницей» в его многотрудных делах, но ретивой язычницей, боготворящей своего идола и кликушески призывающей своего кумира.

  Гиперсоциальная женщина всегда поклонница и поборница сильной власти, даже если эта власть есть насилие и садизм. Мазохистски упивается она насилием над ней власть имущих, оправдывая это насилие необходимой целесообразностью и требуя такого же упоенного служения идолам порядка и законности от своего окружения. 

Она мнит себя одновременно жертвой и жрицей культа общественного сознания и дисциплины. Она свято убеждена, что если бы все люди стали такими же высокосознательными и дисциплинированными, как она, то на земле тотчас восторжествовало бы и утвердилось на веки вечные «всеобщее царство справедливости и счастья» (или какой-либо подобной пошлости).

  Ложность гиперсоциальной женщины заключена в том, что в ней напрочь отсутствует то волшебное свойство, то «чудное мгновенье» истинной женственности, которое делает мужчину другим, лучшим, облагораживает его, одухотворяет его деятельность, его труд, его общественную активность, так естественную для него; несет ему вдохновение, дает силы для подлинного преображения доступного ему мира. 

Она допускает, видимо, что возможно обойтись и без этого преображающего взаимоотношения, хотя тайно желала бы подобного отношения к себе со стороны мужчины, но соответствующего женского самочувствия для этого не имеет, а потому предпочитает быть «мужественной женщиной», которая всецело поглощена общественной деятельностью и в ней находит свое «общественное призвание», восполняющее то, чего она лишена в частной жизни.

Medem

Medem

как в кино



«88 минут» Джона Эвнета фильм особый. Здесь драма перемешана с триллером, а триллер с детективом. Расследование дела о убийце, который вешает своих жертв головой вниз превращается в личное дело главного героя- Доктора психологических наук и профессора колледжа при ФБР- Джека Гремма. 

Всё в этом фильме настолько закручено, что отдыхать просто нет времени, напряжение атмосферы этого вроде бы обычного триллера заставляет переживать за героев. 

Вид окровавленного трупа заставляет дрожать всё тело, ты испытываешь боль и невероятную ненависть к тому, кто это делает.

Джек Гремм сотрудничает с ФБР, составляя психологические портреты убийц. Именно на психологическом портрете персонажей держится весь фильм. У каждого персонажа есть драматическая составляющая будь-то хоть доктор, хоть убийца со стажем.

 Все преступления взаимосвязаны и крутятся вокруг одного лица- Джона Форстера- того самого убийцы со стажем. Он особенно удался. По сути это главный злодей, который хочет стереть главного героя с лица Земли через своего посредника на воле.

 Аль Пачино отлично сыграл Джека Гремма. Этот персонаж один из удачных в этом фильме. Гремм получился убедительным, твердым, не без эмоций. Нил МакДонаф отлично исполнил роль Джона Форстера. 

Оба актера умеют одним своим видом показать, какие эмоции испытывают их персонажи, особенно впечатляет, когда показывают напряжение через глаза, актеры играют так убедительно, что веришь, кто-то из них не выдержит этой психологической атаки. Это психологический триллер, где все основано на эмоциях и драме.

Итог: «88 минут»- психологический триллер с элементами детектива, не один из лучших, но психологически достоверных. Аль Пачино блестяще вписался в этот фильм, это не одна из лучших его ролей, но достойная внимания. Мне понравился нестандартный сюжет,убедительная  психология преступников и продуманность персонажей. Редкий триллер может этим похвастать.



Medem

Medem

общественница

Гиперсоциальная женщина не правомочно ставит свою мораль на святое место своей совести и потому пламенно-трескуче и бездумно-фанатично абсолютизирует те общественные отношения, которые порождают эту мораль, полагая их наиболее правильными, основательными, законными, «порядочными» и, главное, единственно приемлемыми для всех без исключения. 

Она борется за «чистоту» и «правду» этих отношений, наивно думая, что проповедуемая ею мораль есть прямой путь к «счастью» всех вместе и каждого в отдельности.

  Ее логика убого прямолинейна: если все станут «сознательными» членами общества, то наступит всеобщее благоденствие и довольство; вся беда в «несознательности», в лености людей, в их порочной «безыдейности». И она желала бы быть катализатором этого сознательного «прозрения»,

 повивальной бабкой грядущего вслед за этим преображением социального «рая». Ее отличает поразительная убежденность, «идейность», отдающая какой-то смесью тупости, упрямства и демонстративности в правоте и высоте тех моральных догм, которые заменяют ей совесть в ее выхолощенной «сознанием» душе.

  Отказываясь от золота нравственного жизнеощущения и заменяя его бумажными купюрами трезвой морали, она разворачивает общественную деятельность, словно иллюстрируя ею свои «непогрешимые» принципы и устои. Весь «преображающий» характер этой деятельности сводится к жажде воцарения «порядка», «дисциплины», «нормы» во всем, ведь в ее представлении в этом – основной смысл существования рода человеческого. 

Но более всего желает она какого-нибудь, пусть даже самого ничтожного, социального лидерства, ибо здесь, как ей мнится, она почетно развернет поле своей «достойной» деятельности, сможет все «упорядочить», все «поставить на место», на все наложить печать своей «мудрой заботы», всех «исправить» и, конечно же, через это «осчастливить». 

Общественное лидерство глубоко захватывает ее, она буквально пронизана своим участием в социальном строительстве, а само это строительство мнится ей величайшим священнодействием ее жизни.

  Социум имеет в ее лице неподкупную жрицу общественной морали, гордую своим высоким призванием и неистово негодующую по поводу всякой «аморальной» крамолы. И при этом гиперсоциальная женщина никогда не чувствует условности и известной искусственности

 общественных отношений, душу свою она вкладывает в деятельность, весьма далекую от истинно женского призвания в жизни. Она имеет почти всегда неглубокое, некритичное, чаще неумное и даже вовсе тупое представление о природе того общества, в котором так отчаянно действует и идеальной выразительницей которого себя считает. 

Механизм социального устройства мира сего принимает она за идеальный организм царства небесного, и именно это порождает в ней страстный, почти религиозный фанатизм общественницы.

Medem

Medem

гиперсоциальная женщина

Гиперсоциальная женщина  

  Прежде чем говорить об этом типе ложной женщины, следует заметить, что гиперсоциальность ее – это, прежде всего, ее сверхморальность, и именно это основное свойство ее души заставляет задуматься над вопросом: что привлекает гиперсоциальную женщину в морали? Почему истовое служение морали становится ее жизненным идолом?

  Для начала я хотел бы сказать несколько слов о морали и нравственности, об их различии, иначе суть гиперсоциальной женщины не может быть понята правильно.

  В обыденном сознании мораль и нравственность – синонимы. Мораль рассматривается как особая форма общественного сознания и вид общественных отношений и трактуется как один из способов регуляции действий человека в обществе (с помощью моральных норм). 

Таким образом, мораль есть социальная, общественная этика, она базируется на предписаниях должного поведения в обществе, на внедренных в сознание людей и усвоенных ими правилах общежития.

  Мораль ориентирует человека на избранный в данном обществе или социальной группировке образец поведения, который позволяет этому обществу или группировке сохранять сплоченность и взаимодействие.

 Следование определенным моральным нормам позволяет не только выживать в обществе, но и способствовать его стабильному существованию. Поэтому мораль достаточно целесообразна, умственна, относительна, хотя и традиционна, для морали вовсе не обязательно понятие совести, ей вполне достаточно рассудочности человека.

  Другое дело, что общество и связанное с ним «общественное сознание» часто наивно, а иногда и самозабвенно полагает свое социальное устройство наилучшим, а потому и мораль свою желает сделать «совестью» своих граждан. Именно поэтому «моральное» и «нравственное» постоянно отождествляются в общественном сознании, хотя по истокам своим они не тождественны.

  Нравственность как нрав, как этика личности, предполагает в человеке способность любить и сострадать прежде всего, способность сопереживать другим по совести, по внутренней приобщенности всего живого к Высшему источнику одушевленной жизни и благоговению перед ним, мораль же предполагает в человеке способность помнить и соображать, сообразовывать свое личное поведение с общепринятыми правилами поведения в обществе.

  Выражаясь кратко, можно сказать: нравственность – этика сердца, мораль – этика ума; нравственность служит цельности личности, мораль – цельности общества; нравственность может быть аморальной, мораль – бессовестной (например, мораль фашиствующих обществ). 

Провозвестник Высшей нравственности был распят на кресте тем высокоморальным обществом, которое сочло Его проповеди аморальными, и это была ярчайшая «победа» общественного сознания и его морали над совестливым сознанием Личности. 

И если припомнить здесь также историю с Сократом и другими мучениками Совести, то можно убежденно констатировать, что распинаемость – единица измерения праведности в обществе, причем носители морального сознания, неподкупные охранители общественных устоев, как правило, в стане гонителей, 

носители же нравственного, совестливого – в числе гонимых, ибо общественная мораль очень негодует, если кто-то берет на себя смелость обличать ее безнравственность, бессовестность, а то и просто бесстыдство, и всякий раз, когда такой праведник призывает людей к покаянию, уязвленная этим мораль кричит: «Распни его, распни!»

  Смешение морали и нравственности в системе жизненных ценностей особенно ярко проявляется у гиперсоциальной женщины. Правильнее было бы говорить даже не столько о смешении, сколько о смещении этих категорий в ее сознании, когда желание добра и любви в отношении к людям подменяется требованиями морали, то есть предписаниями благопристойного, благонамеренного и упорядоченного поведения в обыденной жизни общества. 

При этом гиперсоциальная женщина эмоционально насыщает и перенасыщает свои моральные требования «вдохновением» и «энтузиазмом» нравственного деяния, ревниво ожидая от окружающих не просто соблюдения моральных приличий и установлений, но неукоснительного и чуть ли не молитвенного служения им. 

Неспособная невольно и естественно пробудить своим влиянием совесть в душах «заблудших» братьев и сестер, как это легко сделала бы истинная женщина, она громогласно призывает граждан к «сознательности», напоминает им о порядке и дисциплине. 

И горе тем, кто не внемлет ей, – их она судит, осуждает и не знает пощады. Она мнит себя рыцарем общественных добродетелей и жаждет быть справедливой там, где по-женски могла бы быть просто милосердной.

Medem

Medem

жизнь "обольстительного объекта"

Интересно проследить линию жизни сексуальной женщины.

  В детстве это не всегда избалованная девочка, она может иметь несчастное детство. Она осталась как бы ненасыщенной, ненапитанной детскими радостями жизни и пытается восполнить эту недостачу во всей своей последующей жизни. Многое в ее поведении объясняется этим детским желанием быть в центре внимания взрослых. 

Ее стремление быть «обольстительным объектом» часто исходит из раннего неосознанного желания привлечь к себе внимание отца как первого человека противоположного пола в ее жизни, и затем, уже в более старшем и зрелом возрасте, обратить на себя внимание других мужчин. У нее рано проявляется соперничество с матерью, явное или подспудное, из-за отца.

 Она очень рано хочет играть роль «женщины». Это особенно проявляется в том случае, когда отношения с отцом у нее сложные или когда его у нее нет. И тогда она заявляет о себе миру тем, что желает быть особенно привлекательной для всех, а не для кого-то одного, избранного. Это подвигает ее к тому, чтобы стать проституткой по мировоззрению, а не обязательно по профессии. 

Быть ценным «объектом» для мужчин – ее основная жизненная задача, а привлекательность ее женского тела превращается в «товар». Поэтому так рано начинает она смотреть на себя со стороны (как правило, глазами мужчины), а не пребывать в глубине своих переживаний и чувств. Вся душевная жизнь ее порабощается служением идолу собственной привлекательности. 

Она всегда хочет оставаться молодой, она идет на различные ухищрения, вплоть до косметической операции, чтобы выглядеть моложаво. Она с ужасом обнаруживает морщины на своем лице. Моложавый вид является для нее гарантом ее еще не освоенных возможностей. 

Ее сильный возраст от двадцати пяти до сорока лет, последующие годы все чаще преподносят ей невротическую подавленность и раздраженность, – ее возможности резко убывают. Она хочет многое взять в том возрасте, когда чувствует свою силу и имеет успех.

  Старость такой женщины редко бывает благостной и умудренной. К старости проясняются все негативные пласты ее души – черствость, жадность, зависть, формализм, презрительность, надменность, чванство, эгоизм. 

В старости ее воспоминания о своей жизни идеализируются, ей кажется, что она переживала когда-то что-то подлинно ценное и возвышенное, хотя на самом деле все было совершенно иным. Ее извечная любовь к себе перерождается в озабоченность своим здоровьем. 

Временами, на людях, она может играть роль «любящей бабушки», но быстро устает от этой роли, и ее раздражение проявляется в мелочных капризах, придирках и недовольстве окружающими.
Сторінки:
1
…
57
58
59
60
61
62
…
84
попередня
наступна
Радіо онлайн Слухай улюблені радіостанції в одному місці
 
I.UA, 2006—2024.
Ok Для зручності користування сайтом використовуються Cookies. Детальніше у політиці конфіденційності
This website uses cookies to ensure you get the best experience on our website. Learn more