Так ты всё-таки утверждаешь, что твоя правда,
Лучше, чем моя правда,
А мой андеграунд менее круче,
Чем твой андеграунд
У вас всё лучше записано
Лучше выполнен мастер
И конечно твой Нимбус 2000
Гораздо лучше, чем мой Телекастер
Всё это бессмысленно, глуповато
Всё равно, что мерится мобилками
Ну или утверждать, что твоя пивная бутылка
Против моей пивной бутылки

Твои впечатления гораздо более значительнее
Моих персональных впечатлений
Твои концерты предпочтительнее
Моих концертных выступлений
Хотя мы вроде бы одинаково
Источаем кровь, пот и слезы
Возникает ощущение двоякое
Такой двусмысленной и неестественной позы

Ладно, мы зашли слишком далеко
Кто исполнитель, кто заказчик
Кто читатель, кто сочинитель?
Внимание – Чёрный ящик!
Хорошо, сознаюсь, уже пять лет ничего не читаю,
Думаю, авось пронесет
Но для того, чтоб открыть чёрный ящик
Надо разбить самолёт


А ты утверждаешь, что твое семейное счастье,
радужнее, чем мое семейное счастье
и в твоих руках гораздо больше тех вещей,
которые мне порой не подвластны
ты умеешь чинить выключатель, кран,
правильно перепаивать розетку
я же просто профан,
никогда не строгал табуретки,
не привинчивал карнизов,
вообщем мой хозяйственный кризис,
гораздо глубже, чем твой личностный кризис

твои винтажные вещи
в моих эпатажа не меньше
твоя прокисшая истина,
гораздо заметнее, чем моя лысина
твои надоевшие постулаты
горше и меньше моей зарплаты
а вчерашние творческие амбиции
едва ли крепче моей амуниции
ну хватит, довольно споров
я не очень хороший рассказчик
и после долгих просьб, уговоров,
говорю, «Внимание, Чёрный ящик!»
и не бывает хуже или лучше,
или с точностью до наоборот
просто вот представился случай,
и уже не важно, кто его принесет
этот черный ящик

Ну и как бы нам вас всех примирить?
Болельщики футбольных клубов
Представители разных профессий, настаивающих на собственном мнении,
Его правоте
Представители разных конфессий
Устраивать прения?
Трудоемко и глупо
Откровенно не хочется….
Выяснять отношения
Кто прав, кто не прав
Слишком грубо
Кто-то доказывал свою правоту
И неоспоримость
И его пророчества включают в себя,
Как откровенную ерунду
Да, нас это повеселило,
но выслушивать это все за длиннющим
И гостеприимным столом
Мне не хочется

Хочется вас всех примирить

Чтоб нам такого сделать,
Чтоб вы смогли нас простить?
Как нам стать,
Как заломить руки
И какие сделать гримасы,
Чтобы сразу
Без лишних церемоний
Вы забыли бы всё,
Что сумели мы натворить
И камней разбросать
Были
Молодыми, неумными, злыми
В состоянии бреда, агонии,
Неумение пить
Жить с таким багажом и списком
Подвигов
Постоянно быть в группе риска

Может все-таки вам нас простить?

И как же нам всё это забыть?
Помотать головой,
Подождать до утра
Все само собой рассосется,
Всё забудется, растворится, засохнет и перетрется
Ура

Я забыл…а что я был должен забыть?

Небольшая речь на церемонии вручения премии "Золотого Орла" за лучшую мужскую роль в фильме "Остров".
Выйдя на сцену за наградой, Петр Николаевич вместо обычных фраз типа «Спасибо всем, привет родным!» огорошил всех откровениями, которых даже от столь оригинального человека мало кто ожидал (текст воспроизводен по памяти).
«Как-то я не туда попал, не мое это... - начал, оглядев зал, Мамонов. - Здесь я не могу помолиться. Меня вот перед церемонией в коридоре окружили - идолопоклонство все это... А я вот хочу сказать, пусть Паша (режиссер фильма «Остров» Павел Лунгин.) на меня не обижается: вот какое-то кинцо - и вся страна рыдает! А когда человек умирает, Андрюша Жегалов (оператор фильма «Остров».) умер из-за того, что на съемочной площадке не оказалось врачей: как же это так? А когда игровой аппарат в магазине стоит? У меня сосед там, в провинции, где я живу, проиграл все деньги в таком автомате, взял в банке аванс и его проиграл, потом проиграл дом, потом повесился. И вот над этим никто что-то не плачет... А что, Путин это должен решать? Путин - маленький, худенький, он разведчик, что он может... Это мы должны что-то делать. ...Если так дальше дело пойдет, будем все на китайцев работать. У них религии никогда не было никакой, они нам покажут дисциплину. Если мы попустим, мой внук будет работать поденщиком на нефтяной вышке, принадлежащей китайцу! Мы каждый год убиваем четыре миллиона будущих суворовых и пушкиных. Девки, давайте рожайте. И мужики - к вам обращаюсь: хватит сидеть на порносайтах, пора делом заниматься!»

Нет такого закона, чтобы в природе чего-либо не было.
Хочет Данило выйти ночью на полянку, глядь - занята. Сидит на самой
середке кто-то, сразу не разобрать. Присмотрелся - хозяин сидит, видно,
что делом каким-то занят, не шелохнется. Разобрало Данилу любопытство, что
за дело такое у хозяина. Пошел к избе, кличет Ивана.
"Брат Ваня, или спишь?"
"Не сплю, Данилушко, на крылечке сижу, в звездах картины наблюдаю".
"Сходи со мной, брат, разъясни явление природы".
Приходят к поляне, смотрят из-за кусточков.
"Никакого, Данилушко, в этом секрета нет. Хозяин Шотландию слушает.
"Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Шотландию?"
"А то как же. У людей вишь сколько аппарату выстроено - телевизор, да
грамофонт, и автомобиль всякая в доме стоит. А хозяин - что же, лыком шит?
Ему станет интересно - что где; он по лесу пустится, все свои нервы, как
корешки, выпустит, ходит-ходит, глядь - вот она, Шотландия, происходит. Он
сядет и слушает всякое."
"А что же он, брат Иван, слышит?"
"А это, Данилушко, Шотландия сама поворачивается, и каким боком
повернется, то ему и слышно. А что слышно, то не в нашем разумении, потому
что мы люди, а он хозяин".
Данило после этого как заболел. Ходит сам не свой, глаза туманные,
шепчет про себя. Встанет посреди полянки, пальцы растопырит и качается.
Ходил, ходил, признается:
"Не перемочь мне себя, брат Ваня. Как ты тогда про Шотландию
рассказывал, так у меня внутри как захолонуло что-то. Хожу на полянку,
стою пень пнем - не слышно Шотландии, хоть кол на голове теши."
Развел Иван руками - а сам смеется:
"Никогда, Данилушко, такого не слыхивал, чтобы людям Шотландия
показывалась. А с другой стороны - нету такого закона, чтобы того не было.
Только ты, видать, не дослушал меня в тот раз. Хозяин - он же ходит каждый
раз, ловит чувствами тайный знак лесной - тут дескать... А ты - ты на
полянке выстроишься, руки в стороны и бормочешь - приходи ко мне,
Шотландия, вот он я. А она бы и рада; но не может прийти, куда мы с тобой
пожелаем, а то бы называлась не Шотландия, а радио, и в уши бы всем
жужжала со стенки. А ведь она - из всеобщего равновесия проистекает: где
былиночка с веточкой сложатся, ветерок между ними дует, да солнышко с
луной лучиком припечатают - там и Шотландия выходит, садись себе,
слушай..."
Задумался Данило пуще прежнего, но с лица более не спадает, ходит -
обнадежился. И ходил он так незнамо сколько, а только раз приходит днем -
Иван как раз тогда грядку вскапывал - и говорит, спокойный такой:
"Знаешь, Ваня, а ведь ты всю правду тогда мне подсказал. Не приходит
Шотландия когда хочешь, а приходит, когда внутри замолчишь и чаять не
чаешь."
А Иван уж про это и думать забыл.
"Как, Данилушко, неужто Шотландию услышал?"
"И услышал, брат Ваня, и увидел, и знаю теперь, как она по лесу
ходит, слово носит, подставляй уши да глаза, кто про себя думать забыл".
С той поры еще складнее пошло. Встретит Данило Шотландию, придет
умудренный. Часть Ивану расскажет - что в слова помещается, часть на
деревья проглядит, часть на строительство Машины Дарья употребит. А Иван
радуется - еще один кончик с кончиком сошелся, еще одна ниточка
завязалась; потому как нет такого закона, чтобы в природе чего-либо не
было.

Снится Ивану, что он вовсе не Иван, а капитан Семипалатинский, и
держит в доме круговую оборону. Выкопал окопы, траншеи, рвы, настроил
полный двор брустверов с надолбами; куда ни плюнь - то землянка, то дзот.
Обложился ядерными арбалетами, постреливает по елкам. А в елках кум Родион
хоронится, тоже бастионов понатесал, осадных башен, и знай себе атакует
подъемный мост. И вовсе он не кум при этом, а восставший герцог Родион.
Подъемный мост-то ладно, его Ричард Второй шесть лет назад тоже атаковал,
укатил себе с носом домой, в Тауэр, а вот огород, где картошка -
действительно слабое звено в обороне. Конечно, там давно не картошка, а
прыгающие мины, но стена в этом месте - чисто видимость, а угловая башня,
даром что из камня, за два века горела одиннадцать раз.
Мучается Иван такими мыслями, входят тут в избу герольды и
провозглашают:
"Король Замка Колесницы!"
Иван думает - с каких-таких пор в Замке Колесницы король, и где
королева? - в это время заходит в избу Данило, мантию - на лавку, и
говорит:
"Сэру брату Ивану Белая Дама Острова шлет приветствия и просит
передать дар - новые валенки с галошами к наступающей зиме."
Естественно, по такому поводу пир на весь мир, съезжаются принцы и
чемпионы со всей области, - турнир, головы летят, как капуста, вечером в
ворота стучатся барды и услаждают слух. И видит Иван, что безо всякой
причины все вокруг начинают засыпать, чувствует, что самого под стол
тянет. Это, натурально, бунтовщик Родион со своими друидами замаскировался
под бардов. Летает сам собой по избе меч, поражает спящих принцев и
чемпионов, а Иван и встать не может. Короче, отрубил Родион ему голову,
поставил на пенечек у сарая, стало место заколдованным. Стоит Иван на
пеньке и думает думу.
А наследник Ивана продолжает правое дело, лес весь сжег, друидов
отравил портвейном и нанес герцогу Родиону в чистом поле сокрушительную
победу. Остался Родион один-одинешенек, вскочил на белого коня, пронесся
как ветер по полю, запрыгнул на подъемный мост, пролетел над огородом с
минами и богатырским ударом вонзил копье в угол избы. Загорелась изба как
порох, остались одни валенки с галошами. Стоит голова Ивана, думает:
"Хорошие валенки, да не в пору они голове".
И еще думает: "Как же это мы вдруг с кумом так все устроили, что
ничего не осталось, одни рытвины и пепелища?"
Летит мимо ворон, говорит голосом туриста: "Это-то дело понятное, вот
как вы раньше жили - это тайна глубокая". - В дым черный преобразился, по
ветру рассеялся.
И другой кто-то - то ли сзади, то ли непонятно откуда - шепчет так
печально: "Было, было все это, так и было..."
И затих.
Один ветер свищет, пыль ворошит. Стоит голова Ивана в чистом поле,
над ней звезды вращаются, картины показывают, как все есть, как будет и
как было. Слезы из глаз мертвых катятся - неужто это и все, что в мире
есть?
Долго так стояла голова, вот уж и звезды погасли, затихло все.
Начинает небо светлеть. И видит Иван - идет кто-то по полю, а там, где
прошел, - травы зеленые встают.
Подходит ближе - мать честная, так это ж Данилушко. Данилушко, да не
тот - как в ручье холодном отмытый, глаза ясные, идет - легче воздуха и
смеется.
Подошел еще ближе, говорит: "Что, брат Иван, насмотрелся снов, хочешь
еще или проснешься?" - Иван хочет головой кивнуть, во рту все пересохло -
а не может, шеи нет. Набычился весь и проснулся.
Свет в избе утренний, такой ласковый - душа наружу белыми слезами
рвется. Сел Иван рывком на лавку, одеяло сбросил - и настоящими слезами
заплакал - от счастья, что живой. А тут и Данило входит, с котлом каши:
"Вот, брат Ваня, кашки сварил. Вставай, есть будем."
Иван на лавке сидит, головой трясет, слезами обливается - сказать
ничего не может. Но так все хорошо, что дальше - некуда.
"Спасибо тебе, Данилушко, давай кашку есть."

Если хорошо поискать, то и до сих пор можно найти в мире древнюю
вещь. Иван пошел далеко за омуты и раскопал одну - нечаянно - под холмом.
Соскоблил землю как мог, ухватил за бок и домой. Поставил на лавку под
дерево, ждет, чтобы Данило пришел, объяснил ему про находку.
Пришел Данило с мешком, поставил было наземь, видит - Иван сидит, как
новый чайник, на лавку пальцем кажет.
"Вот, Данилушко, и я монплезир нашел". - Поглядел Данило и тоже сел.
Так и сидят молча. Потом Данило встал, походил вокруг. Послюнявил палец,
потер сбоку, сковырнул грязи комочек.
"Знаешь, брат Ваня, не видал я такого никогда. Давай, что ли, в ручье
помоем". - Отмыли с нее солидно земли, опять принесли, поставили. Стоит
себе. Данило с одного боку подберется, с другого - не понять. А то, как
художник, к крыльцу отойдет, сощурится, голову откинет и пальцами в
воздухе шевелит. А Иван присел на корточки и головой вертит: то на вещь,
то на Данилу.
Уж вечер близится.
"Знаешь, Ваня, не понять никак".
"Оставим-ка тут ее на ночь. Утро вечера мудренее".
Оставили, пошли в избу кашу есть. Потом за чай сели - а все
неспокойно. То один, то другой исподволь норовя в окошко заглянуть - как
там.
А на дворе темно. Ничего не видно.
Легли спать. Не спится. Ворочаются. Данило терпел-терпел, не
выдержал, говорит: "Интересно, как там она?" А Иван - с лавки: "Да вот и
я, Данилушко, думаю..."
Запалили лампу, выходят. Из-под дерева кто-то фырк - и за угол.
Хозяин, значит, тоже засурьезнился про вещь. А сама она стоит себе на
лавке, никакого виду не подает. Интеллигентный предмет, хотя и непонятно
что.
Так всю ночь и маялись. Утром выходят - а в природе такая благодать,
как будто все часы встали и радио выключилось. Травиночка стоит к
травиночке, лепесточек к лепесточку, как на подбор, каждая росинка
брильянтом лежит, ветер на деревьях листочками шепчет. Солнышко сквозь
зеленые веточки светит, и слова такого нет, чтобы сказать про это, да и
незачем.
А среди прочего стоит на лавке древняя вещь, да и что, собственно?
Хорошо стоит.
Чтобы лавку не занимать, Иван из леса пенечек сухой оттягал, отпилил
ровнехонько. Стоит теперь вещь у входа в сарай, ну чисто как в музее.

Только солнышко с глаз долой, сидят Иван с Данилой в избе, гоняют чаи
да слушают из грамофонта последние известия. Стук в дверь. "Так что же, заходи, коли хороший человек".
Заходит. Пегий весь, в поддевке с ремешками да пуговицами, но лицо
благообразное. Поставил саквояж у печки: "Здравствуйте, хозяева, я
турист". - "И ладно, турист так турист, садись с нами чаи пить".
Сидит, пьет, зыркает глазами. "Не боязно, говорит, в такой
глухомотине одним?" - "А чего нам, мил человек, бояться. Здесь у нас тихо, радостно. Зверь дурного не скажет, а человек не дойдет; а коли дойдет, так уж видно не просто так".
Призадумался.
"А как тут у вас, говорит, производится гомеопатия?"
Данило - на Ивана, Иван - на Данилу: "Что за гомеопатия?"
А тот смеется, этак диковато.
"Гомеопатия, говорит, такое устройство для сугрева и чтоб захорошело.
Опять-таки уничтожает микроба". - "Да мы, человек хороший, и так в тепле, в хороше. А что до микроба, так он свою службу держит, мы свою, у нас мир да совет. Не за што нам его бить".
Турист покашливать начинает.
"А что, говорит, за служба у вас такая?"
"А такая, милок, и служба, что грибы чаем, орехи сохраняем, всякие
травки в чай кладем, листочкам да корешкам счет ведем. Придет лось,
расскажет что вкривь, что вкось; прибежит белка, расскажет, где мелко.
Прискачет мангуста, скажет - что-то в лесу пусто; выйдем на полянку,
выкопаем ямку, было пусто, теперь станет густо. Подует ветер, расскажет, что есть на свете; журчит река, несет вести издалека. А мы кашу едим, друг на друга глядим, если где что не так - кидаем пятак, твой черед идти восстанавливать".
А Данило встанет: а еще, дескать, Яблочную Машину Дарья строим.
Глядят на туриста, а турист уж кривулем пошел. Какая-такая машина
Дарья?
"Как же какая? Построим, будет себе работать. А работа у ней простая
- что в мире не так, поправлять себе потихонечку. Да что говорить, вон в
сарае стоит, выдь поглянь".
А из туриста уж жерди столбом полезли. "Где, говорит, ваш сарай?" - и смотрит, как ерш на сковородке. - "Да вон, во дворе". Он - к двери, открыл, да и замер, как вкопанный. "Кто это там у вас по двору кренделями ходит?" Иван в окошко смотрит. "Глянько-то, Данилушко, никогда не видал - хозяин вприсядку пляшет". Данило с лавки прыг - и точно. "Ну, Ваня, дела. Никак, Яблочная Машина Дарья работать
зачинает". Взялись за руки и - без всякого грамофонта - пошли плясать по всей избе. От радости даже про гостя забыли. А тот стоит, лбом в притолоку уперся и мычит что-то. Долго мычал. Потом к Даниле с Иваном повернулся, в ноги поклонился.
"Простите, говорит, не знал вашей силушки".
"Да какая, турист, у нас силушка. Вот земля стоит, вот ветер дует,
вот ручей журчит, вот огонь горит. А наша служба - сердце к этому
приложить. Приложишь и слышишь - надо, брат Ваня, помочь. А отчего не
помочь, раз руки есть. Начнешь делать, смотришь - а тебе все, что на свете есть, на свой манер подсоблять начнет. Так и живем - вместе".