«Изгнание» Звягинцева. Этот фильм я смотрела в конце прошлого лета. Фильм красив, красив голой красотой, даже я бы сказала красотой оголенного провода. Красотой высокого напряжения… Семья – муж, жена, их дети, его брат… линии и пунктиры событий внутри этой семьи. Линии озарения и любви, пунктиры непонимания и недомолвок…
Вообще не люблю писать рецензии, облекать в слова чувства, которые вызывают у меня произведения любого вида искусства – будь то фильмы, музыка, картины… Слова беднее картинки, картинка беднее прикосновения, прикосновение беднее чувства… Нормальная градация, ведь восприятие – тоже общество) Слова – толпа бедняков, трясущих буквами-кулаками… требующая, требующая, вечно требующая толпа… хотя это настолько вязкая тема, я раскрою ее в одной из следующих заметок. Сейчас о фильме, точнее об одном из его эпизодов, спровоцировавшем спор между мной и одним моим другом.
Монолог героини, беременной от своего мужа, но сказавшей ему что это не его ребенок… Дойдя до критической точки, она говорит другу семьи:
«Он любит нас для себя, как вещи. Господи, ведь мы уже много лет так и живем. Почему я так одинока? Почему он не говорит со мной как раньше? Или мне только казалось, что мы говорим? Я ничего ему не смогу объяснить, я должна что-то сделать. Если так будет продолжаться – все умрет, а я не хочу рожать умирающих. Мы ведь можем жить, не умирая! Ведь есть такая возможность! Я не знаю какая, но знаю что она есть… Это можно только вместе, друг для друга, сообща, по одному не получается, нет никакого смысла, замкнутый круг. Как ему объяснить, чтобы он увидел, что он делает и понял…»
Вот что говорит режиссер об этом эпизоде в интервью (приводя эту цитату, я под ней подписываюсь):
«А. Звягинцев - В «Изгнании» всем в эмоциях практически было отказано. Хотя лично для меня сцена с Верой в финале — ее монолог с Робертом — является невероятно эмоциональной. Это эмоция высокого порядка. Это душевное переживание драмы, предчувствие катастрофы, той пропасти, в которую она смотрит и не может ни до кого достучаться сквозь абсолютную отчужденность, сквозь безлюбовное пространство, где вынуждена пребывать. Вера стучит в мир мужа, как в камень, а он не слышит, он повернулся к ней спиной… У Толстого в «Анне Карениной» есть соображение о том, что жена — как камень в руках, который нужно забросить за спину, и тогда руки высвободятся для делания. Такова логика мужчины. И с таким положением дел женщина вынуждена считаться. Немота, глухота… Такие отношения даже хуже, чем ненависть, — как будто находишься за стеклом. Героиня в вакууме! И она понимает, что в вакууме нет любви. Тогда она побуждает мужа к действию, говоря ему о беременности от другого. Интуитивно, иррационально, неосознанно. Но и потому, в том числе, чтобы увидеть его реакцию, увидеть то, что он теперь сделает. Поскольку слова человека — одно, а поступки — другое… И когда Алекс совершает поступок, действует, то он раскрывает, кто он есть по своей сути. И тогда она читает его, как открытую книгу. И видит, что в нем нет любви. Потому что любовь все терпит, всему верит, все переносит. А Алекс ничего не переносит. Он ведь не может перенести, что будущий ребенок — не его плод. Алексу нужен только он сам: «Это мои дети, моя жена, моя семья…» Она, Вера, не может быть отдельна для него. Она — его собственность.
Г. Переверзева - Да, я помню реплику: «Он любит нас для себя…»
А. Звягинцев - Каждого, как вещь! Буквально. Ее самой для него нет, не существует! Пережить то, что в ней чужой плод, немыслимо, невозможно для него. Он выжжет этот плод, а потом будет думать, простить ее или нет. Изъять! Убить! Выжечь! А если все это проецировать на миф о Деве Марии, которая зачала не от Иосифа, то Иосиф из «Изгнания» глух. Библейский Иосиф слышит Ангела, который ему говорит: «Не бойся принять Марию, жену твою; ибо родившееся в Ней, есть от Духа Святого». Ключ этого мифа в том, что в любой зачавшей женщине пребывает Спаситель. И не важно, какую религию вы исповедуете. Во всех религиях рождение — это новый мир. Новый мир как спасение. Герой «Изгнания» уничтожил Спасителя.
Фильм всегда больше того, что можешь сказать, даже если ты — его автор. Если это сложносочиненное произведение, в нем много смыслов…»
Моего друга очень зацепил этот эпизод, мы говорили по телефону и он достаточно эмоционально подверг критике слова героини, саму сцену назвав млявой и ненужной фильму. «Она глупая дура, - кричал он, - я даже не хотел дальше смотреть». Прошло столько времени, а я вдруг вспомнила этот разговор… Что его остановило и так разволновало? Может ее слезы пролились солью на его давнюю рану? А может это просто зависть… вы спросите чему тут завидовать. Я отвечу.
Женскому бесстрашию (смотреть правде в глаза и не отводить взгляд) и глубокому пониманию, принятию и смирению воина (причем не сдаче без боя!! Именно смирению), женской способности любить ради любви… Как же мужчины привыкли говорить, убеждать всех вокруг в силе своей любви, в силе своего страдания, при этом при первой же возможности убегают забывать эти страдания в объятьях другой женщины…алкоголя…наркотиков…даже смерти… ломаясь от первой же бури… кто-то сказал: «женщины лучше понимают детей, но мужчины больше дети чем женщины». Вечная ответственность, которую женщины принимают не торгуясь, которой мужчины боятся как огня… Конечно это все лишь слова, с помощью которых я сейчас делаю то чего делать не привыкла, вешаю ярлыки под названием «м» и «ж». Но как-то вот взяло и наболело, внезапным воспоминанием о вроде бы ничего не значащем споре… Все это лишь эпизоды жизни. Жизни, которой мы спокойно живем до тех пор, пока она не становится невыносимой… когда ты вдруг узнаешь что тебя не любит тот кого любишь ты.
Я не отвожу глаза, я тоже выбираю смерть. И, фак, эта смерть такой же эпизод жизни как и все остальные… гребаная сила, была бы я мужчиной – непременно бы застрелилась ,)
пс. Почти семь миллиардов людей. Я бы наверняка потерялась, если бы не единицы. Единицы-одиночки. Мои любимые, мои. Складывая цифры, складывая себя, мы тем самым собираем необходимую сумму, чтобы заплатить за Возвращение. Как-то неуютно жить, теряя цифры… ведь иногда, потеряв всего лишь единицу, ты теряешь себя, ты обнуляешься. Но самое страшное не это. Пусть я ноль, не впервой, но только не ты, спорщик, только не ты…
