Моника Али "Брик Лейн", роман (1:1)

Моника Али

БРИК ЛЕЙН

роман (перевод с английского Терджимана Кырымлы)

для Абба, с любовью

Строго, неумолимо судьба ведёт всякого из нас, лишь поначалу, когда мы поглощены частностями разного рода, бессмыслицами, собою, невдомёк нам её грубая длань.

Иван Тургенев

Характер человека- его судьба.

Гераклит

Первая глава

Муменсингх, Восточный Пакистан, 1967 год

За час и сорок пять минут до того, как началась жизнь Назнин, а начинаясь, она едва ли казалась жизнью, матушка девочки, Раббан почуяла, как железные тиски сжали её утробу. Раббан присела на корточки на низкий трёхногий табурет у крыльца кухонной хижины. Матушка ощипывала петуха по случаю намечавшегося званого обеда: из Джессора прибыли двоюродные мужа её, Хамида. "Цыпа-цыпа, ты стар и жилист,- приговаривала она, привыкшая вслух величать кур, -а я вот да съем тебя, переварит мой желудок тебя или нет: что-то с ним неладно. А завтра будет мне лишь варёный рис, без парата".
Она успела ободрать ещё несколько перьев и увидеть,как они планировали к на землю. "А-а-а-а-ах!- воскликнула она. -А-а-а-ах! А-а-а-а-х!" Это случилось с нею. Семь месяцев зрела она будто плод манго на дереве. Только семь месяцев. То, что с ней произошло теперь, она не восприняла всерьёз. Недолго боль терзала её, полтора часа, пока мужчина возвращались с полей волоча за собой пыльные шлейфы, похлопывая животы, Раббан гнула костлявую и жилистую шею Цыпа-цыпы да знай себе приговаривала "пойдёт- пойдёт" относительно кулинарных достойнств петуха. Тени тузивших друг друга мальчиков, игравших в мраморные шарики, вытянулись и заострились. Запах жареного кумина и кардамона витал над душным маревом. Пронзительно базлали козы. Раббан вопила до белого каления, до красной крови.
Вон из нужника, не успев подмыться, метнулся Хамид. Он побежал напрямик по овощным грядкам, мимо рисовых скирд, что вздымались повыше деревенских хижин, по грязной околице села, нырнул в сельское  душное марево, сжимая в ладони жердь чтоб убить мужчину, покусившегося на его жену. Он узнал её голос, так бывало кричала она, ненароком разбив стакан. Раббан была в спальне, ещё на ногах, а тюфяк оказался нераскатанным. Одной рукой роженица опиралась на плечо Мумтаз, в другой держала полуощипанного петушка.
Мумтаз жестом наказала Хамиду выйти вон: "Иди. Прихвати с собой Банесу. Или тебе подать рикшу? Давай, беги, шевели ногами".

Банеса за лодыжку подняла Назнин и пренебрежительно подула на неё сквозь чёрные дёсные на тщедушное, синее тельце: "Она-то и не вздохнёт. Некоторые люди, которые слишком заботятся о том, как бы сэкономить несколько та`ка, вовремя не зовут повитуху". Она покачала облысевшей, морщинистой головою. В деревне Банеса рассказывала всем, что ей сто двадцать лет, и десяток вёсен тому назад она говорила то же. Поскольку никто в селе не помнил её рождения, поскольку лысина её лоснилась как созревший кокос, в таких случаях никто не перечил ей. Она также гордилась тем, что приняла тысячу младенцев, из которых только трое оказались калеками, двое выродками (гермафродит и горбун), один -мертворождённым, а ещё один- обезьяно-ящерицей-помесью-греховной-не-по-божески-которого-зарыли-заживо-в-дальнем-лесу-и-мать-его-не-знает-где-забыла-давно. Назнин- не в счёт, она успела появиться на свет до того, как Банеса закряхтела в хижине. "Взгляни на свою дочь,- обратилась она к Раббан.- Всё при ней. Одного ей недоставало- помощи женщины, которая помогла бы ей явиться на свет". Банеса посмотрела на Цыпа-цыпа, который лежал рядом с несчастной матерью, и втянула щёки, голод заметно округлил её , пусть и глубоко укрытые складками кожи, глаза. Много месяцев назад пробовала она мясо, а вот теперь и здесь две молодые девушки (лучше б она их удушила новорожденными) отбирали у неё работу.
"Позволь мне обмыть и обернуть её в саван,- предложила Банеса. -Конечно, я подряжаюсь даром. Хотя, вот тот цыплёнок мне не помешал бы за хлопоты. Вижу, он стар и жилист".
"Дай, я подержу её- вскрикнула Мумтаз, тётя Раббан".
"Я думала, у меня с желудком что-то, -начала оправдыватьсяч Раббан и тоже закричала".
Мумтаз так же, за лодыжку взяла Назнин, и почувствовала, как липкая ножка детки ускользает из ладони. Девочка, завопив, шлёпнулась на окровавленную мать. Крик! Гам! Раббан подняла девочку и назвала её прежде, чем та ещё не умерла безымянной.
Банеса легонько почмокала губами. Краем пожелтевшего своего сари она отёрла слюну с подбородка: "Назвали погремушку чёртову,"- молвила она. Три женщины низко склонились над деткой. Назнин зашевелила ручками и заверещала, будто она увидела их ужасные лица. Посиневшая вначале девочка постепенно становилась буро-фиолетовой. "Бог вернул её на землю,- с оттеноком недовольства бросила Банеса".
Мумтаз, которая было усомнилась в странном диагнозе Банесы, сказала: "Ага, не Он ли послал её на землю пять минут тому назад? Ты думаешь, Он постоянно меняет свои решения?"
Тихо почавкав что-то насчёт дыхания девочки, Банеса уцепилась узловатыми как висячие корни баньяна пальцами за подбородок девочки: "Девочка жива, но слаба. У вас есть выбор, -сказала она ,интимно обращаясь к Раббан. -То ли вы отвёзёте её в город, в больницу, где её опутают проводами и напичкают лекарствами. Это очень дорого. Вам придётся продать свои драгоценности. То ли поручитесь на Судьбу, авось выживет". Мельком повитуха взлянула на Мумтаз, а затем, пристально- снова в лицо роженице: "Конечно, какой путь не выберешь, конец пути дарованный Долей всем един".
"Мы отправим её в город,- пренебрежительно молвила Мумтаз- и на её щёках выступили красные пятнышки".
Но всё кричавшая Раббан прижала к груди свою дочь и покачала головою:"Нет, мы не станем перечить Доле. Что бы ни сталось, я смирюсь. А мой ребёнок, чтоб не ослабеть, не станет тратить свои силы на боробу с Судьбою".
"Хорошо, вот и поладили, -молвила Банеса". Она  ещё немного повертелась в хижине, голодная настолько, что готова была съесть младенца, но Мумтаз взглядом выпровадила её - и старуха поплелась в свою хибару.

Хамид зашёл взгялнуть на дочь, покоившуюся в лоскуте на джутовом мешке поверх скатки тюфяка. Глаза Назнин, опухншие словно от пары оплеух, оставались закрыты.
"Девочка,- молвила Раббан".
"Знаю. Не горюй,- отозвался Хамид. -Ты не при чём". И он вышел.
Мумтаз принесла жестяную тарелку рису, дал и цыплятины карри.
"Она не ест, -молвила Раббан. -Она такая беспомощная. Наверное, Доля её умереть с голоду".
Мумтаз выкатила глаза: "Покушает завтра. Теперь ешь ты. Или и тебе написано околеть от голода?" Она улыбнулась в печальное личико племянницы, оплакивающей всё былое и то, что непременно минет.
Но Назнин не стала сосать грудь завтра. И следующий день она проголодала. На четвёртый день она отвернулась от соска и закашляла. Раббан, известная крикунья, расплакалась -да только даром. Люд собрался: тёти, дяди, кузины, братья, племянники, племянницы, кумовья, женщины села и Банеса. Повитуха с трудом переставляя ноги по глиняому сырому полу хижины подошла поближе и уставилась на малышку: "Я слыхала об одном младенце, который сосал не матушку, а козу". Она улыбнулась, обнажив чёрные дёсны: "Конечно, то был не  м о й  младенец".
Хамид заходил к жене раз или дважды в день, а ночью он спал отдельно на кушетке. На пятый день, когда Раббан вопреки себе стала молить Долю, чтоб та определилась, Назнин сомкнула губки на соске материнской груди да так, что тысяча раскалённых игл пронзили Раббан- и она закричала от боли и счастливого усердия.

Подрастая, Назнин многожды слышала избитую историю о-том-что-ты-доверена-своей-Судьбе. Именно благодаря мудрости и выдержке матушки Назнин росла, превращаясь в широколицую. глазастую девицу. Бороться с Долей выходит себе дороже. Иногда, или, скажем прямо, чаще всего упрямство стоит жизни. Ни разу эту историю Назнин не подвергла поверке разумом. Вправду, девочка была Доле за тихую одержимость своей матушки, за её достойный слёз стоицизм, который проявлялся почти ежедневно. Хамид приговаривал, в таких случаях он всегда прятал глаза: "Твоя мать- настоящая святая. Она из рода праведников". И вот, когда Раббан наставляла дочь, советуя ей утишить сердце и разум, безропотно принимать Милость Божью и всё ,что может случиться в жизни, большеголовая Назнин прилежно внимала и ,откинувшись назад, хладнокровно жмурилась.
Она была потешно благочестивой девочкой.
"Как тут моя драгоценная? Рада видеть тебя возвратившеся на землю, -приговаривала Мумтаз, когда спустя несколько дней снова встречалась с племянницей".
"Не стану вам ни жаловаться, ни плакаться,- ответствовала ей Назнин. -Я всё поверяю Богу".
Чему быть, тому не миновать. А поскольку ничего не изменишь, быть может всё, что угодно, да только не тебе. Такой принцип правил её жизнью. И вот, дожив до тридцати пять, родив троих детей, потеряв одного из них, живя с опустившимся мужем, обретая вторую молодость и ожидая любовника, впервые не дожидаясь собственного будущего, а творя его, она дивилась собственной прыти как дитя, которое машет кулаком чтою засадить себе в глаз.

Её сестра, Хасина, родившаяся после трёхдневных стараний Банесы (сто двадцать лет тогда и навсегда), никого не слушала. Когда ей стукнуло шестнадцать, а краса её расцвела невыносимо для самой и окружающих, Хасина сбежала в Кхулне с племянником хозяина лесопилки. Хамид наточил себе зубы и топор впридачу. Шестнадцать жарких дней и прохладных ночей кряду просидел он между двумя лимонными деревьями, что означали ворота усадьбы, бросая камни в пегих собак, которые искали себе падали на ближней свалке, выглядывая гулящую свинку, дочь свою, чей голове досталось бы, вздумай Хасина прокрасться в родительский дом. Все ночи Назнин не спала прислушиваясь к громыханиям жестной гофрированной крыши, вскакивая с постели на крики сов, которые казались ей стонами раненной в затылок отцовским топором сестры. Хасина не вернулась. Хамид снова вышел на поля присматривать за убирающими рис селянами. Он-то всего было отвесил ей несколько оплеух, а не знал, что потеряет дочь.
Немного после, когда отец спросил Назнин, желает ли она взглянуть на фотопортрет мужчины, за которого пойдёт, та покачала головой и ответила: "Абба, это хорошо, что вы избрали мне мужа. Надеюсь, я стану примерной женой ему, как амма". Но ,выходя из дому, она невзначай заметила, куда отец спрятал фотографию.
Она ненароком рассмотрела портрет. Такое случается. Она вспоминала мельком увиденное когда прогуливалась под баньянами со своими племянницами. Мужчина, за которого ей суждено было выйти, был стар. По крайней мене, сорок лет ему. Лицом похож на жабу. Они поженятся- и он заберёт её с собой в Англию. Она засматривалась на недолго отливающие в скупом вечернем свете изумрудом и золотом нивы. Вдалеке кружил коршун и падал камнем оземь, снова взмывал и парил в небе пока не пропадал вовсе. Посреди рисового поля виднелась хижина. Она выглядела странно: неприкаянная, осевшая, словно старалась выпрямиться. Ураган, выкосивший половину соседнего села пощадил её, только перенёс на новое место. Соседи всё хоронили погибших, выгребали новые и новые трупы. Тёмные тени облаков плыли по нивам. Люди, те были заняты своим на этом свете.

продолжение следует
перевод с английского Терджимана Кырымлы

_________Примечания переводчика:_________________
1. Муменсингх- город в 112 км на север от столицы Бангладеш Дакки, Джессор- город в 170 км на юго-запад от Дакки, Кхулна- город, росположенный немного южнее Джессора;
2. дал- овощное рагу из гороха, лука и помидоров, парата- пресная картофельная или рисовая лепёшка с овощами и пряностями;
3. така -национальная валюта Бангладеш;
4. баньян - дерево-роща, наподобие чинары, бенгальский фикус, сакральное дерево.