Григорий Ганжа

— АЛЕКСАНДР Викторович, вам пришлось хлебнуть военного времени. Что запомнилось из тех лет?

— Во время войны я был совсем маленьким и мало что смыслил, но один эпизод никак не изглаживается в моей памяти. Мы с мамой возвращались домой в Москву из ссылки из-под Рыбинска, где прожили 5 лет в исправительно-трудовых лагерях. Это был последний год войны. Поезда были переполнены. Мы ехали на самых верхних полках, предназначенных для чемоданов, сидели, согнувшись под потолком, но были рады тому, что у нас есть хоть какое-то место. На полу люди сидели вплотную друг к другу, и когда по вагону проходили патрули — а они ходили довольно часто, — то все сидящие вставали, пропуская их, даже ночью. В поезде мы ехали несколько дней, и как-то пассажиры услышали гул самолета. В вагоне началась паника. Многие пассажиры во время войны попадали под бомбежки и думали, что сейчас их опять будут бомбить с воздуха. Кто-то со страху кричал, что видел фашистские кресты на пролетавшем над поездом самолете. Потом уже все поняли, что это был обычный наш самолет. Просто люди, пережившие бомбежки, уже всего боялись. Долго вагон гудел, потом все успокоились.

— А за что вы попали в ссылку?

— Мой отец был заместителем наркома связи, и его, как и многих невинных людей, объявили «врагом народа» и расстреляли. Нашу квартиру на Арбате конфисковали, оставив маленькую комнатку моему старшему брату (он был от первого мужа моей мамы), а нас с мамой как близких родственников «врага народа» отправили в исправительно-трудовые лагеря. В Москву мы вернулись в 1945 году. Жить пришлось в крошечной комнатке, которую нам оставили после конфискации нашей квартиры.

— В детстве вы пай-мальчиком не были?

— Конечно, нет. Да я и сейчас не пай-мальчик. В годы моей юности было модно драться «двор на двор», как раньше в старину «стенка на стенку». В драках «арбатской шпаны» мне приходилось частенько участвовать. Правда, я старался погасить враждебную ситуацию, но мне это редко удавалось. Случалось, что я кого-то бил и сам по морде получал.

— Из-за чего дрались-то?

— А просто так. Парень-«чужак» прошел по нашему двору — к нему придирались, били, а потом он приводил со своего двора кучу ребят — человек 15, наших собиралось столько же, и начинался мордобой. А то вдруг чей-то голубь залетел в чужой двор, опять причина подраться. В общем, искали повод, чтобы почесать кулаки, энергию-то некуда было девать. Но из-за девчонок я не дрался никогда.

-Неужели нечем было заняться?

-Почему же, были у меня увлечения. Я очень любил голубей. У нас во дворе стояла голубиная будка, и большую часть времени я проводил с птицами. Старался, чтобы наши голуби были самые чистые и красивые. Я всегда с удовольствием наблюдал за их полетом, когда они поднимались в небо. Это было ни с чем не сравнимое по красоте зрелище. А вечером голубятня закрывалась на замок, и мы с ребятами собирались во дворе, разучивали блатные песни (они тогда были в моде) и пели их под гитару. Двор и Арбат были моей школой жизни.

У меня хватало времени и на спорт. Я имел 2-й взрослый разряд по гимнастике, занимался боксом, плаванием. Особенно любил футбол. Мы с ребятами не всегда дрались-то, иногда играли в футбол «двор на двор». Частенько окна футбольным мячом разбивали, на нас хозяйки ругались, прогоняли, но мы снова собирались и гоняли мяч. Футбол был важной частью моего детства.

— Почему же вы ушли не в спорт, а в театр?

— Да я в театр и не собирался. Все произошло случайно. Моя мама была актрисой, и старший брат пошел по ее стопам. Надо учитывать, что я жил на Арбате, вокруг — театры. И несмотря на свою «шпанскую» жизнь я часто ходил в Театр Вахтангова, в Малый, во МХАТ. В школе я учился плохо, признавал только гуманитарные предметы, часто прогуливал занятия. Уроки получал в основном в театральных залах. Конечно, маму часто вызывали в школу, но она была слишком занята и практически не могла меня контролировать. А я хитрил и, чтобы не огорчать ее, завел себе два дневника. В один учителя мне вкатывали плохие отметки, а в другой я сам себе ставил «четверки» и «пятерки», сам расписывался и показывал маме. Она, конечно, понимала, что я хитрю, учусь плохо, ругала меня, а я убегал во двор к друзьям. Вечерами мы с ребятами любили гулять по Арбату — он тогда еще не был пешеходной зоной. По улице ходили троллейбусы, а по тротуарам гуляли люди, которые съезжались сюда со всей Москвы. Там можно было увидеть знаменитых художников, артистов, писателей. Казалось, сам воздух Арбата был напоен творческим духом. У нас дома часто бывали актеры, коллеги мамы и старшего брата. Они устраивали застолье, о чем-то спорили, горячо обсуждали театральные новости. Видимо, я впитал эту атмосферу и, когда пришло время, выбрал театр.

Правда, мама хотела, чтобы я учился в Музыкальном училище имени Гнесиных. Я неплохо пел и даже экзамены туда сдал. Мне купили папку для нот и отправили учиться. Но во дворе ребята играли в футбол. И я прислонил папку к деревцу, весь день прогонял мяч и в училище больше не пошел. Видно, не суждено мне было стать певцом.

— Как же вы в театральный институт попали — с вашим-то отношением к учебе?

— Повзрослев немного, я, разумеется, стал понимать, что надо браться за ум. Мои друзья, окончив школу, все куда-то поступали. Вступительные экзамены мне помогли сдать одноклассники, но в театральном училище я стал относиться к учебе более серьезно. К тому же в юности я был суперобаятельный. Может, чего-то и не умел или делал не так, но когда я улыбался, то в ответ улыбались все. Помню себя на творческом прослушивании в Театральном училище им. Щукина. Я был одет по тогдашней моде: «прохоря» типа офицерских сапог, в них заправлены брюки, модный пиджачок, который мне брат привез из Польши, а на шее — белый шарфик. В общем, форма блатной «московской шпаны». Я читал перед комиссией серьезный отрывок из романа «Война и мир» — сон Пети Ростова. Не знаю почему, но все время улыбался, и все члены комиссии тоже улыбались и даже смеялись. Мне казалось, что так и было нужно. В училище меня приняли. Когда я сыграл дипломный спектакль, меня пригласили сразу в три фильма. Мне повезло, я попал в хорошую компанию: Олег Ефремов, Люся Марченко, Олег Даль, Андрюша Миронов…

— Значит, вам все давалось легко?

— Нет. Свою первую кинопробу я не прошел. Это было еще в школе. Как-то утром, когда мама и брат ушли на работу, я взял портфель и отправился … в кино, на утренний сеанс. Помню, фильм был очень интересный, и я уже пятый или шестой раз его смотрел. После сеанса нужно было в школе хотя бы показаться, и я явился туда к четвертому уроку. Все ребята сидели в классе, а я — в коридоре на подоконнике. Смотрю, какая-то женщина по коридору идет ко мне и спрашивает: «Ты в каком классе учишься?» — «В четвертом», — отвечаю. «А я — помощник режиссера. Хочешь сняться в нашем фильме? Мне на пробу как раз такой, как ты, мальчик нужен». Я вообще-то особым желанием сниматься не горел, но буркнул: «Хочу». Она записала мой телефон, и я пошел в класс. Открываю дверь — там идет урок, учительница на меня как закричит: «Вон из класса!» Я как ошпаренный оттуда сразу и выскочил. А тетенька из киностудии смотрит на меня круглыми глазами и спрашивает: «Ты хорошо учишься-то?» Я отвечаю: «О-о-о-о-чень!» А сам боком, боком по коридору и — на улицу. Вечером эта женщина позвонила моей маме и попросила не очень ругать меня, если я буду участвовать в съемках фильма и пропущу занятия в школе. На что мама ответила: «А он и так в школу не ходит». Вот тогда я понял, что мама знает про все мои пропуски, «двойки» и хитрости с дневником. Помню, ехали мы на маленьком автобусике в какую-то глухомань по ухабам, по грязи: машина несколько раз буксовала. На улице дождь, на дорогах слякоть. Мне как-то сразу захотелось домой, и никакие съемки меня уже не интересовали. В общем, я окончательно скис, и у другого мальчика проба получилась лучше.

— Вам довелось сыграть Сталина в американском фильме «Ближний круг». Наверное, после этого сразу разбогатели?

— Как русский актер, я получил за свою работу гораздо меньше, чем заплатили американцам. В фильме отдельными титрами было выделено: «В роли Сталина — Александр Збруев». Американец получил бы за эту роль несколько миллионов долларов. Мой гонорар в сотни раз меньше, но я и этому был рад, потому что в России мне за ту же роль заплатили бы «три копейки». Американский актер Боб Хопкинс, который сыграл второстепенную роль Лаврентия Берии, за свой труд получил 1 млн. долларов. Вот такой парадокс. Я даже стесняюсь сказать, сколько получаю в театре.

— Я слышала, что вы занялись бизнесом, открыли свой ресторан. Это жизнь вас заставила?

— Хотелось испытать себя в новой роли. Лет шесть назад мы с приятелем сидели в буфете Театра «Ленком». Буфет был такой неприглядный, бедненький. Друг мой занимался ресторанным делом и предложил мне переделать этот буфет в ресторан. Мысль была хорошая, и я согласился. Он взял на себя материальные хлопоты, а я — организационные. Мне пришлось выслушать со стороны своих коллег множество упреков и оскорблений. Я переживал, глотал обиды и надеялся, что когда-нибудь люди поймут, что пришло время жить по-другому. Ресторанчик все-таки появился, и назвали его «ТРАМ» — Театральный ресторан актеров Москвы.

— Актеры славятся своими громкими гулянками. А вы сами выпить любите?

— Я вообще сейчас не пью. Раньше было дело. Выпивал. Но не до такой степени, чтобы хрюкать или потерять память. Когда мне было лет 12, я пришел к своему однокласснику, а у него на кухне за столом сидели мужики и пили водку. Это были воры, которые только что вернулись после отсидки из тюрьмы. Они подозвали нас, ребятишек, налили нам по стаканчику и заставили выпить. Я тут же отрубился. Получил сильное отравление, мне было очень плохо. Проспал у товарища, а меня мама обыскалась. Был и второй похожий случай — уже в пионерском лагере. Мы с ребятами из отряда украли на рынке какое-то белье, продали и купили 3 бутылки водки. Уселись около лагеря на футбольном поле, выпили по стакану, и тут прозвучал горн на обед. Я был такой пьяный, что еле дошел до столовой, полез за стол, перевернул его, тарелки с супом попадали на пол. Воспитательница с ужасом спросила: «Ты что, болен?» — «Да, мне плохо, я болен», — еле выговорил я и, качаясь, пошел на футбольное поле. Меня всего переворачивало. Потом уже я понял: это организм мой подсказывал, что нельзя так к нему относиться. Больше так я никогда не напивался, всегда соблюдал осторожность.

— Это связано с вашими религиозными убеждениями?

— Я верующий, православный. Может, с возрастом в человеке зреет мудрость. Конечно, такие авантюры, в которые я попадал по молодости, со мною давно уже не случаются. Многое переосмыслено, от чего-то пришлось отказаться. Я верю в Христа, хожу в церковь, утро начинаю с обращения к Богу. Потом иду умываться, делаю зарядку, занимаюсь делами. Вечером перед сном снова обращаюсь к Господу, читаю молитвы. Не хочется всуе говорить об этом, но моя вера мне помогает.