Ахмадулина Белла (Изабелла) Ахатовна (р. 10 апреля 1937, Москва), русская поэтесса. Государственные премии (1989, 2005). Блестящее начало

Начала печататься в 1953, когда училась ещё в школе. Посещала литературный кружок при ЗИЛе под руководством Винокурова. В 1960 окончила Литературный институт им. М.Горького. Известность приобрела в начале 1960-х поэтическими выступлениями в Политехническом музее, Лужниках, Московском университете (вместе с Вознесенским,Евтушенко, Рождственским), собиравшими огромную аудиторию. Искренняя, проникновенная интонация, артистизм самого облика поэтессы определяют своеобразие её исполнительской манеры. Позднее, в 1970-е гг., Ахмадулина скажет об обманчивой — «По грани роковой, по острию каната» — лёгкости этих выступлений («Взойти на сцену»).

Поиски собственного стиля

Первый сборник стихов «Струна» (1962) отмечен поисками собственных тем. Позднее вышли в свет её сборники «Уроки музыки» (1969), «Стихи» (1975; с предисловием Антокольського), «Свеча», «Метель» (оба 1977), подборки стихов Ахмадулиной постоянно публиковались в периодике. Собственный поэтический стиль формируется к середине 1960-х. Впервые в современной советской поэзии Ахмадулина заговорила высоким поэтическим слогом. Возвышенная лексика, метафоричность, изысканная стилизация «старинного» слога, музыкальность и интонационная свобода стиха делают её поэзию легко узнаваемой. Сама стилистика её речи является бегством от современности, срединности, обыденности, способом создания идеального микрокосмоса, который Ахмадулина наделяет своими ценностями и смыслами. Лирическую фабулу многих её стихов составляет не лишённое магического оттенка общение с «душой» предмета или пейзажа (свечи, портрета, дождя, сада), призванное дать им имя, пробудить их, вывести из небытия. Ахмадулина таким образом даёт своё зрение окружающему миру. Во многих стихах, особенно с условно-фантастической образностью (поэма «Моя родословная», «Приключение в антикварном магазине», «Дачный роман») она играет со временем и пространством, воскрешает атмосферу преимущественно 19 столетия, где находит рыцарство и благородство, великодушие и аристократизм, способность к безоглядному чувству и состраданию — черты, которые составляют этический идеал её поэзии: «Способ совести избран уже / и теперь от меня не зависит («Медлительность»). Желание обрести духовную родословную обнаруживается в стихах, обращённых к Пушкину, Лермонтову, Цветаевой,Ахматовой («Тоска по Лермонтову», «Уроки музыки», «Я завидую ей — молодой» и др.); в их судьбе она находит свою меру — любви, добра, «сиротства», трагической оплаченности творческого дара. Эту меру Ахмадулина предъявляет к современности — и в этом (не только в слове и слоге) её особый характер наследования традиции 19 века.

«Друзей моих прекрасные черты...»

Эстетическая доминанта творчества Ахмадулиной — стремление воспеть, «воздать благодаренье» «любой малости»; её лирика переполнена признаниями в любви — прохожему, читателю, но прежде всего друзьям, которых она готова простить, спасти, защитить от неправого суда. «Дружество» — основополагающая ценность её мира (стихотворения «Мои товарищи», «Зимняя замкнутость», «Наскучило уже, да и некстати», «Ремесло наши души свело» и др.). Воспевая чистоту дружеских помыслов, Ахмадулина не лишает эту тему драматических обертонов: дружество не спасает от одиночества, неполноты понимания, от обоюдной безысходности (стих. "По улице моей который год", «Два гепарда»): «Свирепей дружбы в мире нет любви» («Наскучило уже...»). Либеральная критика была одновременно благосклонна и снисходительна, недоброжелательная и официозная — упрекала в манерности, выспренности, камерности: Ахмадулина всегда избегала, в отличие от других «шестидесятников» общественно-значимых социальных тем.

Мотив избранничества

Лирика Ахмадулиной не воспроизводит историю душевных страданий, а лишь указывает на них: «В той тоске, на какую способен», «Однажды, покачнувшись на краю», «Случилось так...». О трагической подоснове бытия она предпочитает говорить в иносказательной форме («Не плачьте обо мне! Я проживу...» — «Заклинание»), но чаще в стихах о поэзии, самом процесе творчества, занимающих в её творениях очень большое место. Творчество для Ахмадулиной — и «казнь», «пытка», и единственное спасение, исход «земной муки» (стихотворения «Слово», «Ночь», «Описание ночи», «Так дурно жить); вера в слово (и верность ему), в нерасторжимость «словесности и совести» у Ахмадулиной столь сильна, что настигающая немота равносильна для неё небытию, утрате высокой оправданности собственного существования. Ахмадулина готова расплачиваться за поэтическое избранничество «мукой превосходства», страдание вообще видится ей искуплением душевного несовершенства, «обострением» личности, но в стихотворениях «Плохая весна», «Это я» она преодолевает эти искусы. Традиционную тему противостояния поэта и толпы Ахмадулина решает без привычного обличения непосвящённых (стихотворенье «Озноб», поэма «Сказка о дожде»): московская богема в конфликте с поэтом предстаёт не неизбывно враждебной, а генетически чуждой. В сборнике «Тайна» (1983), «Сад» (1987; Государственная премия, 1989) поэтический герметизм, описание уединённых прогулок, «ночных измышлений», встреч и расставаний с заветными пейзажами, хранителями тайны, смысл которой не расшифровывается, сочетается с социально-тематическим расширением поэтического пространства: появляются обитатели пригородных предместий, больниц, неустроенные дети, боль за которых Ахмадулина претворяет в «соучастье любви».

Другие грани

Ахмадулина известна также переводами из грузинских поэтов (Г. Табидзе, С.Чиковани, А.Кандаладзе, М. Квиливадзе и др.) и как автор ярких, написанных высоким слогом эссе, посвящённых друзьям, писателям и художникам [«Сны о Грузии», Тбилиси, 1977; полностью вошли в книгу воспоминаний и эссе «Миг бытия» (М., 1997)]. Рассказ «Много собак и собака» напечатан в неофициальном альманахе «Метрополь» (1979). Снималась в кино («Живёт такой парень», 1964).

                                                                      СТИХИ

                                      

СонНаскучило уже, да и некстати о знаменитом друге рассуждать. Не проще ль в деревенской благодати бесхитростно писать слова в тетрадь - при бабочках и при окне открытом, пока темно и дети спать легли... О чём, бишь? Да о друге знаменитом, Свирепей дружбы в мире нет любви. Весь вечер спор, а вам ещё не вдоволь, и всё о нём и всё в укор ему. Любовь моя - вот мой туманный довод. Я не учёна вашему уму. Когда б досель была я молодая, всё б спорила до расцветанья щёк. А слава что? Она - молва худая, но это тем, кто славен, не упрёк. О грешной славе рассуждайте сами, а я ленюсь, я молча посижу. Но, чтоб вовек не согласиться с вами, что сделать мне? Я сон вам расскажу. Зачем он был так грозно вероятен? Тому назад лет пять уже иль шесть приснилось мне, что входит мой приятель и говорит: - Страшись. Дурная весть. - О нём? - О нём. - И дик и слабоумен стал разум. Сердце прервалось во мне. Вошедший строго возвестил: - Он умер. А ты держись. Иди к его жене. - Глаза жены серебряного цвета: зрачок ума и сумрак голубой. Во славу знаменитого поэта мой смертный крик вознёсся над землей. Домашние сбежались. Ночь крепчала. Мелькнул сквозняк и погубил свечу. Мой сон прошёл, а я ещё кричала. Проходит жизнь, а я ещё кричу. О, пусть моим необратимым прахом приснюсь себе иль стану наяву - не дай мне бог моих друзей оплакать! Всё остальное я переживу. Что мне до тех, кто правы и сердиты? Он жив - и только. Нет за ним вины. Я воспою его. А вы судите. Вам по ночам другие снятся сны.

---

****Вот не такой, как двадцать лет назад, а тот же день. Он мною в половине покинут был, и сумерки на сад тогда не пали и падут лишь ныне. Барометр, своим умом дошед до истины, что жарко, тем же делом и мненьем занят. И оса - дюшес когтит и гложет ненасытным телом. Я узнаю пейзаж и натюрморт. И тот же некто около почтамта до сей поры конверт не надорвёт, страшась, что весть окажется печальна. Всё та же в море бледность пустоты. Купальщик, тем же опалённый светом, переступает моря и строфы туманный край, став мокрым и воспетым. Соединились море и пловец, кефаль и чайка, ржавый мёд и жало. И у меня своя здесь жертва есть: вот след в песке - здесь девочка бежала. Я помню - ту, имевшую в виду писать в тетрадь до сини предрассветной. Я медленно навстречу ей иду - на двадцать лет красивей и предсмертней. - Всё пишешь, - я с усмешкой говорю. Брось, отступись от рокового дела. Как я жалею молодость твою. И как нелепо ты, дитя, одета. Как тщетно всё, чего ты ждёшь теперь. Всё будет: книги, и любовь, и слава. Но страшен мне канун твоих потерь. Молчи. Я знаю. Я имею право. И ты надменна к прочим людям. Ты не можешь знать того, что знаю ныне: в чудовищных веригах немоты оплачешь ты свою вину пред ними. Беги не бед - сохранности от бед. Страшись тщеты смертельного излишка. Ты что-то важно говоришь в ответ, но мне - тебя, тебе - меня не слышно.

1977 

  

ПосвящениеПеред этим горем гнутся горы, Не течёт великая река, Но крепки тюремные затворы, А за ними «каторжные норы» И смертельная тоска. Для кого-то веет ветер свежий, Для кого-то нежится закат - Мы не знаем, мы повсюду те же, Слышим лишь ключей постылый скрежет Да шаги тяжёлые солдат. Подымались как к обедне ранней, По столице одичалой шли, Там встречались, мёртвых бездыханней, Солнце ниже, и Нева туманней, А надежда всё поёт вдали. Приговор... И сразу слёзы хлынут, Ото всех уже отделена, Словно с болью жизнь из сердца вынут, Словно грубо навзничь опрокинут, Но идёт... Шатается... Одна... Где теперь невольные подруги Двух моих осатанелых лет? Что им чудится в сибирской вьюге, Что мерещится им в лунном круге? Им я шлю прощальный свой привет.

Март 1940

ВступлениеЭто было, когда улыбался Только мёртвый, спокойствию рад. И ненужным привеском качался Возле тюрем своих Ленинград. И когда, обезумев от муки, Шли уже осуждённых полки, И короткую песню разлуки Паровозные пели гудки, Звёзды смерти стояли над нами, И безвинная корчилась Русь Под кровавыми сапогами И под шинами чёрных марусь. Уводили тебя на рассвете, За тобой, как на выносе, шла, В тёмной горнице плакали дети, У божницы свеча оплыла. На губах твоих холод иконки, Смертный пот на челе... Не забыть! Буду я, как стрелецкие жёнки, Под кремлёвскими башнями выть.

[Ноябрь] 1935, Москва

Тихо льётся тихий Дон, Жёлтый месяц входит в дом. Входит в шапке набекрень, Видит жёлтый месяц тень. Эта женщина больна, Эта женщина одна. Муж в могиле, сын в тюрьме, Помолитесь обо мне.

1938

Нет, это не я, это кто-то другой страдает. Я бы так не могла, а то, что случилось, Пусть чёрные сукна покроют, И пусть унесут фонари... Ночь.

1939

Показать бы тебе, насмешнице И любимице всех друзей, Царскосельской весёлой грешнице, Что случится с жизнью твоей - Как трёхсотая, с передачею, Под Крестами будешь стоять И своею слезою горячею Новогодний лёд прожигать. Там тюремный тополь качается, И ни звука - а сколько там Неповинных жизней кончается...

1938

Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя домой, Кидалась в ноги палачу, Ты сын и ужас мой. Всё перепуталось навек, И мне не разобрать Теперь, кто зверь, кто человек, И долго ль казни ждать. И только пыльные цветы, И звон кадильный, и следы Куда-то в никуда. И прямо мне в глаза глядит И скорой гибелью грозит Огромная звезда.

1939

Лёгкие летят недели, Что случилось, не пойму. Как тебе, сынок, в тюрьму Ночи белые глядели, Как они опять глядят Ястребиным жарким оком, О твоём кресте высоком И о смерти говорят.

Весна 1939

ПриговорИ упало каменное слово На мою ещё живую грудь. Ничего, ведь я была готова, Справлюсь с этим как-нибудь. У меня сегодня много дела: Надо память до конца убить, Надо, чтоб душа окаменела, Надо снова научиться жить. А не то... Горячий шелест лета, Словно праздник за моим окном. Я давно предчувствовала этот Светлый день и опустелый дом.

[22 июня] 1939, Фонтанный Дом

К смертиТы всё равно придёшь - зачем же не теперь? Я жду тебя - мне очень трудно. Я потушила свет и отворила дверь Тебе, такой простой и чудной. Прими для этого какой угодно вид, Ворвись отравленным снарядом Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит, Иль отрави тифозным чадом. Иль сказочкой, придуманной тобой И всем до тошноты знакомой, - Чтоб я увидела верх шапки голубой И бледного от страха управдома. Мне всё равно теперь. Клубится Енисей, Звезда Полярная сияет. И синий блеск возлюбленных очей Последний ужас застилает.

19 августа 1939, Фонтанный Дом 

Уже безумие крылом Души накрыло половину, И поит огненным вином И манит в чёрную долину. И поняла я, что ему Должна я уступить победу, Прислушиваясь к своему Уже как бы чужому бреду. И не позволит ничего Оно мне унести с собою (Как ни упрашивай его И как ни докучай мольбою): Ни сына страшные глаза - Окаменелое страданье, Ни день, когда пришла гроза, Ни час тюремного свиданья, Ни милую прохладу рук, Ни лип взволнованные тени, Ни отдалённый лёгкий звук - Слова последних утешений.

4 мая 1940, Фонтанный Дом

Распятие Не рыдай Мене, Мати, во гробе зрящия. Хор ангелов великий час восславил, И небеса расплавились в огне. Отцу сказал: «Почто Меня оставил!» А матери: «О, не рыдай Мене...»

1938

Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел.

1940, Фонтанный Дом

ЭпилогI Узнала я, как опадают лица, Как из-под век выглядывает страх, Как клинописи жёсткие страницы Страдание выводит на щеках, Как локоны из пепельных и чёрных Серебряными делаются вдруг, Улыбка вянет на губах покорных, И в сухоньком смешке дрожит испуг. И я молюсь не о себе одной, А обо всех, кто там стоял со мною, И в лютый холод, и в июльский зной Под красною ослепшею стеною. II Опять поминальный приблизился час. Я вижу, я слышу, я чувствую вас: И ту, что едва до окна довели, И ту, что родимой не топчет земли, И ту, что красивой тряхнув головой, Сказала: «Сюда прихожу, как домой». Хотелось бы всех поимённо назвать, Да отняли список, и негде узнать. Для них соткала я широкий покров Из бедных, у них же подслушанных слов. О них вспоминаю всегда и везде, О них не забуду и в новой беде, И если зажмут мой измученный рот, Которым кричит стомильонный народ, Пусть так же они поминают меня В канун моего поминального дня. А если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть задумают памятник мне, Согласье на это даю торжество, Но только с условьем - не ставить его Ни около моря, где я родилась: Последняя с морем разорвана связь, Ни в царском саду у заветного пня, Где тень безутешная ищет меня, А здесь, где стояла я триста часов И где для меня не открыли засов. Затем, что и в смерти блаженной боюсь Забыть громыхание чёрных марусь, Забыть, как постылая хлопала дверь И выла старуха, как раненый зверь. И пусть с неподвижных и бронзовых век Как слёзы, струится подтаявший снег, И голубь тюремный пусть гулит вдали, И тихо идут по Неве корабли.

Около 10 марта 1940, Фонтанный Дом

1935-1940 

Невольный гость в краю чужбины, Забывший свет, забывший лесть, Желал бы вам на именины Цветов прелестнейших поднестъ: Они — дыханию услада, Они — веселие очей. При них бы мне писать не надо Вам поздравительных речей: Желанье счастья без печали В цветах вы сами б угадали... Но — ах!— якутская весна Не зелена и не красна! И здешний май, холодной, дикой, Одной подснежною брусникой, А не лилеями богат. Природа спит, и в поле целом Я разжился одним пострелом, А я слыхал, такой наряд На именины не дарят. Итак, по воле и неволе Пришлось приняться за перо, Хоть я забыл в угрюмой доле Писать забавно и пестро. Примите ж это благосклонно И в шуме праздничного дня Не осудите вы меня За мой привет простой и сонной. В нём правда — каждая черта; Притом же ваша доброта По слуху, по сердцу и дома И вчуже страннику знакома... В краю зимы и дружбы зимной, Поверьте, только вы одне, Ваш разговор гостеприимной Напоминал друзьям и мне О незабвенной стороне. О, будь же добродетель та же И с нею брат её — покой, Как неизменный часовой, У сердца вашего на страже; Да никакой печали тень Не хмурит тихий свет забавы, И, проводив весёлый день, Поутру встанете вы здравы... Да будут ясны ваши сны, Как небо южныя весны, И необманчивы надежды, И перед вами все невежды, По крайней мере, хоть скромны; Совет подруги чист и верен, Знакомых круг нелицемерен, Неутомителен бостон, Ни бальных скрипок рёв и стон! Когда ж на берега великой, На берега моей Невы, Покинув край морозов дикой, Стрелою полетите вы, Да встретят путницу родные, Беспечной юности друзья И все по сердцу не чужие, И вся родимая семья Благополучны и здоровы, И пылки, и разлукой новы, И смех, и радость, и расспрос, И сладкий дождь свиданья слёз!!. Зачем же, искра упованья — Дожить до сладкого свиданья, — В груди моей погасла ты? Но я ступил из-за черты Сорокавёрстного посланья. И мне, и вам унять пора Болтливость моего пера, Но знайте: это всё с начала По пунктам истина скрепляла, Хоть неподкупна и строга; Тут не сплетал из лести кружев Ваш всепокорнейший слуга .........въ.

Он молча от неё уходил, И ,наверно,больше не было сил, Шёпот её слёз он услышал. Было предостаточно причин, И он себя ни в чём не винил, Её слёзы для него,как дождь по крышам. А она врала,что ей не страшно И старалась вести себя отважно, Она даже пыталась шутить. Но он был непреклоним, Он ушёл и не оценил Её великую способность любить. В обнимку с плюшевым мишкой Она рыдала почти неслышно, Провожала его с слезами у окна. А он куда - то молча шёл Через молнии и гром, И словно призрак была его душа... ... Они смотрели в потолок, А за окном дождевой поток Напоминал об одиночестве любви. И потом каждый глянул в окно И жестоко винил себя за то, Что не смог сказать другому "прости".

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

Рассыпалась соль - к ссоре. Рассыпался сахар - к миру. Рассыпался кокаин - к феерическим ощущениям и фантасмагорическим видениям. 

Упала вилка - кто-то придет. Упала ложка - у кого-то руки из жопы растут. Упало мыло - ждите неожиданностей.

 

Ласточки низко летают - будет дождь. Коровы низко летают - рассыпался кокаин.

Треснуло зеркало - к беде.

Треснула резинка от трусов - к большому стыду, ну, или к маленькому.

Треснул презерватив - лучше бы треснуло зеркало.

Чешется нос - к пьянке.

Чешется в паху - к врачу.

Чешется попа - кприключениям...

 шесть законов жизниВот кто бы мог подумать...все сошлось
=))




Есть
еще такие же как я? =))