Поезда не ходят на восток страны:

От войны 

Поездам отказано в маршруте,
Неужели вы опять удивлены?

Неужели вы не знали, что так будет?

Души воинов в квартире мастера

Пишут письма близким о любви,

Мастер пьет таблетки от бессонницы,

Ведь в аптеках нет лекарства 

                                                от войны.

Я сегодня вспомнила тебя, и стало так сутужно-сутужно. И песня, которую ты мне все время присылал – «я всегда буду тебя помнить». Это как в том фильме – я вам больше не верю, никому-никому.

Кто-то, быть может, родился только чтобы прочитать чьи-то нежные письма, а кто-то, чтобы кормить облезлых собак у причала, а кто-то, кто-то, то, лишь эхо – пустое и бесцветное.

Когда мне плохо, я интуитивно нахожу людей, которым хуже и спасаю их. Ты помнишь, я все сделала, чтобы спасти твою душу от черной дыры одиночества и холода. Но, как оказалось позже, тебе в тот момент хуже не было, тебе стало так позже, когда наши дорожки по твоей воле и воле не моей, но очень мне близкой и родной, так вот наши дорожки разошлись, тю-тю. И потом мне было чудесно, а тебе было хуже всех, а я жила и не знала об этом. Потому что порой мы делаем такие ошибки, которые не исправить и которые кардинально все меняют.

И что интересно, никто из нас ни о чем не жалеет, потому что не было ничего такого, за что может быть стыдно, и жаль лишь от того, что все в том эпизоде, назовем его «наш эпизод», в нем все-все было заполнено сплошными недоразумениями. Так бывает с теми, кто думает, что можно не говорить, ведь все понятно без слов, а на самом деле ничегошеньки непонятно, непонятно, понятно, но.

Как жаль, что ничего не было понятно. Как же мне жаль, что потом была болезнь, была смерть, были предательства, и никого почти не осталось. А ты по-прежнему считаешь, что я, быть может, что-то сделала не так, так, тик-так, тик-так, время ведь уже того, тю-тю, говорю я, время. И наш эпизод - тю-тю. Мы даже не танцевали ни разу, а было бы, наверное, приятно. Ты – высокий молодой человек с грациозной фигурой и голубыми глазами, я – почти такая же, только я была бы в платье, легком, и его подол развивался бы, когда бы мы парили по кругу. И было бы так хорошо, так хорошо, хорошо.

Приступы голода и жажды, а еще ностальгии, и все по красоте.
Когда хочется есть, спать и отдохнуть, о походах в кино даже не мечтаешь, а путешествие в ближайшее кафе – суперчудесное приключение.

Отчего такие будни скучные настигли меня? Отчего я болею, и уже во второй раз за этот месяц из меня текут потоки гноя? Наверное, это моя внутренняя желчь, нельзя копить желчь, выплевывайте все грустное в близлежащие лужи. Рядом с нашим домом лужи всегда радужные – это мой сосед выплевывает свою желчь в них, но он такой восхитительный человек, что даже его внутренняя желчь – радужная, а моя – рыжая и с шипами, она изранила мои внутренности, и сгнобила мою психику. И я выплевываю ее в раковину в ванной, а потом долго смотрю на свое изображение в зеркале - впавшие щеки, заострившийся нос и тусклые глаза.
Вчера меня укачало от того, что я попала в небесную воронку. Гроза шла на нашу землю, тучи летели слитным потоком, и вдруг я увидела эту воронку, я не могла ни моргнуть, ни пошевелиться, потом меня затошнило, а руки и ноги стали такими тяжелыми, что мне показалось, буд-то все на планете умерли, остались только деревья, почва, небо и я в своей заброшенной квартире на пустой кровати. И меня все это так поразило, что я до сих пор не могу отойти от этой дозы.
Что бы ты делал, если бы не было меня? Все то же самое бы и делал, и это меня пугает. Потому что я не вижу смысла в своем существовании, в чем мое предназначение, если я ничего не делаю, и ничего не делаю. А быт – это не дела, и все остальное, чем я занимаюсь – это не дела, это убийство жизни, и с каждым днем я становлюсь все старее и более психически неустойчивой.
Отпустите реальность, и сюрреальность прилипнет к вам на столько, что вы и не вспомните о реальности, как таковой. И побольше бы силы и энергии, чтобы чувствовать свою значимость в невесомости абсурдного бытия.
Но побывав однажды в небесной воронке, поверить в свою весомость здесь внизу просто невозможно. Простите.

Как давно я не была там, среди людей. И вот, мы выбрались, туда, где я заведомо знала, что будет скучно и уныло. Но мне был интересен там один человек, да и тот в итоге разочаровал.

Я спрашиваю тебя, человек, почему в 32 ты ведешь себя со мной как подросток? Почему судорожно выдавливаешь из себя эксцентричные ответы и тут же делаешь вид, что не расслышал вопроса. Но я не обиделась, и я не жалею. Мне удивительно, что некоторые люди странны до безумств. И если эти безумства связаны с чем-то хорошим, то зачем их скрывать? А если эти безумства связаны с недоверием и враждебностью, то зачем проявлять какой-то интерес, и даже более того, признаваться в чем-то сокровенном.

Я не выварачиваюсь на изнанку, чтобы кому-то понравится, и я давно уже не строю из себя что-то сверхинтересное и удивительное. Мне бы хотелось, чтобы и мои знакомые так со мной вели себя. И если я делаю тебе комплимент, черт побери, это не означает, что я ожидаю чего-то взамен или встречного комплимента, или хочу поставить тебя в неловкое положение.

Да, я люблю инфантильных мужчин, но я не люблю депрессивной надрывности. Я не люблю однообразия, я не люблю тайн.

Вот и все, что мне нужно в дружбе. Если хочешь, будь моим другом, если не хочешь, то проваливай раз и навсегда, не бывает полуправды, не бывает полудружбы, по крайней мере, не со мной, о получеловек!

 

о революции в Киеве

В шумном городе теней,

Слились улицы в одну,

Я смотрю в зрачок широкий

Ржавой бочки, мы смеемся.

Звук сирены, и мы в скорой,

Ты под капельницей, дышишь,

Я сморю в зрачки открытых:

Как трагично, и как больно.

Ты в рубашке, шрам на шее,

На руке браслет из кожи, 

Под ногтями грязь застыла,

Врач молчит, а ты не дышишь.

Мы нашлись и потерялись

В хищном городе теней,

Что зияет словно пропасть

Глубины застывших глаз.

Все с начала было мертвым:

Город, улицы, машины,

Бочка, руки, шрам и кожа,

И браслет, и ты, и я.

Когда не знаешь, что писать,

Потом их слушать очень нудно,

И сразу хочется зевать.

Смеяться с несмешного трудно,

Казаться милым дураком,

И говорить, что это чудно,

Когда по морде кулаком.