О птичках

"Гнать беса – моё любимое занятие по понедельникам и четвергам.

Но сегодня фторнек, и я, предав всё святое, что есть в букве «В»,

открою вам страшную тайну…"

(из совершенно дурацкой переписки) 

Знаете ли вы, почему женщины носят чёлку? «Они что-то прячут под ней», – свистнет воробей на завалинке и упорхнёт курить, вспоминая о.   О – у каждого своё, личное, очень тонкое и едва объяснимое.

Словно поле  е2  на доске жизни,  нечто, скрытое под прядью волос, – первопричина. Персональная метка, клеймо, которое судьба успевает выгравировать на твоём челе всего за одну ночь. За каких-то 5-8 часов блаженного, безмятежного сна.

Однажды, дождливым утром далёкого-предалёкого года, я проснулась с круглым золотым оттиском в том самом месте черепа, которым принято прошибать стены. Оттиск был новёхонький – горячий, переливающийся всеми цветами радуги, и ещё совсем неглубокий. Видно, судьба трудилась до самого рассвета и, если бы не преждевременное открытие моих орбитальных eye-станций, с удовольствием покорпела бы над состариванием лобного шедевра.

Солнечный диск продирался на небосвод, а я, как ни в чём не бывало, глотала овсянку, напяливала одёжку и выбегала на учёбу. Огибая дворы, перепрыгивая лужи и разворачивая зонт против ветра, я размышляла о цене проведённой надо мной работы. Из 33 возможных символов моя метка содержала самый дорогостоящий контур – очертания буквы «Л». «Цена такого украшения чудовищно высока», – каркали озябшие вороны. «Настолько высока, что ни одно барское плечо не избежало бы пожизненного банкротства», – шелестела набухшая листва. Мои ноги вязли в грязи, а человек, одаривший меня золотым татуажем, увяз во мне – окончательно и бесповоротно...

Клеймо любви – высочайшей пробы – украшает моё чело и поныне. Я тщательно скрываю его, подстригая чёлку аккурат по нижней границе золотой метки. Я получила её как данность – без проигрышных партий и судорожных восстаний, без мольбы, боли, ревности и страха. С тех пор неудовлетворённость полководца выкручивает мне руки, надрезает вены, нашёптывает суицидальные сонеты и – когда перца в пресной кашице жизни уже, казалось бы, не осталось – соблазняет новой, великой битвой за обожествляемого смертного.

И я выхожу на бой. Я трачу полководца в себе с истовым пристрастием, выветриваю его градом рифм, тропинками встреч, примерками душ и зигзагами слёз. А когда меня ранят насмерть, сажусь у подножия невзятой Бастилии и долго смотрю вглубь горизонта. Туда, где преждевременный дар станет, наконец, своевременным, а я кардинально изменю своей причёске.