Он видит лица…, с выражением и без, заинтересованные и нет, улыбающиеся и серьёзные, умные и тупые, ищущие и нашедшие, торопящиеся и идущие не спеша, бледные и румяные, красивые и не очень, знакомые и незнакомцы, порядочные и беспорядочные, любители выпить и трезвенники, активные и
реактивные, безумные и при здравом рассудке, откровенные и скрытные, кем то любимые и кого то ненавидящие, из прошлого, из настоящего, из будущего. Он видит лица. Те, которые узнают его – улыбаются ему, и он улыбается им в ответ, те же, кого он видит впервые стреляют в него оценивающими взглядами и за какие то наносекунды формируют свои впечатления, испытывая симпатию и неприязнь, в масках невозмутимости и выпускающие чувства на лица, встречаются и такие, которые узнав его, делают вид будто бы не узнали и прячутся, отводя взор. Ему нравится читать, и он читает в глазах и ,как следствие, в душах, на манеру арт-критика, разглядывающего картины, но только куда более интересней. Вот идёт забота, со свойственным ей взглядом, обращённым куда то внутрь, забота о ребёнке, о муже, о доме, о родителе, о деньгах, о карьере, о себе и, реже, о других, о мелочах и о главном, чаще всего её можно определить по отсутствующему взгляду, или по сосредоточенности, или по шевелящимся губам, а иногда по всем признакам сразу. Почти всегда Тимофей испытывал ничем необоснованную жалость, наблюдая  за этим и подобными состояниями. За ней вот показалась уверенность, которая высоко носит свои головы, которая наслаждается
собой и своей красотой, которая слишком хорошо знает какой эффект она производит на окружающих, которая безжалостно пользуется своим превосходством и расставляет в нужных ей местах капканы мимики и сети виртуозных телодвижений, которая бросает оттенённые робостью взоры и красит свой рот помадой наивности. Такая бьёт на поражение и никогда не промахивается. За уверенностью нарисовалась
сила, но не та, саттвическая*, созидательная, миротворная, а та дурная, петушиная сила, которая тренирует себя лишь для того, что бы реализовать агрессию и схлестнуться в череде схваток и выразить своё деструктивное начало, которая жадно рыскает глазами в поисках вероятного противника и бросает вызывающие взгляды. Тимофей слишком хорошо знал эту силу, он знал также и то, что только таким образом, через конфликт и борьбу она может найти себя и быть собой и обрести своё счастье, пусть призрачное и недолговечное, и что в  этом, так или иначе, заключается  её дхарма**и назначение и в этом, он считал, её сокровенная суть и её судьба. Такая сила напоминала Тимофею какую то фантастическую эрекцию, которая никогда не удовлетворяется и всегда устремлена к своему естественному занятию. Вслед за силой шла глупость, она была объединена в группу и находилась в приподнятом настроении, о чём говорил оживлённый и беспорядочный гогот в её среде, и Тимофей сразу её узнал и поздоровался с ней. Она ассоциировалась у него с бешеным ослом, который может занести бедолагу всадника, как говорят в народе, хер знает куда и наставить по дороге целую уйму шишек. Таким же образом он видел, как шли скромность и неуверенность, важность и самодовольство, радость свершения и тотальная увлечённость, страх  и зависть, блеск и торжественность, безразличие и скука, удовлетворённость и самообладание и многие многие другие, большинству  которых Тимофей просто не знал названий (и есть ли они вообще?), но которых он знал в лицо. Во всём этом он видел не людей и не личностей, но те потаённые силы, которые прячутся за этими пёстрыми масками персонажей и разыгрывают этот бесконечный ряд драм и комедий, пасквилей и фарсов, желая доставить удовольствие кому то Главному. И когда они замечали что он их видит, они любезно перед ним расшаркивались, как бы предлагая оценить их непревзойдённую игру и он кланялся им в ответ, оценив её по достоинству.

 Да, это был город, большой и шумный, быть может даже столица, с рекой и мостами, с хлебозаводами и фабриками, с трамвайными, троллейбусными и автобусными депо, с театрами и музеями, с парками и ботаническими садами, с университетами и академиями, с муравейниками офисов и гектарами парковок. Он
был изрезан венами водопровода и жилами энергоснабжения, опутан паутиной коммуникаций, усеян приёмниками и утыкан передатчиками, с кишечником водопровода  и мозгами муниципалитета. Город просыпался, ел и пил, спешил куда то, во что то верил, к чему то стремился, он одевался по сезону и ходил на выставки, заседал в заседаниях и проводил научные исследования, он торговал на базарах и рекламировал товары, занимался проституцией и банковал наркотиками, оказывал услуги и взимал налоги, рос и распространялся, совокупляясь миллионами актов. И в нём рождались человеки.

Кто он? Где он? Откуда кому знать?

Как-то сказал: хороший трек должен быть грустным. Хотя бы немного, намеком.
Потом стал думать, почему.
По-настоящему сильный человек не нуждается в том, чтобы доказывать
кому-то свою силу. Нет в трансе агрессии, в том трансе, которым я дышу.
Есть сила и уверенность в ней. Есть знание и убежденность. Есть покой
строгой и ясной сферы, в которой шарит сознание, мечутся мелодиями
мысли, чувства, где я понимаю, что мне верят, что я жив, мечтаю и
бьюсь, страдаю и радуюсь безмерно, и не давит никто меня этой высшей
симметрией, а так же, как я, осознает её. Созерцает.
Вписывается. Гармония ведь, не война…
Psyliker

Изначально транс – это духовная и мистическая музыка, союз западной технологии и восточного мировоззрения, триумф просветлённого духа, вершина самопознания, в каком-то роде и на каком-то этапе. Но как только он проникает в массы, он становится подвержен самым различным влияниям и претерпевает
разнообразные изменения, изменения эти порой столь радикальны, что от прежнего целеустремлённого и мистичного транса остаётся лишь одно название и жалкие фрагменты, обрывки былого величия и мощи. Под натиском моды и популизма он превратился в светскую музыку, его вытащили за барки из андеграунда, помыли, причесали, сняли с него
лохмотья странствующего дервиша и одели его по последним веяньям моды, его начали учить светским манерам и такту, баловать, ему стали платить и научили его торговать собой и, таким образом, изуродовали его внутреннюю суть, превратив его в очередного буржуйского слугу, который внимательно следит за настроением толпы и исполняет все её прихоти (естественно не бесплатно). Такая печальная доля постигает практически всех ангелов просветления. Сначала они прячутся по подвалам и проповедуют свободу и истину, они не подкупны в это время и безжалостно сметают любые предложения сомнительных компромиссов, но сколь скоро приходит популярность – они не выдерживают и падают её жертвами, и становятся рабами, красивыми, выхолощенными лакеями, придворными музыкантами и художниками, свободными аж на всю длину хозяйского поводка, и что самое печальное – довольные своим сытым существованием.

Libertad - в поисках свободы