Меня обвиняют, что я сорвал суд, что я затянул процесс. Это с больной головы на здоровую. Находясь в клетке-карцере, я мог сорвать и затянуть при одном-единственном условии — остановить своё сердце, больное аритмией, — если бы я был йог. А других путей нет — судья не дал мне верёвки и кормит меня насильно, несмотря на объявленные мной голодовки. Я просил постоянно помочь мне заглушить головные боли — у меня черепное давление в затылке и висках, — вызвать психиатра из больницы, где я лечился, чтобы сделал мне укол, успокаивающий навсегда. Свидетель майор Таршин рассказал, что я лечился в психбольнице. Свидетель майор Евсеев сказал о моих сексуально психических заболеваниях. Вы устроили судилище-насмешку над больным человеком-инвалидом и злорадствуете.

Судья сделал всё, чтобы сорвать суд и затянуть процесс. Не запросил мои документы и не вызвал врачей из психбольницы, несмотря на требования адвоката. Не пригласил свидетелей — из 400 только 100 явились, а от защиты не разрешил ни одного свидетеля. Судья старательно опекал лжесвидетелей, предварительно загоняя меня в карцер, боялся разоблачения, чтобы я не сказал правду, и вообще не выводил меня из карцера в суд, несмотря на требования адвоката показать меня лжесвидетелям. Меня блокировали, оторвали от руководства моей партии, от партизанского штаба.

Меня дрессировали, как артиста-обезьяну, перед аудиовидеозаписями, перед опознанием по фото, диктовали мои якобы «собственноручные записи». Понятые могут сделать великую сенсацию, рассказать, как мои карманы перед выездами заполнялись схемами, описаниями, репетировали каждую запись. Историю трупа на шахтинском кладбище могут раскрыть люди, которые ухаживают за соседними могилами. Есть много чудовищных, несовместимых по времени и фактам эпизодов. Поэтому судья затирает эти дела, боится разоблачения, стремится быстрее убить маньяка-одиночку.

У меня не хватило мудрости. Надо было смириться с участью несчастного, униженного ягнёнка, импотента-инвалида. Таков мой рок, моя судьба — от порчи, от сглаза, от злых людей, от человеконенавистнической системы геноцида народов. Надо было ещё усерднее молиться и изучать наследие Сергия Радонежского, Марины Цветаевой, а я был заражён — изучал 55 томов Ленина.

Маша Распутина поёт: «Отпустите меня в Гималаи насовсем, а не то я завою, залаю и кого-нибудь съем». Меня травили, морили голодом, холодом, облучали, пытали, казнили, унижали, издевались — в результате этого преследования я не выдержал и обосрался, и теперь меня же за это выставили на посмешище и поругание. Писатель Агата Кристи предлагает злодеев-маньяков ссылать на дикие, необитаемые острова. Я прошу сослать меня, как Наполеона, погубившего миллионы жизней, на остров — необитаемую вулканическую скалу Северно-Курильской гряды или к тиграм уссурийской тайги. На диком островке я буду питаться мхом и божьей росой, как в детстве питался крапивой и бурьяном и выжил в голодуху, которую организовали большевики. А нашу пшеницу гнали по Мировому океану папуасам для торжества всемирного большевистского рабства.

И, может быть, со мной на остров поедет моя многострадальня подруга, жена Фенечка, она возьмёт юридическую ответственность за меня, чтоб я не бросился в океанские волны. Разлучила нас с Фенечкой злая стихия строек коммунизма — вечные командировки, изгнала мафия ассирийская с работы, жилья, замуровали мою чистую белую украинскую хату гадюшниками, лишили меня солнца и воздуха, что даётся нам от Бога, истоптали-порвали выращенные мной цветы жизни, а мою жизнь загубили — загнали меня в психушку и в тюрьму. И в результате — неуправляемые всемирные катаклизмы, и некому вывести заблудшую планету из тупика. Колесо истории — в моих руках, а историю никому и никогда не повернуть вспять. А. Чекатило.

...Они были молоды. На сохранившихся более-менее черепах - по тридцать два беленьких зуба. И они не верили, что умрут. Потому и не вешали солдатские медальоны, да и поверье было: медальон зовет смерть. Поверье не помогло.

Весной 42-го необстрелянных мальчиков бросили на отборные Эсэсовские части (шутка ли: один полк СС разбил в пух и прах три наших дивизии: 170-ю, 171-ю, и 163-ю).Потери наших доходили до 75% , потом еще года два позиционных, боев, и в итоге в лесах под деревней Кирилловщина остались лежать тысячи и тысячи русских солдат… В жизни Василич (Виктор Васильевич Камаев) - офицер милиции, Уже второй десяток лет группа под его руководством из подмосковного города Коломны выезжает в Новгородскую область. К ним присоединяются ветераны Афганистана и Чечни из Электростали. Обыкновенные мужчины - военные, клерки, рабочие, художники, студенты - берут отпуска за свой счет и на несколько недель превращаются в поисковиков. Времени между тем, как растает снег и вырастет густая болотная трава, очень мало, поэтому работа идет с рассвета и до заката. Косточки давно вросли в землю, помогают только металлоискатели. Бойцов в 42-м никто не хоронил, просто, леса обнесли после войны "колючкой" и запретили населению туда ходить. Останки "вросли, в болота. Человека “поднять” можно только по патронам, пуговицам, кружкам и прочим железякам. Собственно говоря, в Кирилловщине только один праздник в году - 9 мая. В этот день на горке посреди деревни поднятых захоранивают. А в ночь на 9-е встают в последнем строю вместе с павшими. В конце концов, этот строй - единственное, что сейчас объединяет нас...