Вагон пропитан шумом. Полуфраз,
полуречей шуршащие лохмотья
цепляются за стук колёс, за "раз-
два-раз-два". Душность этих нот я
переношу сквозь полночь. Чернота
зеркальности оконной квадратично
пространство делит надвое, но та,
вторая часть, аналогична спичке
зажжённой и потухшей. Голова
для образов, что полуразличимы,
пытается найти полуслова,
оставив полуснам полупричины.
Вокзал.
Граница рассвета и ночи.
Докуриваешь время перед отправкой,
и взглядом цепляешься,
так, между прочим,
за всё, что
тем больше становится правдой,
чем меньше мраком окутано.
Город,
как дно во время отлива,
проступает
из тьмы,
себя выдавая; что впору
кричать по-детски "поли стукали".
Луна
своей остывшей
щекою левой
жмётся к трубе какого-то завода плотно.
Она мне похожа на жёлтую Еву,
труба на то, что осталось
от жены Лота.
Вокруг, как будто,
меняются эпохи,
и небо почему-то с запахом меди.
Его чувствуешь в каждом
выдохе и вдохе,
в голосе водителя - "заходи, едем".
С бесполезностью собственной наедине
только множишь окурки в чёрный глянец,
да сбиваешь пепел, ширине и длине
помещения бросив в итоге "я не
дым сиреневый, смешанный с чая глотком,
я не мысли о ряде причин и следствий.
Может быть и стану я чем-то из этих потом,
но пока я и.о. сидящего в клетке."
Понемногу сходя с ума,
замечаешь лишь вздутость жил
на руках. В остальном - туман;
голоса: "стой, глупец, держись
хоть за что-нибудь, не тони,
не взлетай и подумай о...".
Но бессильны пока они
сумасбродство сдержать моё.
Силуэт на краю моста
сделал шаг и сорвался вниз.
А последнее в мир "оставь"
стёрлось шумом холодных брызг.
Сквозь пространство и время, мимо
полустанков и станций чужих
параллельность блестящих линий
возвращает обратно в жизнь.
Что знакома уже до рвоты,
закольцована, как маршрут,
где всё кажется, выход - вот, он,
но опять же водой из рук.
От удушья простых вопросов
к неответам глухо-немым.
Я бы всё это к чёрту бросил,
если б это были не мы.
Дождь превращает эту весну в грязь.
Городок, за карту зацепившийся еле как,
в коричнево-сером навсегда увяз.
И рука избавленья, кажется,так далека.
Через окна наружность влезает внутрь
дОма,комнаты, собой оскорбляя уют.
здесь тому хорошо, беспрестрастен и мудр
кто умеет сидеть у собственных чувств на краю.
Каждый угол хранит здесь какой-то секрет
о тебе, твоём мире и о твоей войне.
Так всегда было раньше, и будет впреть -
без тебя в твоём доме одиноко вдвойне.
