Он сам меня под мышкой в дом принёс
И, отвечая на немой вопрос,
В глазах её мелькнувший осторожно,
Он ей отрезал, безо всяких «но»
(Я понял: так у них заведено):
«Смотри: какой он
крепкий и надёжный».
Когда ступила тонкою ногой
Без страха на хребет сосновый мой,
Крепя к карнизу белые полотна,
А молодого солнца яркий свет
Точил сквозь ситец платья силуэт,
Почувствовал:
пропал бесповоротно.
Мы мирно жили. Верным ей плечом
Я помогал в занятии любом,
Где собственного роста было мало.
С меня сняла потёртой краски слой,
Покрасив щедро нежно-голубой.
Я думаю,
ей неба не хватало.
По вечерам купали сына с ней.
Я наблюдал смешение теней.
К ногам моим, смеясь, летела пена.
Как небо держит вверено Атлант,
Я в равновесьи таз большой держал.
С ней ощущал себя
единым целым.
Она всегда чего-нибудь ждала:
Не шёл – прихода, с ночи до утра,
А возвращался – ссор ждала со страхом.
И так ждала заветных самых слов,
Хотя б намёка на его любовь,
Чтоб ожиданья
не казались прахом.
В тот день я сразу понял: быть беде.
Она ему сказала: «Нет».
И мне,
Невольному свидетелю скандала,
Он приказал её ударить в грудь,
Чтоб это «нет» в неё назад воткнуть,
Чтоб больше о таком
не помышляла.
Она, наверно, думала потом,
Что кто-то свыше тот удар отвёл:
Кривой дугою не летят предметы.
Наутро, в спешке покидая дом,
Коснуться пальцев треснувшим углом
Позволила.
Спасибо и на этом.
И понеслось.
Как молодой жених,
Он на меня усаживал других.
Хороших иль плохих – моё ли дело?
Давя на жалость, начинал порой
Рассказ о «дуре - конченной одной»,
Которая без «но»
уйти посмела.
Я знаю, что минует год-другой,
И он меня поставит под петлёй,
Трагически её на шею бросит.
И будет слёзы пьяные глотать,
Другое и других припоминать,
А у неё
прощенья не попросит.
И не решится. Не такая суть.
А мне себя второй раз не шатнуть.
Уродливая дружба не прервётся.
Мне только ждать, когда само собой…
Поставят гроб на стан сосновый мой.
Она придёт.
И может быть, коснётся.
