Мы с Ричардом сидели на крыльце моего дома и любовались песчаными дюнами и заливом. Дым от его сигары клубился над нами, заставляя москитов держатся на расстоянии. Залив был нежнозеленоватого цвета, небо - темносинего. Приятное сочетание.
      - Ты их окно в мир, - задумчиво повторил Ричард. - Ну а если ты никого не убивал? Если это тебе приснилось?
      - Не приснилось. Только мальчика убил не я. Повторяю: это они. Я их окно в мир.
      Ричард вздохнул:
      - Ты его закопал?
      - Да.
      - Где, помнишь?
      - Да. - Я нашарил сигарету в нагрудном кармане. Сделать это было непросто с забинтованными руками. Чесались они нестерпимо. - Если хочешь убедиться, приезжай на вездеходе. Эта штуковина, - я показал на инвалидное кресло, - по песку не проедет.
      Говоря о вездеходе, я имел в виду его "фольксваген" модели 1959 года со специальными шинами. Он пользовался им, когда собирал на отмели деревянные обломки. Выйдя на пенсию и перестав заниматься делами о недвижимости в Мэриленде, он перебрался в Ки Кэролайн и принялся изготовлять деревянные скульптуры, которые зимой загонял туристам по баснословной цене.
      Ричард подымил сигаретой, глядя на залив.
      - Это точно. Расскажи-ка еще раз, как все было.
      Я вздохнул и завозился со спичками. Он забрал их у меня и помог закурить. Я сделал две глубокие затяжки. Зуд в пальцах сводил меня с ума.
      - Ладно. Вчера в семь вечера я вот так же сидел здесь с сигаретой и...
      - Нет, раньше, - попросил он.
      - Раньше?
      - Начни с полета.
      Я покачал головой:
      - Слушай, сколько можно. Я же больше ничего...
      - Вдруг вспомнишь, - перебил он. Его лицо, все в морщинах, казалось таким же загадочным, как его скульптуры. - Именно сейчас.
      - Думаешь?
      - Попробуй. А потом поищем могилу.
      - Могилу, - повторил я. Слово прозвучало, словно из черной ямы - черней, чем межпланетная пустыня, сквозь которую мы с Кори неслись пять лет назад. Кромешная тьма.
      Под бинтами мои новые глаза силились что-то разглядеть в темноте. И сводили меня с ума этим зудом.
      Нас с Кори вывел на орбиту ракетоноситель "Сатурн-16", телекомментаторы
      называли его не иначе как Эмпайр Стэт Билдинг. Да, махина, скажу я вам. Для взлета ей потребовалась пусковая шахта глубиной в двести футов - 14 в противном случае она бы разворотила половину мыса Кеннеди. Рядом с ней старенький "Сатурн-16" показался бы игрушкой.
      Мы облетели Землю, проверили бортовые системы, а затем взяли курс на Венеру. А в Сенате тем временем разгорелись нешуточные дебаты вокруг дополнительных ассигнований на освоение глубокого космоса, и руководство НАСА готово было на нас молиться, чтобы мы вернулись не с пустыми руками.
      - Все, что угодно, - говорил после третьего бокала Дон Ловингер, тайный вдохновитель программы "Зевс". - Ваш корабль нафарширован аппаратурой. Телекамеры, уникальный телескоп. Найдите нам золото или платину. А еще лучше - каких нибудь симпатичных синих человечков, которых мы бы потом изучали, как козявок, с чувством собственного превосходства. Что угодно. Даже тень отца Гамлета сойдет для начала.
      Кто бы возражал, только не мы с Кори. Но пока дальняя космическая разведка не приносила желаемых результатов. Шестьдесят восьмой: экипаж Бормана, Андреев и Ловелла, достигнув Луны, обнаружил пустой и бесприютный мир, напоминавший наши грязные песчаные пряжи. Семьдесят девятый: Маркхен и Джеке высадились на Марсе, где не росло ничего, кроме чахлого лишайника. Миллионы, пущенные на ветер. Плюс человеческие жертвы. Педерсен с Ледекером до сих пор болтаются вокруг Солнца в результате аварии на предпоследнем "Аполлоне". Джону Дэвису тоже не повезло - осколок метеорита пробил его орбитальную обсерваторию. Нет, что ни говори, а космическая программа не приносила никакой отдачи. Похоже, не хватало только экспедиции к Венере, чтобы окончательно в этом убедиться.
      Прошло шестнадцать дней - мы съели не одну банку концентратов, сыграли не одну партию в джин и успели наградить друг друга насморком, но, с практической точки зрения, дело шло ни шатко ни валко. На третий день мы потеряли увлажнитель воздуха, достали запасной - вот, собственно, и все "успехи". Ну а затем мы вошли в атмосферные слои Венеры. На наших глазах она превратилась из звезды в четвертак, из четвертака в хрустальный шар молочной белизны. Мы обменивались шутками с центром управления полетами, слушали записи Вагнера и "Битлз", проводили различные эксперименты в автоматическом режиме. Мы сделали две промежуточные коррекции орбиты, практически не показавшие никаких отклонений, "~ и на девятый день полета Кори вышел в открытый космос, чтобы постучать по ДЭЗЕ, решившей вдруг забарахлить. В остальном все было в норме...
      - Что это - ДЭЗА? - поинтересовался Ричард.
      - Этот эксперимент провалился. НАСА делала ставку на галаантенну: мы передавали программные команды на коротких волнах - вдруг кто-нибудь услышит? - Я почесал пальцы о брюки, но стало только хуже. - Вроде этого радиотелескопа в Западной Вирджинии, который ловит сигналы из космоса. Они слушают, а мы передавали, в основном на далекие планеты - Юпитер, Сатурн, Уран. Если там и была разумная жизнь, она отсыпалась...
      - В открытый космос выходил один Кори?
      - Да. И если он подхватил какую-то межзвездную заразу, телеметрия ничего не показала.
      - Но...
      - Это все неважно, - возразил я, мрачнея. - Важно то, что происходит здесь и сейчас. Вчера они убили мальчика. Понимаешь, каково это было видеть? Тем более в этом участвовать. Его голова... разлетелась на мелкие осколки. Точно внутри разорвалась ручная граната.
      - Рассказывай дальше, - попросил он.
      Я невесело рассмеялся.
      - Да, что рассказывать?
      Мы вращались вокруг планеты по эксцентрической орбите. Семьдесят шесть в апогее, двадцать три в перигее - первый виток. На втором витке орбита еще более вытянулась. За четыре витка мы хорошо ее разглядели. Сделали шестьсот снимков, а сколько метров пленки накрутили - это одному Богу известно.
      Облако состоит из метана, аммиака, пыли и всякой дряни. Планета похожа на Большой Каньон, по которому гуляет ветер. Кори прикинул: шестьсот миль в час. Наш бур, все время сигналя, сел на поверхность и с визгом принялся за дело. Растительности или иных признаков жизни мы не обнаружили. Спектроскоп отметил лишь залежи ценных минералов. Вот вам и Венера. Казалось бы, пусто и пусто, но у меня душа ушла в пятки. Это было все равно, что кружить над домом с привидениями. Понимаю ненаучность такого сравнения, а только пока мы не повернули обратно, я чуть не рехнулся. Еще немного, и горло бы себе перерезал. Это вам не Луна. Луна пустынная, но, я бы сказал, стерильно чистая. То, что мы увидели здесь, было за гранью. Спасибо еще, эта облачная пелена. Представьте себе совершенно лысый череп - точнее образа не подберу.
      На обратном пути мы узнаем: сенат проголосовал за то, чтобы урезать фонды на
      освоение космоса вдвое. Кори прокомментировал это решение примерно так: "Ну что, Арти, возвращаемся к метеоспутникам?" Я же, признаться, был даже доволен. Нечего нам соваться во все дыры.
      Через двенадцать дней Кори погиб, а я стал на всю жизнь инвалидом. Как говорится, мягкой посадки. Ну не ирония судьбы? Провести месяц в космосе, вернуться из немыслимой дали и так кончить... а все потому, что какой-то тип ушел попить кофейку и не проверил какое-то реле.
      Мы шмякнулись будь здоров. Один из вертолетчиков сказал потом, что это было похоже на летящего к земле гигантского младенца с развевающейся пуповиной. При ударе оземь я потерял сознание.
      В себя я пришел уже на палубе авианосца "Портленд". Вместо красной ковровой дорожки меня ждали носилки. Впрочем, красного цвета хватало. Я был весь в крови.
      - Я провел два года в Вифезде. Получил медаль, кучу денег и это инвалидное кресло. А потом перебрался сюда. Люблю смотреть, как взлетают ракеты.
      - Да, я знаю, - сказал Ричард. Он помолчал. - Покажи мне свои руки.
      - Нет! - ответ получился быстрым и резким. - Тогда они смогут все видеть. Я тебе говорил.
      - Прошло пять лет, Артур. Почему сейчас, вдруг? Можешь ты мне это толком объяснить?
      - Не знаю. Не знаю! Может, такой длительный инкубационный период. А может, я подцепил эту штуку не там, а позже, в форте Лодердейл. Или даже тут, на крылечке.
      Ричард со вздохом перевел взгляд на залив, косный в закатных лучах солнца.
      - Я пытаюсь найти разумный ответ, Артур. Очень не хочется думать, что тебе изменил рассудок.
      - В крайнем случае я покажу тебе свои руки, - я сказал это через силу. - Но только в крайнем случае.
      Ричард поднялся и взял трость. Он казался старым и немощным.
      - Я пригоню вездеход, и мы поищем мальчика.
      - Спасибо, Ричард.
      Он двинулся домой по разбитой проселочной дороге, которая уходила через Большие Дюны в сторону Ки Кэролайна. На другом конце залива, ближе к мысу, небо стало цвета гнилой сливы, и уже можно было расслышать отдаленные раскаты грома.
      Я не знал имени мальчика, но я часто видел, как он с решетом под мышкой прогуливался по песку перед закатом солнца. Мальчик был черным от загара, в заношенных шортах, сделанных из летних брюк. На городском пляже предприимчивый человек может собрать за день, если повезет, до пяти долларов, отсеивая решетом четвертаки и десятипенсовики. Иногда я махал ему издали, и он махал мне в ответ - две незнакомые, но родственные души, два местных жителя, противостоящие легиону крикливых туристов на "кадиллаках" с туго набитыми кошельками. Вероятно, мальчик жил на хуторе близ почты, в полумиле отсюда.
      Вчера, когда он появился, я уже с час сидел сиднем на своем наблюдательном пункте. Бинты я снял - суд был непереносимый. Когда же открывались глаза - их глаза, - становилось полегче.
      Невероятное ощущение: тебя, как дверь, приоткрыли и поглядывают в щель на мир, вызывающий ненависть и страх. Ужасней всего то, что я, отчасти, тоже видел его таким в эти минуты. Вообразите, что ваша душа переселилась в слепня, и он в упор разглядывает ваше бренное тело. Теперь вам ясно, почему я бинтовал руки, даже если рядом не было ни души?
      Все началось в Майами. Я там имел дела с человеком из департамента ВМФ по фамилии Крессвелл. Он навещал меня раз в год. Кажется, его боссы готовы были снабдить меня грифом "секретно". Интересно, что они ожидали увидеть: странный блеск в глазах? алую букву на лбу? Кто их знает. Не зря же мне отвалили пенсию, какую и получать-то неловко.
      Я сидел у Крессвелл а в отеле, на террасе, и мы за бутылкой обсуждали будущее космической программы Соединенных Штатов Америки. Было начало четвертого. Вдруг у меня зачесались пальцы. Как-то по-особенному, словно по ним ток прошел. Я сказал об этом Крессвелу.
      - Небось, трогал ядовитый плющ на этом своем золотушном острове, - ухмыльнулся он.
      - Там кроме кустарника пальметто и потрогать-то нечего. Может, это инфекция семилетней давности?
      - Я разглядывал свои пятерни. Руки как руки. Только чешутся.
      В тот день я подписал стандартный бланк ("Торжественно клянусь, что я не получал и не передавал никакой информации, которая бы могла...") и поехал домой на своем старом "форде" с ручным управлением. Отлично придумано - сразу чувствуешь себя человеком.
      Дорога предстояла неблизкая, и пока я добрался до поворота к дому, я уже изнывал от чесотки. Знаете, как заживает глубокий порез? Вот-вот Ощущение такое, будто под кожу проникли живые существа и роют там ходы.
      Солнце почти село, и мне пришлось разглядывать свои руки при свете приборного щитка. На подушечках, там где снимают отпечатки пальцев, появилась краснота, маленькие такие пятнышки. И еще несколько - на суставах. Я лизнул кончики пальцев и тут же отдернул руку от омерзения. Кожа была воспаленной и какой-то желеобразной, вроде мякоти подгнившего яблока.
      Остаток пути я пытался убедить себя в том, что всему виной ядовитый плющ, но мозг сверлила жутковатая мысль. Дело в том, что моя тетушка провела последние десять лет жизни в мансарде нашего дома, отрезанная от внешнего мира. Моя мать, носившая наверх еду, запретила мне, ребенку, даже упоминать ее имя. Позже я узнал, что у тетушки была болезнь Хансена - проказа.
      Приехав домой, я сразу позвонил на материк доктору Фландерсу. Мне ответили, что он отправился на рыбную ловлю, но если что-то срочное, доктор Баллэнджер.
      - Когда вернется доктор Фландерс? - не выдержал я.
      - Завтра к обеду. Вы можете?..
      - Могу.
      Я набрал номер Ричарда - телефон не отвечал. Я сидел в нерешительности. Зуд усиливался. От рук исходила какая-то энергия.
      Я подъехал в кресле к книжному стеллажу и снял с полки потрепанную медицинскую энциклопедию. В разъяснениях было столько тумана, что они больше смахивали на издевку. Я мог быть болен чем угодно... или ничем.
      Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. В дальнем углу комнаты тикали старые "космические" часы. Издалека доносилось высокое ровное гудение самолета, державшего курс на Майами. Я слышал собственное дыхание.
      И вдруг я с ужасом понял: я вижу страницы раскрытой энциклопедии. Вижу, хотя глаза мои закрыты. Правда, это 19 было какое-то иное, четвертое измерение книги, искаженной почти до неузнаваемости, но это была она, вне всякого сомнения.
      И я был не единственный, кто ее разглядывал.
      Я скорей открыл глаза, чувствуя, как у меня сжалось сердце. Пережитое секундой назад ощущение не то чтобы прошло, но чуть притупилось. Я видел текст и диаграммы своим обычным зрением и одновременно, под острым углом, каким-то другими глазами. И эти последние воспринимали книгу как совершенно чужеродный предмет уродливейшей формы и исполненный зловещего смысла.
      Я медленно поднес ладони к лицу и вдруг вся комната явилась мне во всем своем отталкивающем бесстыдстве.
      Я вскрикнул.
      Воспаленная кожа на пальцах потрескалась, и из этих язвочек на меня глядело множество глаз. Раздвигая мягкие ткани, глаза упрямо, бессмысленными толчками выталкивали себя на поверхность.
      Но даже не это заставило меня вскрикнуть. Я впервые увидел таким свое лицо - лицо монстра.
      Вездеход преодолел песчаный бархан и остановился возле самого крыльца. Мотор прерывисто поревывал. Я съехал в кресле по специальному пандусу, и Ричард помог мне перелезть в машину.
      - Ну что, Артур, сегодня ты за главного. Командуй.
      Я показал в сторону залива, где Большие Дюны постепенно сходили на нет. Ричард согласно кивнул. Из-под задних колес брызнул песок, и вездеход рванул с места в карьер. Обычно я не пропускал случая попенять Ричарду на то, что он лихачит, но сегодня я помалкивал. В голове крутились мысли поважнее: темнота их бесила, я чувствовал, как они лезут вон из кожи, чтобы я снял бинты.
      Вездеход, взвывая, мчался скачками по буграм, перелетел через высокие барханы. Слева садилось солнце во всем своем кровавом великолепии. Из глубины залива наползали черные тучи. Вот первая молния острогой вонзилась в воду.
      - Направо, - сказал я. - Возле той односкатной крыши.
      Ричард лихо тормознул, перегнулся через сиденье и достал заступ. Меня передернуло.
      - Где? - бесстрастным голосом спросил он.
      - Там, - показал я.
      Он выбрался из машины, не спеша подошел к этому месту, секунду поколебался и всадил заступ в песок. Он копал и копал, бросая мокрый тяжелый песок через плечо. Тучи наливались чернотой, вода в заливе стала свинцовохолодной.
      Он еще не кончил копать, а я уже знал, что он не найдет мальчика. Они его перезахоронили. Я разбинтовал руки на ночь, так что они могли все видеть - и действовать. Если меня так легко заставили убить, могли заставить и перенести тело. Пока я спал.
      - Ты видишь, Артур: никого.
      Ричард бросил заступ в машину и устало сел за руль. По пляжу скользили тени, словно убегая от надвигающейся грозы. Порывы ветра швыряли пригоршнями песок в проржавевшее крыло вездехода.
      Зуд в пальцах совершенно изводил меня.
      - Они заставили меня перенести тело, - возразил я мрачно. - Они все больше забирают надо мной власть. Раз за разом все больше приоткрывают дверь. Я вдруг ловлю себя на том, что разглядываю банку бобов, а когда я перед ней остановился - не помню, хоть убей. Я выставляю вперед пальцы и вижу банку их глазами: смятую, искореженную, уродливую...
      - Артур, - перебил он меня. - Ну все. Подумай, что ты говоришь. - В слабом свете сумерек на его лице была написана откровенная жалость. - Остановился... перенес тело... О чем ты говоришь, Артур? Ты же давно не ходишь. У тебя омертвели ноги.
      Я притронулся к приборному щитку.
      - Эта штука тоже мертвая. Но когда ты поворачиваешь ключ зажигания, ты заставляешь вездеход тронуться с места. Ты можешь заставить его сбить человека. Он бессилен помешать тебе в этом. - Голос у меня уже дрожал. - Я их окно в мир, ты можешь это понять? Они убили мальчика! Они перенесли тело!
      - По-моему, тебе надо обратиться к врачу, - тихо сказал он. - Поехали обратно. Все равно ты...
      - А ты проверь! Убедись, что мальчик никуда не исчез!
      - Но ведь ты даже имени его не знаешь.
      - Он должен быть с хутора. Там всего несколько домов. Поинтересуйся...
      - Я говорил по телефону с Мод Харрингтон. Вряд ли в целом штате найдется еще одна женщина, которая бы все про всех знала. Я поинтересовался, не пропал ли у кого-нибудь в округе мальчик прошлой ночью. Она сказала, что ни о чем таком не слышала.
      - Он местный! Можешь мне поверить!
      Ричард потянулся к зажиганию, но я его остановил. Он с удивлением повернулся, и тут я начал разбинтовывать руки.
      Со стороны залива угрожающе заворчал гром.
      В тот раз я решил не обращаться к врачу. Просто в течение трех недель бинтовал руки перед тем, как выползти на свет Божий. В течение трех недель я слепо верил, что все еще поправимо. Нельзя сказать) что в этом было много здравого смысла. Будь я нормальным человеком, передвигающимся на своих двоих, я бы скорее всего воспользовался услугами доктора Флавдерса или хотя бы Ричарда. Но у меня еще не изгладились в памяти воспоминания о моей тетушке, приговоренной судьбой к пожизненному заключению, заживо пожираемой страшной болезнью. Я тоже приговорил себя к мучительному затворничеству и только молился в душе, чтобы проснуться однажды утром, стряхнув с себя этот дурной сон.
      Но с каждым днем я все отчетливее ощущал их присутствие. Их. Безымянного разума. Я никогда не задавался вопросом, как они выглядят или откуда появились. Тут можно слишком долго спорить. Главное - я был их окном и дверью. Мне передавались их ужас и отвращение перед миром, столь отличным от их собственного. Мне передавалась их слепая ненависть. Но своих наблюдений они не прекращали. Они пустили корни в мою плоть и теперь манипулировали мной как марионеткой.
      Когда мальчик, проходя мимо, помахал мне вместо приветствия, я уже для себя решил, что звоню Крессвеллу в военно-морской департамент. Лично я не сомневался, что подцепил эту заразу в космосе, а точнее - на орбите Венеры. Пусть обследуют меня и убедятся, что я не какой-нибудь там полудурок. Я не хочу просыпаться среди ночи от собственного крика, чувствуя всей кожей, что они смотрят, смотрят, смотрят...
      Мои руки сами потянулись к мальчику, и я с опозданием сообразил, что они не забинтованы. Дюжина глаз - огромных, с золотистой радужницей и расширенными зрачками - словно затаясь, следила за происходящим. Однажды я попал в один из них кончиком карандаша и едва не взвыл от боли. Глаз уставился на меня с холодной еле сдерживаемой яростью, которая была хуже, чем физическая боль. Отныне я аккуратно обращался с острыми предметами.
      Сейчас они разглядывали мальчика. Внезапно мой мозг словно отключился, я потерял контроль над собой. Оно приоткрылось. Мои собственные глаза перестали видеть, а чужие словно препарировали на фоне гипсовомертвого моря и зловеще пурпурного неба загадочное и ненавистное существо с непонятным предметом из дерева и проволочной сетки, вызывающим в своей прямоугольности.
      Мне никогда не узнать, о чем подумал этот бедолага с решетом под мышкой, с карманами, набитыми туристскими монетками, о чем он подумал, видя простертые к нему руки, руки незрячего дирижера, потерявшего свой безумный оркестр, о чем он подумал перед тем, как его черепная коробка лопнула, точно мыльный пузырь.
      Зато мне хорошо известно, о чем подумал я.
      Я подумал о том, что шагнул за край самой жизни и оказался низвергнут в геенну огненную.
      Тучи окончательно затянули небо, и на дюны опустились сумерки. Ветер рвал бинты у меня из рук.
      - Ричард, обещай мне... - приходилось почти кричать, так завывало вокруг. -
      Обещай, что побежишь, если... если я попытаюсь причинить тебе боль. Обещаешь?
      - Хорошо. - Воротник открытой на груди рубашки Ричарда хлопал на ветру. Лицо его сделалось сосредоточенным.
      Последние бинты упали к моим ногам.
      Я поднял глаза на Ричарда, и они тоже. Я видел человека, которого успел полюбить за пять лет. Они видели бесформенную человеческую тушу.
      - Убедился? - спросил я охрипшим голосом. - Теперь ты убедился?
      Он невольно попятился. Лицо исказил ужас. Сверкнула молния, и через секунду гром прокатился по черной поверхности залива.
      - Артур...
      Господи, как же он мерзок! И я с ним встречался, вел с ним беседы! Это же не человек, это же...
      - Беги! Беги, Ричард!
      Он побежал. Помчался большими прыжками, нелепо раскидывая руки. Мои зрячие пальцы сами потянулись вверх, к тучам, к единственной близкой им реальности в этом мире кошмаров.
      И тучи им ответили.
      Небо сверху донизу прошила гигантская молния, словно предвещая конец света. И Ричард словно испарился - остался запах озона и другой, горелый запах.
      ...Очнулся я на крыльце в своем кресле. Гроза миновала, воздух был по-весеннему свеж. Светила луна. На всем пространстве девственно белых дюн не видно было ни Ричарда, ни его вездехода.
      Я посмотрел на руки. Глаза были открытые, остекленевшие. Отдав всю свою энергию, они дремали.
      И я решился. Прежде чем окно приотворится еще на дюйм, я должен его захлопнуть. Навсегда. Вот уже начались необратимые изменения: пальцы явно короче и какие-то... не такие.
      В гостиной был камин, зимой я его растапливал, спасаясь от промозглого флоридского холода. Сейчас я это сделал с завидной быстротой - они могли проснуться в любую минуту.
      Дождавшись, когда огонь хорошо разгорится, я съездил за канистрой и опустил в нее обе руки. От адской боли глаза на пальцах чуть не вылезли из орбит. Я испугался, что не успею добраться до камина.
      Но я успел.
      Все это происходило семь лет назад.
      Я по-прежнему во Флориде и по-прежнему люблю смотреть, как взлетают ракеты. В последнее время это происходит чаще: нынешняя администрация проявляет к космосу куда больший интерес. Поговаривают о новой серии запусков на Венеру пилотируемых кораблей.
      Я выяснил, как звали мальчика, хотя это, конечно, ничего не меняло. Он действительно жил на хуторе. Его мать посчитала, что он уехал на материк, и забила тревогу только в понедельник. Что касается Ричарда... у нас в округе его всегда держали за чудака. Все сошлись на том, что он вдруг отчалил в свой родной Мэриленд или сбежал с какой-нибудь новой знакомой.
      У меня тоже репутация большого чудака, но относятся ко мне терпимо. Согласитесь, немногие из бывших астронавтов забрасывают своих конгрессменов в Вашингтоне письмами о том, что ассигнования на космос следовало бы употребить с большей пользой.
      Я научился вполне сносно управлять своими крючками. Целый год меня мучили сильные боли, но человек ко всему привыкает. Я сам бреюсь и сам завязываю шнурки. А как я печатаю на машинке, вы уже могли убедиться. Словом, не думаю, что мне будет трудно вставить в рот стволы дробовика или нажать на спуск. Видите ли, три недели назад история повторилась.
      Дюжина золотистых глаз, расположившихся по окружности, проступила у меня на груди.

Почему кот лучше чем мужчина

• У вашего кота никогда не будет пивного живота.
• У Котов не бывает похмелье утром.
• Кот грациознее, смотрится на диване.
• Любой кот умеет мурлыкать.
• Кот ест меньше.
• Кот не употребляет пиво, водку, коньяк.. и т. д.
• Мама вашего кота вам не знакома.
• Вашу маму кот встречает с радостью.
• Кота легче приласкать и приучить не писать на стеку туалета.
• Кот не увлекается футболом, хоккеем, и т. д. А также не проводит вечера смотря весь вечер футбольные матчи.
• Кот ни придет под утро, с губной помадой на лице, пахнущим женскими духами.
• Кот не занимает больше полкровати и не храпит.
• Если вы чувствуете себя плохо, кот не будет спрашивать где его носки, галстук и ужин. Он просто ляжет рядом и будет вас согревать своим теплом.
• Если у вас в холодильнике только йогурт, кот от него не от кажется. И не будет утверждать как его достала ваша очередная диета.
• Кот всегда чист и приятно пахнет.
• В темноте кот не спотыкается и не матерится по поводу новой вазы которая стоит на его пути.
• Кот всегда радостно встречает вас у двери, когда вы возвращаетесь домой.
• Коту все равно сколько времени вы тратите на телефонные разговоры.
• У кота не бывает трёхдневной щетины.
• Кот никогда не будет философствовать на тему мозг у мужчины больше чем у женщины.
• Кот всегда вас выслушает.
• Если у вас нет кота, завидите себе он приятнее чем мужчина.

 

Почему кошка лучше, чем женщина

• Очень трудно раскормить кошку до 50-го размера.
• Кошка пушистая везде, а не только на голове.
• Кошка красива и без косметики.
• Кошка всегда грациозна, даже когда просто сидит на диване.
• Любая кошка умеет мурлыкать.
• Кошка ест меньше.
• Мама вашей кошки с вами не знакома.
• Кошку легче держать у себя на коленях.
• Кошка не смотрит телевизор по вечерам.
• Ночью кошка спит в ногах, и не перетягивает на себя всё одеяло.
• Если вы больны, кошка не лезет с лекарствами, а просто спит рядом.
• Кошка не ложится спать в бигудях.
• Кошка не хнычет, что у нее кончились целые колготки.
• Если у вас есть только пельмени, на третий день кошка ест их с удовольствием.
• Если у вас нет даже пельменей, на четвертый день кошка с удовольсвием ест белый хлеб.
• Кошка всегда чистая и приятно пахнет.
• В полной темноте кошка не бъется бедрами об углы стола и не ругается.
• Кошка не цокает каблуками по паркету, когда у вас болит голова.
• Если вы устали, кошка не обижается и не поворачивается к вам спиной.
• Кошка умеет втягивать когти.
• Кошка всегда рада доброму слову.
• Кошка не изумляется вопросу, от кого она беременна.
• Если у кошки вдруг появились котята, их можно подарить друзьям.
• Котята вашей кошки пушисты и забавны уже через неделю после рождения.
• Если кошка хочет кота, ее можно просто нежно погладить.
• Кошке не надо покупать наряды, она всегда красива и без одежды.
• Кошка не бреет ноги.
• Кошка умеет слушать.
• Кошка все понимает, но говорит только "мяу" и "мрррр".
• Если у вас нет кошки, завести ее себе - проще простого.

 

 

Овен
Баран - он баран и есть. Всегда прав и ниибет. Проще убить сразу, чем начинать с ним спорить, потому что переспорить Овна возможно только в одном случае - если он слепоглухонемой безрукий и безногий инвалид (и то, есть огромный шанс, что даже в этом случае он все равно покажет вам хуй). Зато Овны честные. Иногда такие честные, что аж зубы сводит: предельно честно ответит, если вам не идет стрижка или платье полнит. С этим ничего не поделаешь, придется смириться (или убить, как уже говорилось выше). В домашних делах Овен, как правило, бесполезен - он умеет только генерировать гениальные идеи, а прахом бытия старается подошв не осквернять. Впрочем, если дать Овну понять, что Стрелец моет полы лучше его - костьми, сука, ляжет, но будет каждую субботу канифолить ваш паркет, потому что нет на свете вещи, которую Овен бы Стрельцу уступил. С Овном никогда не бывает скучно - этот знак обладает каким-то кармическим, сука, талантом искать приключения на свою прекрасную жопу. Легко и быстро умеет зарабатывать деньги, но бабло как гордый и принципиальный тип ненавидит, поэтому старается моментально от него избавиться При этом, сука, всегда имеет какие-то заначки, которые вообще-то гораздо приличнее иметь Деве. Из-за непроглядного распиздяйства про заначки забывает, что очень на руку сердечному другу Овна, особенно если друг этот Близнецы.

Телец
Телец - это пиздец и больше про этот знак мне сказать нечего. Еще упрямее Овна, но не обладает его зачаровывающим небрежным распиздяйством. Плюшкин, способен веками любовно хранить в доме всякое ненужное говно, очень удивляется, когда все эти поломанные транзисторные приемники, шарикоподшипники, ветошь, макулатуру и прочую лабуду пытаются определить на помойку. Постоянен в своих привязанностях, в том числе и к человеческому говну, из-за чего бывает несчастен в любви, увы. Подозрителен до усеру, ревнивый как сука, ни разу не новатор, поэтому на первый взгляд может показаться унылым мудаком. Тайный извращенец. Еблю любит до потери пульса. Недоверчив к новым людям, но для старых друзей порвет на груди последнюю бязевую рубаху а на жопе - волоса. На кой хуй друзьям рваная рубашка - задуматься в принципе не способен. Альтруист, хотя постоянно получает за это по морде.

Близнецы
Близнецы - это очень круто, если он один, и совсем абзац, если их хотя бы два. Могут пиздеть без остановки хоть трое суток и ни разу ни повториться, что в общем-то прикольно, но иногда утомляет. Близнецам обычно все завидуют, потому что он и жнец, и чтец, и на дуде игрец, проще говоря - в каждой жопе затычка. Но никто не догадывается, как на самом деле трудно Близнецам выжить и выбрать в этом огромном мире возможностей - им всегда кажется, что жизнь проходит стороной, даже если он по уши в говне в событиях. Любит трахаться, жрать и получать новую информацию - лучше всего одновременно. За это слывет извращенцем, хотя на самом деле он просто экономит время. Феноменально ленив, девяносто процентов своей бурной деятельности разворачивает только для того, чтоб от него наконец отъебались и оставили в покое. Производит впечатление пиздобола и вообще васи, хотя на самом деле не дурак почитать в перерывах между распиздяйничаньем Канта и Кьеркегора (чтение зачастую все равно сопровождает идиотским смехом и междометиями типа "ыыыы", что очень мило смотрится, потому что юмор у Кьеркегора действительно может найти только Близнец). Сентиментален как последняя портовая блядь, верит в романтику, хотя постоянно от нее открещивается и демонстративно скалит зубы над теми, кто о ней говорит. В любви обычно несчастен (так и хочется сказать - потому что верит в романтику), потому что терпеть постоянно устраиваемые Близнецом феерии идиотического веселья и веселого идиотизма в силах только Овен, а на всех Близнецов ГОвна не хватает.

Рак
Боюсь показаться предвзятой, но - гаже Рака нету знака По крайней мере, для меня. Рак - мнительное чмо, постоянно надоедает всем вопросами типа: "а если я сяду в джакузи после Педро-Франческо-Мудозвондо, который, конечно же, дрочил под водой на мой светлый образ, не забеременю ли я?" При этом Рака абсолютно не волнует, что у него нет джакузи и вообще он мужик. Склонен постоянно воображать конец света, пугаться собственного воображения, впадать в истерику и прибегать к Деве за утешением. Брезглив как падла, на необитаемом острове обязательно сдохнет от голода, потому что физически не способен сожрать продукт, не завернутый в полиэтилен, а валяющийся, скажем, под пальмой.
Ебаться любят, но как-то без огонька. Впрочем, если захочет, может дать жару, но потом сожрет себя с говном за то, что так старался в общем-то зря. Женщины-Раки - это как раз те, кто смотрит порнуху с надеждой, что в конце все непременно поженятся. Любят долго и мрачно пиздеть на тему собственных болячек и прочих жизненных неудач, чем отпугивают от себя всех, кроме Тельцов - они еще более нудны в вопросах, касающихся собственного организма. Верные, потому что боятся хламидий и трихомоноза. Склонны к пьянству и филосфии, и то и другое обычно до добра Раков не доводит.

Лев
Людей делит на два сорта - свита, которая допускается к телу, и холуи, об которых точат когти и зубы. Эгоист, конечно, но Льву эгоизм прощаешь за его святую и непокобелимую веру в собственную опизденительность. Падок на лесть, сука, с помощью нее изо Льва можно вытащить все что угодно. Великодушен и не дурак сам над собой посмеяться. Всем остальным от насмешек надо Львом стоит воздержаться, если нет желания провести оставшиеся часы мучительного существования в реанимации с колом в жопе. Хамоват, но элегантен. Способен любого втоптать по уши в какашки, что иногда и проделывает из чистого любопытства и детского уебанского желания "позырить". Барин во всем. Партнеру недвусмыслено дает понять, насколько охуенное счастье пришло к нему в виде Льва и требует к себе соответствующего обращения. Не против, если в быту его зовут просто Всевышний. Верный, впрочем, друг, любит дарить дорогие и ценные подарки, чтобы все в очередно раз прониклись его невъебенностью. Любит пожрать, поспать и попиздеть, из-за чего часто дружит с Близнецами. Невыносим в больших количествах, если вы Дева, Рак или Рыбы.

Дева
Что можно сказать о знаке, когда за меня все уже сказала сухая наука? Дева - самый, сука, жестокий и бесчеловечный знак зодиака. По данным международной статистики больше всего маньяков-психопатов произрастает как раз из Дев. Эта сука способна ласково улыбаться тебе, а в голове рисовать упоительную картину твоих кишок, привязанных к люстре. Выдам вам тайну - все маленькие Девы в децтве планируют стать Чорными Властелинами Планеты, а когды вырастают и понимают, что въебали, становятся просто бессердечными монстроидами и отравляют своей педантичностью и любовью к закону и порядку (а корни, понятно, еще из сопляческих желаний зохавать Вселенную) существование буквально каждому, кому повезет жить с Девой на одной территории. Жена-Дева - это та тетка, которая заправляет тебе кровать, когда ты в три часа ночи встаешь поссать. Мужчина-Дева - самый страшный учитель математики, какого вы можете себе вообразить. Контрол-фрики, конечно же. Трахается по расписанию, потому что во всем должен быть порядок. Причин своих поступков никому не объясняет, виной тому - опять-таки вынесенная из децтва мания величия. Впрочем, может впасть и в другую крайность - ни в грош себя не ставить и вообще, сука, каждодневно изображать из себя жертву и агнца, чем и заябывает окружающих до страшного. Вообще, кстати, любит сыграть на нервах близких и начать страдать на публику, причем, гадина, сама обычно верит в свои страдания, отчего начинает болеть и чахнуть. В быту полезна, потому что знает и умеет множество всяких кунштюков (выучила пока планировала стать Чорным Властелином). Вообще жить с ней можно, если тотально абстрагироваться и убрать из дома оружие.

Весы
Коротко - эстет хуев. Семь пятниц на неделе - а туда же: пикассо, гогены-хуены, о святое искусство, а ведра мусорного за собой вынести не догадается. Не до того. Всю сознательную жизнь мечется в поисках светлого идеала, поэтому времени на то, чтоб научиться готовить или пришивать пуговицы не находит. Любит принарядиться, при этом заебет всех окружающих, выбирая между вооон тем с перламутровыми пуговичками и воооот этим с шелковой отстрочкой. Не дурак сходить налево, при этом может иметь постоянного партнера и объяснять измены тем, что душой он всегда верен Единственному/ой, а тело - это так, суть прах зловонный. В общем, тот еще гондон. Гоняется за душевным равновесием, которое для Весов в принципе недостижимо, потому что блядская натура всегда перевешивает высокодуховные идеалы. Как и все нерешительные уебаны, зачастую мучается нервическими болезнями навроде псориаза и гастрита. Завистлив, но не злобен. Склонен подставлять задницу, причем делает это исключительно из мазохистической любви к человечеству, а не с целью что-то заполучить. Выглядит обычно нежным и печальным, пробуждает опасное желание приласкать и взять под крыло, чего делать не стоит ни в коем случае, потому как мозг Весы умеют выносить лучше всех остальных знаков, вместе взятых. Находится, сцуко, в постоянном когнитивном диссонансе между реальностью и желаемым, потому что лох.

Скорпион
Ебарь-террорист. Когда ебать некого, начинает ебать мозг. Как правило, себе самому. Постоянно фонтанирует всякими бредовыми идеями, самовлюблен до усрачки, день-деньской готов пялиться в зеркало на свое отражение и с умильной лыбой констатировать, что краше в мире точно нет. Истерик, и даже не стесняется этим бравировать. В жизни интересуется только еблей и собой, на крайняк - людьми, которые им интересуются. Добродушен, если не пытаться занять у него бабла. Деньги, кстати, любит почти так же, как себя самого и умеет их зарабатывать. Скрытный, сука, сил нет никаких, вытащить из Скорпиона инфу, которую он не хочет разглашать, практически так же трудно, как выдать замуж пятидесятилетнюю девственницу. Двуликий Анус, сцуко, постоянно мечется между высокими идеалами и желанием сделать кому-нибудь падлу. В желании и умении прошибать лбом стену может сравниться только с Овном, цели зачастую выбирает такие же дурацкие, но из принципа не отступается. Стоически переносит всю жопу, которая перманентно с ним приключается, потому что знает - заслужил. В целом производит впечатление бармаглота - страшный, громкий, сцуко, грозный - но в душе истинный шушпанчик.

Стрелец
Стрелец - это еще один зодиакальный пездец. Личное мнение Стрельца обязано стать истиной в последней инстанции для всех, ненароком оказавшихся неподалеку. Высказывает его охотно, часто и даже тогда, когда ему настоятельно советуют этого не делать и вообще грозят разбить за это литсо. Искренне недоумевает, если на него за это обижаются. Вообще, сука, очень везучий по жизни знак, что несолько компенсирует постоянное отсутствие у него бабла. У Стрельца, несмотря на склонность к обличительным словесным поносам, обычно много друзей, которые его, убогого, подкармливают и обогревают. А все потому что он ловко умеет прикинуться пуськой, особенно когда рот занят жратвой. Основной недостаток - никак не может заткнуться, рассказывая всем правду обо всех, поэтому способен спездануть лишнее, за что опять-таки частенько бывает бит. Склонен ко всем формам наркозависимости, сучара, а также к религиозному фанатизму, что по сути одно и то же. Добрый, но хуй это сразу поймешь.

Козерог
На первый взгляд - унылое говно (с). Девиз у Козерога такой: как бы хуево мне ни было сегодня, завтра наверняка будет еще хуже. Маскируется, сука, под бодрячка, чтоб не огребать за мрачное выражение ебала, но все равно огребает. Счастье Козерог постигает только одним способом - въябывает как проклятый. Бездельничающий Козерог - это мертвый Козерог. Если лишен возможности работать, все равно будет придумывать себе кучу странных занятий, потому что без дела дзена Козерогу не достигнуть, а Козерог, не достишгий дзена - это Рак. Оно вам надо? Сначала кажется кротким и даже ручным, но при первой удобной возможности впендюрит вам поджопник своими корявыми рогами, с особым удовольствием проделает это, если вы Близнецы или Лев - эти знаки терпеть не может за неподобающую статусу игривость. Хитрожопый. Скупой - но не всегда. Лучше всего себя чувствует в обнимку с денежным мешком. Любит подъябывать, не может остановиться даже тода, когда ситуация накаляется, но делает это так умело, что сам охуевает, когда выходит сухим из воды. В общем-то не пакостник, хотя и выглядит таковым. В выборе партнеров руководствуется в основном здравым смыслом и расчетом, поэтому в семейной жизни, собакая, счастлив как никто.

Водолей
Особые приметы - всем, ну абсолютно каждой падле нравится, как пресловутый червонец. По части попиздеть составляет достойную конкуренцию Близнецам, общаться, даже в незнакомой компании рвется, как моряк дальнего плаванья в квартал красных фонарей. Выглядит всегда слегка с дуба рухнувшим, причем именно этим и завораживает. Лехкай флер ебанутости придает Водолеям необъяснимое очарование, которое притягивает к ним глупеньких восторженных фоннатов. Даже если в жизни Водолея все идет через жопу, умудряется раздавать окружающим советы, которые, сука, работают. При всей видимой и осязаемой пушыстости и пиздастости потенциально - великий преступник. Всегда аферист, пусть только в мечтах. Не существует Водолея без уголовщины в темном прошлом, закон нарушает совершенно без угрызений совести и даже, не побоюсь этого слова, с наслаждением. При этом, сука, отлично понимает, в отличие от тех же Близнецов, что поступает некошерно, но клал на это. Внешне похожи на помесь Безумного Шляпника с Мэрилин Монро.

Рыбы
Рыбы бывают двух сортов видов: опизденевшие в собственной беспринципности исчадия ада и верные, истинно добрые, с непоколебимой моралью ангелы. Причем мерзким Рыбам, как правило, в жизни все прощают, охуевая, тогда как ангелоподобные Рыбки-мученицы раздражают обывателей недосягаемой святостью. Блядовать могут по-страшному, причем поймать Рыбу на блядстве или заставить ее в нем признаться сложнее, чем увидеть морщерогого кизляка. До последнего вы будете глядеть ей в честные, полные слез глаза и верить, верить. Бездушные гондоны, никаких моральных приницпов. Склонны пиздеть по-черному, причем даже тогда, когда вроде бы и незачем, нагонять туману и вообще вводить людей в заблуждение, но на Рыб нельзя за это обижаться, ацкие муки совести у них - обычное дело, причем мучаются иногда до кучи и за то, чего не делали. Склонны идеализировать людей, а потом обижаться на них за то, что те оказались мудаками. Могут ни с того ни с сего начать мстить миру вокруг, абстрактно и по-уебански. Трогательны в своих иллюзиях, и даже когда оказываются сучарами и падлами, их все равно невольно прощаешь за глобальное неумение жить в нашем матерьяльном мире.

Ранним майским вечером 1963 года вверх по третьей авеню Нью-Йорка быстро шагал молодой человек. Одну руку он держал в кармане. Воздух был очень мягким и свежим. Начинало смеркаться. Цвет неба медленно изменялся от голубого к нежно-фиолетовому. Это был как раз один из тех городских вечеров, за которые некоторые люди так любят город. Люди, выходящие в вечер из кафе, ресторанов и магазинов или просто стоящие у их дверей, блаженно улыбались. Какая-то старая леди, вышедшая из бакалеи с двумя огромными сумками, приветливо улыбнулась молодому человеку:
   — Эй, красавчик!
   Тот тоже ответил ей полуулыбкой и лениво вскинул приветствии свободную руку.
   ОНА ПРОВОДИЛА ЕГО УМИЛЬНЫМ ВЗГЛЯДОМ И ПОДУМАЛА: «СТРАШНО ВЛЮБЛЕН В КОГО-НИБУДЬ, НЕ ИНАЧЕ».
   Он действительно именно так и выглядел. На нем был светлый серый костюм, узкий галстук немного ослаблен, а верхняя пуговица рубашки расстегнута. Темные волосы коротко и аккуратно подстрижены. Светло-голубые глаза были глазами очень порядочного человека. В лице его не было ничего примечательного, но в тот мягкий весенний вечер, в мае 1963 года на Третьей авеню в Нью-Йорке, он действительно БЫЛ красавчиком, и пожилая женщина поймала себя на том, что ностальгически вспоминает собственную молодость, и подумала о том, что весной красив каждый, кто торопится на свидание, кого ожидает приятный обед или ужин вдвоем, а потом, может быть, и танцы. Весна, пожалуй, единственное время года, когда ностальгия не в тягость, и она была очень довольна тем, что поприветствовала этого милого юношу и что он махнул ей в ответ рукой.
   Энергичной походкой с все той же полуулыбкой на губах молодой человек перешел на другую сторону 63-й стрит. Пройдя полквартала, он увидел старика со светло-зеленой тележкой, полной цветов. Это были, в основном, желтые нарциссы и поздние крокусы. Были еще гвоздики и несколько чайных роз — тоже в основном желтые или белые. Он жевал кукурузные хлопья и слушал громоздкий транзистор, стоявший на углу тележки.
   По радио передавали плохие новости, которые никто не слушал: маньяк-убийца до сих пор не пойман, хороших известий из маленькой азиатской страны под названием Вьетнам (диктор произнес это название «Вайтнам») по-прежнему не получено — остается пока ждать, в Ист-ри-вер найдено тело женщины — личность не установлена, суду присяжных штата Нью-Йорк не удалось доказать причастность некоторых членов администрации штата к истории с крупной партией героина — еще одна битва в войне с наркомафией проиграна, русские провели еще одно ядерное испытание. Все это казалось в этот вечер каким-то нереальным и совершенно никого не волновало. Воздух был мягким и теплым. Двое мужчин с отвисшими от пива животами пересчитывали свои пятицентовики и время от времени обменивались дружескими шутливыми тумаками. Весна плавно переходила в лето, а лето в городе — пора романтических мечтаний.
   Молодой человек прошел мимо цветочника, и голос диктора постепенно стих у него за спиной. Затем он вдруг остановился и, задумавшись, обернулся. Немного поколебавшись, он достал из нагрудного кармана пиджака бумажник и, заглянув внутрь, положил его обратно. Затем он потрогал какой-то предмет в другом кармане, и на мгновение на его лице появилось выражение озадаченности, одиночества и какой-то почти загнанности или забитости. Он сунул руку в другой карман, и на лицо снова вернулось выражение нетерпеливого ожидания чего-то очень для него приятного.
   Улыбаясь, он направился обратно к цветочной тележке. Он купит ей цветов — ей это будет очень приятно. Он любил смотреть, как зажигаются ее глаза — она просто обожала сюрпризы. Обычно это были небольшие скромные подарки, поскольку особенно богатым назвать его было нельзя. Как правило, это была, например, коробка леденцов или какой-нибудь недорогой декоративный браслет, а однажды он преподнес ей целую сумку валенсийских апельсинов, зная, что этот сорт — ее самый любимый.
   Цветочник встретил возвращающегося к его тележке молодого человека в сером костюме неподдельно искренним восклицанием:
   — Мой юный друг!
   Старику было лет, может быть, шестьдесят восемь и несмотря на довольно теплую погоду на нем был поношенный теплый вязаный свитер тоже серого цвета и мягкая фетровая шляпа. Лицо его было испещрено глубокими морщинами, сильно прищуренные глаза слезились, а рука с сигаретой по-старчески дрожала. Но он тоже прекрасно помнил, что такое молодость и что такое весна, когда не ходишь, а буквально паришь над землей, едва касаясь ее ногами. Обычно лицо цветочника было довело но кислым, но сейчас он улыбался почти так же, как улыбалась этому молодому человеку та пожилая дама. Стряхивая крошки кукурузных хлопьев, он подумал: «Если этот юноша болен любовью, о нем необходимо немедленно позаботиться».
   — Сколько стоят ваши цветы? — спросил молодой человек.
   — Я сделаю вам хороший букет за доллар. А вот чайные розы, выращенные в теплице. Стоят подороже — по семьдесят центов за одну. Могу продать их вам полдюжины всего за три доллара пятьдесят центов.
   — Дороговато.
   — Хорошее никогда не стоит дешево, мой юный друг. Разве ваша мама никогда не говорила вам об этом?
   — Может быть, и говорила, — ухмыльнулся молодой человек.
   — Конечно говорила. Я сделаю вам букет из шести чайных роз: две красных, две желтых и две белых. Это самые лучшие мои цветы, да вы и сами видите. Их запах вскружит голову любой крошке. Я добавлю к ним еще две-три веточки папоротника. Прекрасно. А могу сделать обычный букетик за доллар.
   — Этих? — спросил молодой человек, продолжая улыбаться.
   — Мой юный друг, — проговорил, тоже улыбаясь и стряхивая пепел с сигареты в водосточную решетку, цветочник, — в мае никто не покупает цветы самому себе. Это как национальный закон. Вы понимаете, о чем я говорю?
   Молодой человек немного наклонил голову и представил себе Норму — ее удивленные и счастливые глаза и мягкую улыбку.
   — Думаю, что понимаю, — ответил он.
   — Конечно понимаете. Так что будете брать?
   — Так что бы вы посоветовали?
   — Что ж, скажу. Советы и консультации бесплатно?
   — Пожалуй, лучше бесплатно, — ответил с улыбкой молодой человек.
   — Ну, бесплатно, так бесплатно, о'кей, мой юный друг. Если вы хотите купить цветы для своей матушки, то я могу набрать вам букет из нескольких нарциссов, крокусов и степных лилий. Увидев их, она не скажет вам ничего вроде «о, сынок, как они мне нравятся, но они ведь, наверное, очень дорого стоят — не стоит тебе так транжирить деньги».
   Молодой человек закинул назад голову и громко расхохотался.
   — Но если это девушка, — продолжил цветочник, — то тогда совсем другое дело, сын мой. Ты, наверное, и сам понимаешь. Если вы принесете ей букет чайных роз, ей будет некогда заниматься подсчетами. А? Она в ту же секунду просто бросится вам в объятия...
   — Я возьму чайные розы, — быстро проговорил молодой человек.
   Тут уж расхохотался и цветочник. Стоявшие неподалеку и пересчитывавшие свои медяки любители пива отвлекались от своего неотложного занятия и тоже заулыбались.
   — Эй, парень! — крикнул один из них. — Тебе обручальное кольцо не нужно? Могу тебе уступить по дешевке. Самому мне как-то надоело носить.
   Молодой человек улыбнулся и покраснел до самих корней волос.
   Цветочник выбрал ему шесть роз, немного подрезал кончики их стеблей, побрызгал на бутоны водой и оберну. их красивой хрустящей бумагой.
   — Погода сегодня вечером как раз такая, какой вам хотелось бы, — послышалось из динамика радиоприемника. — Воздух — мягкий и теплый. На небе ни облачка. Температура — чуть выше шестидесяти градусов. Идеальная погода для романтического созерцания звезд после того, как стемнеет. Наслаждайтесь Великим Вечерним Нью-Йорком!
   Цветочник скрепил бумажный сверток скотчем и посоветовал молодому человеку сказать своей девушке, чтобы она добавила в вазу с водой немного сахара для того, чтобы цветы постояли подольше.
   —Я скажу ей, — пообещал молодой человек и дал старику пятидесятидолларовую бумажку. — Спасибо.
   — Это моя работа, мой юный друг, — сказал цветочник, отдав ему доллар и два четвертака на сдачу. Его улыбка стала немного более грустной. — Поцелуйте ее от меня.
   «Фо Сизнз» запели по радио «Шерри». Молодой человек засунул сдачу в карман и зашагал вверх по улице. Его глаза были широко раскрыты, а во взгляде сквозила какая-то тревога и напряженное ожидание. Он, казалось, не видел никакого движения жизни вокруг него, не замечал, что на Третью авеню уже опускаются сумерки — его взгляд был устремлен куда-то внутрь него самого. Внутрь и вперед. Но кое-что он, все-таки, замечал: женщину, например, толкавшую перед собой детскую коляску или ребенка, комично перепачкавшего всю мордашку мороженым. Еще он обратил внимание на маленькую девочку, прыгавшую со скалкой и звонко распевавшую в такт своим прыжкам:
  
   «Бетти и Генри вначале целуются,
   Ну а затем? Затем женихаются.
   Ну а потом? Потом, ясно, женятся.
   И в результате — извольте, младенец».
  
   По дороге ему попались еще две курящих женщины, оживленно обсуждавших проблемы, связанные с беременностью, группа мужчин, смотрящих бейсбол по огромному цветному телевизору, выставленному в витрине магазина. Несмотря на четырехзначную цифру, аккуратно нарисованную на ценнике рядом с телевизором, лица всех игроков были какими-то зелеными, а поленаоборот, неопределенного бордового цвета. «Нью-Йорк Нетс» выигрывали у «Филлиз» со счетом 6:1.
   Он прошел мимо, не заметив, как те две куривших женщины прервали свою беседу и проводили его долгим тоскливо-задумчивым взглядом. Время, когда цветы дарили им самим, было у них уже в далеком-далеком прошлом. Не заметил он и молодого регулировщика, который остановил все движение на перекрестке между Третьей и Шестьдесят девятой улицами специально для того, .чтобы он мог пройти. Ему, вероятно, просто бросилось в глаза мечтательное выражение молодого человека — точно такое же, какое былой у него, когда он время от времени придирчиво оценивал свою внешность в маленькое зеркальце для бритья, которое он нет-нет, да и вытаскивал из кармана. Не заметил он и двух молоденьких девушек, которые, пройдя ему навстречу, обернулись, обнялись и рассмеялись.
   На перекрестке с 73-й улицей он остановился и. повернул направо. Эта улица была немного темнее, и по обеим ее сторонам было множество небольших полуподвальных ресторанчиков с итальянскими названиями. Где-то вдалеке в полусумерках угасающего дня местные мальчишки играли в какую-то очень шумную игру. Молодой человек не собирался идти так далеко и, пройдя полквартала, свернул в узкий переулок.
   Теперь на небе уже были хорошо видны мягко мерцающие звезды. Переулок был темным и тенистым. У одной из стен смутно угадывался ряд мусорных баков. Теперь молодой человек был совершенно один. Нет, не совсем один — в сумерках вдруг послышалось какое-то волнообразное завывание, и он неприязненно поморщился. Это была любовная песня какого-то не в меру эмоционального кота, и ничего приятного он в ней не находил.
   Он замедлил шаг и взглянул на часы. Они показывали четверть восьмого, и Норма как раз должна была...
   И тут он увидел ее. Сердце сразу же забилось частот часто. Она шла в его сторону и была одета в темно-голубые широкие брюки и стильную матросскую блузку. Каждый раз, когда он видел ее ВПЕРВЫЕ, он очень волновался. Это всегда был какой-то мягкий шок. Она была так МОЛОДА!..
   Он улыбнулся. Он просто ЗАСИЯЛ этой улыбкой прибавил шаг.
   — Норма! — окликнул он ее.
   Она взглянула на него и приветливо улыбнулась... Но как только они приблизились друг к другу, улыбка как-то почти сразу померкла и стала немного напряженной.
   Его улыбка тоже стала какой-то неуверенной, и на мгновение он почувствовал небольшое замешательство. Ее лицо над светлым пятном блузки было видно не очень хорошо, но в нем уже вполне определенно угадывалась нарастающая тревога. Было уже довольно темно... Неужели он ошибся? Конечно нет. ЭТО БЫЛА НОРМА. 1 — Я купил тебе цветы, — облегченно вздохнул он и протянул ей букет.
   Она взглянула на цветы, снова улыбнулась и мягко отстранила его руку.
   — Большое спасибо, но вы ошиблись. Меня зовут...
   — Норма, — прошептал он и вытащил из нагрудного кармана пиджака увесистый молоток с короткой ручкой.
   — Они для тебя, НОРМА... они всегда для тебя... все для тебя...
   Она побледнела от ужаса и отпрянула от него назад, широко раскрыв глаза и рот. Это была не Норма. Настоящая Норма была давно мертва. Десять лет уже как мертва. Но сейчас это было не важно. Сейчас важно было то, что она набрала уже полные легкие воздуха, чтобы закричать. Он остановил этот уже поднимавшийся крик сильным ударом молотка прямо в голову. Он убил этот крик одним движением. Букет упал на землю, и чайные розы — красные, желтые и белые — рассыпались совсем недалеко от мусорных баков, за которыми, оглашая всю округу непрекращающимися утробными воплями, остервенело занимались любовью кошки.
   Одно движение — и крик не вырвался наружу. Но он обязательно вырвался бы, промедли он хоть долю секунды, потому что это была не Норма. Ни одна из них не была Нормой. Он в исступлении колотил своим молотком по совсем уже изувеченному лицу, еще, еще, еще, еще... ОНА .НЕ БЫЛА НОРМОЙ, и поэтому он все наносил и наносил нескончаемые страшные удары — один за одним, один за одним, один за одним...
   Точно так же, как он проделал это уже пять раз до этого.
   Спустя несколько секунд, а может быть, и через полчаса, он и сам бы не смог сказать точно через сколько, он спрятал молоток обратно в карман и поднялся над распростертой на мостовой черной тенью. Между ней и мусорными баками лежали чайные розы. Он развернулся и не спеша вышел из темного переулка. Теперь было уже совсем темно. Мальчишки, шумевшие в конце улицы, разошлись по домам. Если на костюме брызги крови, подумал он, то их будет не так заметно в сумерках, если не выходить на ярко освещенные места. Ее имя было НЕ Норма, но он знал Свое имя. Его имя было... было... ЛЮБОВЬ.
   Его имя было Любовь, и он шел по темным улицам потому, что Норма ЖДАЛА его. И он найдет ее. Обязательно найдет. Совсем скоро.
   На его лице появилась улыбка. Выйдя на 73-ю улицу, он прибавил шаг. Супружеская парочка средних лет, вышедшая посидеть перед сном на ступеньках своего подъезда проводила прошедшего мимо них молодого человека долгим взглядом. Голова его была мечтательно запрокинута назад, взгляд устремлен вдаль, на губах полуулыбка.
   — Как давно я не видела тебя таким, — завороженно проговорила женщина.
   —Что?
   — Ничего, — ответила она, глядя вслед молодому человеку в сером костюме, исчезающему во мраке надвигающейся ночи, и подумала о том, что прекраснее весны может быть только молодость и любовь.

Хэлстону показалось, что сидящий в кресле на колесиках старик выглядит больным, чем-то сильно напуган и вообще готов умереть. Подобное ему приходилось наблюдать и ранее. Среди профессионалов Хэлстон был известен как одиночка, независимый боевик, умеющий сосуществовать с обычными бандюгами. За время своей «деятельности» на этом поприще он ликвидировал восемнадцать мужчин и шесть женщин, так что знал, как выглядит смерть. Дом — по сути большой особняк — был холодным и хранил покой. Тишину нарушало разве что глуховатое потрескивание огня в камине да доносившееся снаружи подвывание ноябрьского ветра.
   — Я хочу, чтобы вы нанесли свой удар. — Голос старика чем-то напоминал хруст сминаемой старой бумаги. — Насколько я понимаю, именно этим вы занимаетесь.
   — С кем вы разговаривали? — поинтересовался Хэлстон. Ему было тридцать два года, он имел самую заурядную внешность. Однако его движения отличались легкой, смертельной грацией, словно это была акула в образе человека.
   — Я говорил с человеком по имени Сол Лоджиа. Он сказал, что вы знаете его.
   Хэлстон кивнул. Раз Сол порекомендовал его этому человеку, значит, все в порядке. Если же в комнате вмонтированы «жучки», то все, что скажет старик Дроган, грозит ему серьезными неприятностями. — Кому я должен нанести удар? Дроган нажал на какую-то кнопку на подлокотнике своего кресла, и оно поехало вперед, издавая при этом шум, напоминающий жужжание мухи, попавшей в бутылку. Приблизившись, Дроган обдал его мерзким запахом старости, мочи и страха. Хэлстон почувствовал отвращение, но виду не подал, и лицо его продолжало оставаться по-прежнему спокойным.
   — Ваша жертва находится как раз у вас за спиной, — мягко произнес Дроган.
   Хэлстон отреагировал мгновенно. Зная, что от скорости реакции зависела порой его жизнь, не только мозг, но и все тело постоянно находилось словно начеку. Он соскочил с дивана, припал на одно колено, повернулся, одновременно просовывая руку внутрь своего сшитого по специальному заказу спортивного плаща, где в кобуре под мышкой висел опять же специальный револьвер 45-го калибра. Секундой позже оружие оказалось у него в руке, он целил в... Кошку.
   Какое-то мгновение Хэлстон и кошка неотрывно смотрели друг на друга. И это было неожиданно странно для Хэлстона, который не отличался большим воображением и не был суеверен. В ту же самую секунду, когда он бросился на колено и поднял револьвер, ему показалось, что он знает эту кошку, хотя, будь это действительно так, он наверняка запомнил бы существо со столь характерной внешностью.
   Ее морда была словно разрезана надвое: половина черная, половина белая. Разделительной линия, прямая, как струна, шла от макушки ее плоского черепа, спускалась к носу и оттуда переходила на рот. В сумраке этой изысканно обставленной гостиной ее глаза казались громадными, а черные зрачки, преломлявшие свет от камина, сами походили на тлеющие ненавистью угольки.
   Эта мысль, тяжелая и странная, подобно эху, вернулась к Хэлстону: мы знаем друг друга — ты и я. Потом это прошло. Он убрал револьвер и встал.
   — За это мне следовало бы вас убить, — сказал он Дрогану. — Я не люблю шуток.
   — А я и не шучу, — ответил тот. — Садитесь. Вот, загляните сюда. — Он извлек из-под прикрывшего его колени пледа толстый бумажный пакет и протянул его Хэлстону.
   Хэлстон послушно сел. Кошка, примостившаяся было на спинке дивана, мягко юркнула к нему на колени. Несколько секунд она смотрела на Хэлстона своими огромными темными глазами со странными окруженными двойным золотисто-зеленым ободком зрачками, потом свернулась клубочком и замурлыкала.
   Хэлстон вопросительно посмотрел на Дрогана.
   — Она ведет себя очень дружелюбно, — сказал старик. — Поначалу. Вообще же эта кошка уже убила в моем доме троих. Остался один лишь я. Я стар, я болен... И мне хотелось бы умереть не раньше положенного срока.
   — Я не могу в это поверить, — пробормотал Хэлстон. — Вы наняли меня, чтобы я убил кошку?
   — Пожалуйста, загляните в конверт. Хэлстон открыл его. Конверт был заполнен сто и пятидесятидолларовыми купюрами — все они были старые. Начав их пересчитывать, он дошел до трех тысяч, после чего остановился.
   — Сколько здесь?
   — Шесть тысяч долларов. Следующие шесть тысяч вы получите, когда предъявите мне доказательства, что кошка... Устранена. Мистер Лоджиа сказал, что это ваша обычная такса.
   Хэлстон молча кивнул, одновременно продолжая механически поглаживать лежавшую па коленях кошку, которая, все так же мурлыкая, погрузилась в сон. Кошек Хэлстон любил. Если на то пошло, это было единственное животное, вызывавшее в нем симпатию. Они всегда гуляют сами по себе. Господь — если он вообще существовал — сделал из них идеальное орудие убийства. Да, они всегда были сами по себе. Как и Хэлстон.
   — Я мог бы ничего не объяснять, но все же сделаю это, — сказал Дроган. — Предостеречь — значит вооружить, так, кажется, говорят, а мне не хотелось бы, чтобы вы с излишней легкостью шли на это дело. Кроме того, у меня есть на то и свои собственные причины, так сказать, для самооправдания. Просто не хотелось бы выглядеть в ваших глазах безумцем. Хэлстон снова кивнул. Про себя он уже решил, что нанесет этот столь необычный удар, так что дополнительных обсуждений действительно не требовалось. Но коль скоро Дроган намерен поговорить, он послушает.
   — Для начала, вы знаете, кто я такой? Откуда у меня средства на жизнь? — Фармацевтические предприятия Дрогана, — отметил Хэлстон.
   — Да. Одна из крупнейших фармацевтических компаний Америки. А краеугольным камнем нашего финансового успеха является вот это. — Он вынул из кармана халата маленький пузырек без этикетки и протянул его Хэлстону. — Три-дормаль-фенобарбин, состав «Ж», — сказал Дроган. — Предназначен исключительно для безнадежно больных людей, поскольку очень быстро формируется механизм зависимости от препарата. Это одновременно болеутоляющее средство, транквилизатор и умеренный галлюциноген. Оказывает поразительно благотворное воздействие на безнадежно больных людей, поскольку помогает им свыкнуться со своим состоянием и потому легче переносить его.
   — Вы тоже принимаете его? — спросил Хэлстон.
   Дроган проигнорировал его вопрос.
   — Препарат широко распространен по всему миру. Он полностью синтезирован, его разработали в середине пятидесятых годов в наших лабораториях в Нью-Джерси. Свои эксперименты мы ставили преимущественно на кошках, поскольку их нервная система имеет уникальную структуру.
   — И скольких из них вы таким образом отправили на тот свет?
   Дроган чуть поджался, напрягся.
   — Подобная постановка вопроса является нечестной и предвзятой.
   Хэлстон пожал плечами.
   — За четырехлетний период между первичной разработкой препарата и его утверждением Федеральной фармацевтической ассоциацией пять тысяч кошек были... Э-э, ликвидированы.
   Хэлстон тихонько присвистнул. Его пальцы нежно гладили голову спящей кошки, ее черно-белую мордочку. Кошка тихонько, умиротворенно урчала.
   — И теперь вы полагаете, что эта кошка пришла, чтобы убить вас?
   — Я не испытываю ни малейшего чувства вины, — проговорил Дроган, однако его старческий голос стал на тон выше и в нем зазвучали нотки раздражения. — Пять тысяч испытуемых животных погибли ради того, чтобы сотни тысяч человеческих жизней...
   — Давайте оставим это, — сказал Хэлстон. Оправдания всегда утомляли его.
   — Кошка появилась у нас семь месяцев назад, — продолжал Дроган. —Лично мне она никогда не нравилась. Типичные разносчики инфекции... Постоянно бегают где попало... Или роются в помойках... Подбирают Бог знает что... Это моя сестра захотела взять ее в дом. С нее все и началось. Она поплатилась за это. — Он с нескрываемой ненавистью посмотрел на кошку. — Вы сказали, что кошка убила троих.
   Немного дрожащим голосом Дроган начал свой рассказ. Кошка лежала на коленях Хэлстона, сильные, опытные пальцы убийцы нежно прикасались к ее шерстке, и она мягко урчала во сне. Иногда из камина доносился похожий на хлопок звук — это лопалась в пламени сосновая шишка, — и тогда кошка напрягалась, как стальная пружина под слоем мышц, покрытых шерстью. Снаружи доносилось завывание холодного ветра, кружащего около большого каменного дома, затерявшегося в коннектикутской глубинке. В глотке этого ветра клокотала зима. А голос старика все скрипел и скрипел.
   Семь месяцев назад их было здесь четверо: Дроган, его сестра Аманда семидесяти четырех лет — на два года старше его, ее давняя подруга Кэролайн Бродмур (из тех, уэстчестерских Бродмуров, как сказал Дроган), давно страдавшая от эмфиземы, и Ричард Гейдж — слуга, работавший в доме уже двадцать лет. Гейдж, которому было под шестьдесят, водил большой «линкольн», готовил еду и по вечерам разносил напитки. Еще к ним приходила дневная служанка. Подобным образом вся четверка прожила где-то около двух лет, являя собой образчик немного странной компании богатых пожилых людей и их семейного вассала. Единственным занятием этих чудаковатых стариков было ожидание — кто кого переживет. И потом появилась эта кошка.
   — Первым ее увидел Гейдж, когда она крадучись бродила вокруг дома, —продолжал Дроган. — Поначалу он пытался было прогнать ее, швырял в нее палки, камни, несколько раз даже попал. Но кошка все не уходила. Естественно, ее привлекал запах еды. Сама же была — сплошные кожа да кости. Таких бросают у обочины дороги, чтобы подыхали. Как это ужасно, бесчеловечно — обрекать животное на медленную голодную смерть.
   — А что, лучше испытывать на прочность их нервную систему? — спросил Хэлстон.
   Дроган пропустил мимо ушей его замечание и рассказывал дальше. Он ненавидел кошек. Всегда ненавидел. Когда стало ясно, что она не уходит, он приказал Гейджу отравить ее — большую, аппетитную порцию кошачьей еды обильно сдобрил три-дормаль-фенобарбином. К этой еде кошка даже не прикоснулась.
   К этому времени Аманда Дроган уже успела заметить кошку и настояла на том, чтобы ее взяли в дом. Сам Дроган отчаянно протестовал, но сестра взяла верх. Впрочем, ей всегда это удавалось.
   — Да, Аманда все устроила по-своему, — сказал Дроган. — Сама, на своих руках принесла ее в дом. А та так мурлыкала, прямо как сейчас у вас, мистер Хэлстон. Но ко мне она ни разу даже не приближалась. Да, не приближалась... Пока. Сестра поставила ей блюдечко с молоком, которое она немедленно осушила. «О, вы только посмотрите на это бедное существо, она проголодалась», — сестра чуть не плакала. Они с Кэролайн прямо-таки на цыпочках ходили вокруг нее. Разумеется, таким образом они хотели отомстить мне, прекрасно зная, как я отношусь к кошкам... Как я всегда к ним относился, особенно после того, как началась работа над три-дормалем. Им очень нравилось поддразнивать меня, они просто наслаждались этой игрой. —Он мрачно взглянул на Хэлстона. — Но они и поплатились за это.
   В середине мая Гейдж, как обычно, встал в половине шестого утра, чтобы зажечь в доме свет. Его крик разбудил и Дрогана, и Кэролайн Бродмур. Аманда Дроган лежала на полу у основания главной лестницы среди осколков разбитой фаянсовой тарелки и содержимого пачки «Маленькие котята» — это такая еда для кошек. Ее незрячие глаза неподвижно уставились в потолок. Она потеряла много крови — кровотечение было изо рта и из носа. У нее были сломаны спина, одна нога, а шея вообще оказалась размозженной.
   — Кошка спала у нее в комнате, — заметил Дроган, — и она ухаживала за ней, как за младенцем... «Она такая гоодная, доогой. Ведь она же поугоодаась, пуавда ведь? Иви ты хочешь выйти и сдеуать пи-пи?» Мерзость какая — слышать подобное из уст старой закаленной в боях Аманды. Как я полагаю, она разбудила ее своим мяуканьем. Аманда взяла тарелку и пошла вниз — ей все время казалось, что Сэмми не любит есть «Котят» всухомятку. Мол, она предпочитает их с молоком. И вот... И вот она встала и хотела спуститься, чтобы налить в тарелку молока. Кошка терлась об ее ноги. А Аманда была уже старуха, ноги плохо слушались ее. Да и к тому же полусонная. Когда они подошли к краю лестницы, кошка бросилась ей под ноги... В общем, сделала подножку...
   «Да, — подумал Хэлстон, — пожалуй, все могло быть именно так. Вроде бы ничего преднамеренного». Он мысленно представил себе, как старуха падает вперед, катится вниз по ступеням, испуганная настолько, что не в состоянии закричать и позвать на помощь, разбудить спящий дом. «Котята» веером разлетаются по сторонам, тарелка разбивается, а сама она кувырком летит вниз и плюхается на пол. Ее старушечьи кости вконец переломаны. За ней спускается кошка, лакомясь «Маленькими котятами», разбросанными по ступенькам...
   — А что сказал судебный следователь? — спросил Хэлстон.
   — Смерть от несчастного случая, конечно. Но я-то знал.
   — Но почему вы после этого не избавились от кошки? Уже после смерти Аманды?
   Очевидно, потому, что Кэролайн Бродмур пригрозила покинуть дом, если он это сделает. Она вообще была истеричка, к тому же буквально помешалась на кошке. Плюс ко всему она была очень больная женщина, и время от времени у нее появлялись... Фантазии. Как-то она сказала Дрогану, что не сомневается в том, что душа Аманды переселилась в Сэмми. И поскольку Сэмми была кошкой Аманды, теперь она сама будет ее любить и ухаживать за ней, как это делала бы сама Аманда.
   С годами Хэлстон научился довольно неплохо читать между строк и смекнул, что Дроган и Кэролайн Бродмур когда-то в далеком прошлом были любовниками, и ему никак не хотелось терять ее из-за какой-то кошки.
   — Она действительно могла бы уехать. А это было бы равнозначно самоубийству, — сказал Дроган. — Ведь у нее никого нет, абсолютно никого. Здесь она жила на втором этаже в специально оборудованной комнате, в которой поддерживалась атмосфера повышенной влажности. Женщине было семьдесят лет, мистер Хэлстон. Едва достигнув двадцати одного года, она стала высаживать в день по две пачки сигарет, а то и больше. Ее эмфизема оказалась крайне запущенной. Я хотел, чтобы она осталась здесь, и если кошке суждено было тоже остаться... Хэлстон кивнул в знак понимания и многозначительно посмотрел на часы. — Умерла она ближе к концу июня, — сказал Дроган, — смерть наступила во сне. Доктор отнесся к этому достаточно спокойно... Просто пришел и выписал свидетельство о смерти, и все. Но в ее комнате находилась кошка! Гейдж сказал мне об этом.
   — Но ведь она должна была когда-нибудь умереть от эмфиземы, — заметил Хэлстон, — Ну конечно же, — лицо Дрогана исказилось странной, какой-то колючей улыбкой. — Именно это и сказал врач. Но я-то знаю. Я все помню. Моя мать рассказывала мне. Кошки любят приканчивать стариков и маленьких детей именно во сне. Тогда они похищают их дыхание.
   — Но это же просто миф, разве не так?
   — Как и большинство мифов, основанных на фактах, — возразил Дроган. В свете камина щеки его ввалились, голова стала походить на череп. — Кошки любят царапать своими когтями мягкие вещи. Подушку, толстый плюшевый коврик или... Одеяло. Одеяло младенца в яслях или одеяло старика. Дополнительный груз на теле слабого человека... Дроган умолк, но Хэлстон воочию представил себе и эту картину. Кэролайн Бродмур лежит в своей спальне, дыхание с хрипом вырывается из ее пораженных недугом легких, оно едва различимо на фоне жужжания специальных увлажнителей и кондиционеров. Кошка со странной черно-белой окраской молча запрыгивает на ее старческую постель и вглядывается своими сверкающими черно-зелеными глазами в старое, изрытое морщинами лицо. Затем она подкрадывается к ее худой груди и с тихим урчанием ложится на нее... Дыхание замирает... Затихает... А кошка все урчит и урчит, пока старуха медленно испускает дух под давящим ей на грудь живым грузом.
   Он никогда не был особенно впечатлительным человеком, но мысленно нарисованная им самим картина заставила содрогнуться даже его.
   — Дроган, — Хэлстон продолжал поглаживать голову тихо урчащей кошки. —Но скажите, ради Бога, почему вы вообще не отвели ее к ветеринару и не усыпили там? Мой дядюшка подобным путем избавился в прошлом году от своего пса, и это обошлось ему долларов в двадцать.
   — Похороны состоялись первого июля, — Дроган словно не слышал Хэлстона, — Я распорядился, чтобы Кэролайн поместили в наш фамильный склеп рядом с сестрой. Она бы сама захотела того же. Третьего июля я позвал Гейджа в эту самую комнату и передал ему плетеную корзину, в которой сидела кошка, приказав отнести ее к ветеринару в Милфорд. Он сказал: «Слушаюсь, сэр», взял корзину и вышел. Это было очень на него похоже. Больше я его живым не видел. «Линкольн» врезался в бетонный бордюр моста на скорости более чем шестьдесят миль в час. Смерть Дика Гейджа наступила мгновенно.
   У него на лице были обнаружены многочисленные царапины.
   Хэлстон молчал. Помимо его воли, воображение уже начало рисовать следующую картину ужаса. В комнате стояла полная тишина, если не считать уютного потрескивания дров в камине да столь же уютного урчания свернувшейся у него на коленях кошки. Чем не превосходная иллюстрация к поэме Эдгара Геста: «...Свет добрый камина, и кот на коленях. Вы скажете —нет слаще лени». На видение все же возникло.
   Дик Гейдж подъезжает на «линкольне» к повороту на Милфорд, превышая разрешенный лимит скорости примерно миль на пять. Рядом с ним на сиденье та самая зловещая корзина. Дик внимательно следит за дорогой, за едущими рядом машинами, возможно, он обгоняет большой грузовик и потому не замечает странную черно-белую кошачью морду, раздвигающую прутья старой корзины, много лет служившей для загородных поездок. Да, пожалуй, именно в тот момент, когда он обгоняет большой грузовик, кошка бросается ему на лицо и, выпустив острые когти, начинает полосовать кожу. Зловещие лапы тянутся к глазам, чтобы ранить их, вырвать и ослепить человека. Шестьдесят миль в час, гул мощного двигателя «линкольна» — и когтистая лапа впивается ему в переносицу, вызывая приступ дикой, едва переносимой боли. «Линкольн» начинает заносить вправо, под колеса надвигающегося грузовика, водитель которого отчаянно давит на клаксон, издающий душераздирающий хриплый сигнал сирены, но он ничего не слышит, потому что кошка истошно орет. Эта тварь, подобно огромному мохнатому черному пауку, всем телом распласталась на лице Дика. Уши плотно прижаты к голове, зеленые глаза горят, как адские прожекторы, из приоткрытого рта брызжет слюна, сильные задние лапы, подрагивая, впиваются в мягкую плоть стариковской шеи. Машину резко заносит вправо, а Гейдж уже не только не видит, но вряд ли и понимает, что впереди бордюр моста. Кошка выпрыгивает, а «линкольн», подобно сияющему черному снаряду, врезается в твердь бетона. Гейдж со страшной силой ударяется о рулевое колесо, которое сминает, сплющивает его грудь... Хэлстон сглотнул слюну, издав при этом непонятный сухой щелчок.
   — А кошка вернулась? — пробормотал он. Дроган кивнул.
   — Через неделю. Точнее, в тот самый день, когда хоронили Дика Гейджа. Она вернулась.
   — Она пережила автомобильную катастрофу? И это при скорости шестьдесят миль в час? Трудно в это поверить.
   — Говорят, что у каждой из них по девять жизней. Тогда-то и я начал подумывать, что это адова кошка. Что-то вроде... Демона, посланного, чтобы...
   — Покарать вас?
   — Я не знаю. Но я боюсь этого. Я кормлю ее, точнее — женщина, которая приходит убираться, кормит. Она ей тоже не нравится. Говорит, что такая кошачья морда — сущее проклятие. Божье проклятие. Разумеется, она из местных, — старик попытался было улыбнуться, но это у него не получилось. — Я хочу, чтобы вы убили ее, — сказал он. — Вот уже четыре месяца, как я живу вместе с ней под одной крышей. Она подкрадывается ко мне в темноте. Она смотрит на меня. Кажется, что она... Выжидает. В конце концов я вступил в контакт с Солом Лоджиа, и он порекомендовал мне вас. Даже как-то назвал вас...
   — Одиночкой. То есть я предпочитаю работать автономно.
   — Да. И он еще сказал: «Хэлстон никогда не попадался. Даже подозрение на него не падало. Он всегда опускается на ноги... Как кошка».
   Хэлстон посмотрел на старика в кресле на колесиках. Неожиданно его длинные мускулистые пальцы нервно пробежали по кошачьей спине.
   — Нет! — воскликнул Дроган. Он прерывисто вздохнул. Краска подступила к его впалым щекам. — Нет... Не здесь. Увезите ее.
   Хэлстон невесело улыбнулся. Он начал медленно, очень нежно поглаживать голову и спину спящей кошки.
   — Хорошо, — произнес он, — я принимаю этот контракт. Вы хотите получить ее тело?
   — Господи Иисусе, нет! — с отвращением прокричал старик. — Убейте ее!
   Закопайте ее! — Он сделал паузу, затем резко повернул свое кресло в сторону Хэлстона. — Мне нужен только хвост, — сказал он. — Я хочу швырнуть его в огонь и понаблюдать, как он будет гореть.
   Хэлстон вел свой «мустанг» модели 1972 года, под капотом которого билось изношенное и усталое сердце «студебеккера» выпуска 56-го. Машина была латаная-перелатаная, и ее выхлопная труба свисала к земле под углом двадцать градусов. Он самостоятельно переделал в ней дифференциал и заднюю подвеску, а кузов оснастил кое-какими деталями от других моделей.
   Из дома Дрогана он выехал около половины десятого. Сквозь рваные облака ноябрьского вечера виднелся холодный узкий полумесяц. Все окна в машине были открыты, потому что ему казалось, будто затхлый запах немощи и страха успел впитаться в его одежду, а ему это очень не нравилось. Холод был стальным и резким, вроде лезвия остроотточенного ножа, но, несмотря ни на что, доставлял удовольствие. Да и мерзкая вонь быстро выветривалась.
   Он свернул с основного шоссе у Плейсерс Глен и проехал через опустевший город, охрану которого нес один-едипственный светофор-мигалка. Хэлстон, однако, не превысил установленных тридцати пяти миль в час. Выехав за пределы города и оказавшись на шоссе номер 35, он дал чуть больше воли своему «мустангу». Студебеккеровский мотор работал мягко, и его урчание чем-то походило на урчание кошки, часом раньше лежавшей на коленях Хэлстона в доме старика. Он улыбнулся при этом сравнении. По занесенным снегом, замерзшим ноябрьским полям, кое-где покрытым остовами кукурузной стерни, он пронесся, делая уже семьдесят миль в час.
   Кошка сидела в хозяйственной сумке, в которой для прочности были сделаны двойные стенки; сверху ее надежно стягивал толстый шпагат. Сумка лежала на заднем сиденье. Когда Хэлстон укладывал ее в сумку, и сейчас в дороге, она продолжала мирно посапывать. Возможно, она понимала, что нравится Хэлстону, и чувствовала себя с ним как дома. И он, и кошка в сущности были одиночками.
   Странное задание, подумал Хэлстон и неожиданно удивился, поймав себя на мысли, что считает это заданием. Может быть, самым удивительным во всем этом было именно то, что кошка действительно ему нравилась, он чувствовал некую близость, существовавшую между ними. Раз уж ей удалось избавиться от таких трех старых перечниц, значит, немалая была в ней сила... Особенно, если говорить о Гейдже, который вез ее в Милфорд «на свидание» с ухмыляющимся ветеринаром, а тот уж точно находился в предвкушении того момента, когда сможет засунуть ее в миниатюрную газовую камеру размером с микроволновую печь. Хэлстон действительно испытывал некоторую расположенность к кошке, хотя и не собирался отказываться от своего намерения выполнить контракт. Однако он сделает все это с соблюдением должного приличия и убьет ее быстро и профессионально. Остановит машину на краю какого-нибудь заснеженного поля, вытащит кошку из сумки, свернет ей шею, после чего отрежет хвост, чтобы показать его старику. А потом, думал он, я похороню ее, как полагается, не нужно, чтобы она досталась мусорщикам или каким-нибудь бродягам.
   Именно в тот момент, когда он размышлял обо всем этом, кошка неожиданно предстала перед ним, прямо над приборной доской — ее черно-белая морда была повернута к нему, а рот, как показалось Хэлстону, чуть-чуть приоткрылся в хищной ухмылке.
   — Черт! — прошипел Хэлстон, невольно бросив взгляд направо, — в стенке, двойной стенке сумки была прогрызена большая дыра. Он снова посмотрел вперед, и в это самое мгновение кошка, приподняв лапу, ударила его по лицу. Он резко откинулся назад... И услышал, как завизжали колеса «мустанга».
   Машина метнулась через двойную желтую полосу на шоссе, ее занесло куда-то назад. Кошка продолжала стоять на приборном щитке машины, он что было силы ударил ее, зверь зашипел, но с места не двинулся. Хэлстон нанес еще один удар, но вместо того, чтобы отскочить в сторону, она бросилась ему на лицо.
   «Гейдж, — подумал он. — Прямо как Гейдж». Нога давила на педаль тормоза. Кошка сидела у него на голове, стараясь поглубже вонзить когти, чтобы удержаться. Ее мохнатое брюхо закрывало ему обзор дороги. Хэлстон, превозмогая боль, продолжал стискивать руль. Он еще раз треснул кошку, потом еще, еще. И в этот момент его неожиданно швырнуло вперед от сильного удара, резко натянулись ремни безопасности. Дикое, нечеловеческое завывание женщины, кричавшей от адской боли — последнее, что запечатлелось в его мозгу. И все-таки он нашел в себе силы для еще одного удара, но рука лишь скользнула по упругим кошачьим мускулам.
   Вслед за этим его сознание погрузилось в непроглядную тьму.
   Луна скатилась за горизонт. До рассвета оставался примерно час. «Мустанг» лежал на брюхе в поросшем низким кустарником овраге. В его радиаторной решетке запутались клочья колючей проволоки. Весь перед машины превратился в кучу металлолома.
   Постепенно Хэлстон начал приходить в себя. И первое, что он увидел, когда открыл глаза, была кошка, сидевшая у него на коленях. Она спокойно мурлыкала и смотрела на него своими сияющими на черно-белой морде зелеными глазами. Ног своих он не чувствовал.
   Он скользнул взглядом мимо кошки и увидел, что перед машины был полностью разрушен, а задняя часть ввалившегося в салон двигателя раздробила его ноги, а самого его намертво зажала, словно похоронила. Где-то далеко заухала сова, почуявшая добычу. А совсем близко, словно внутри, — мерное кошачье урчание.
   Казалось, она улыбается ему.
   Хэлстон видел, как она встала, выгнула спину и потянулась. Внезапно со страшной гибкостью хищника она, как колышущаяся промасленная ткань, кинулась ему на плечо. Хэлстон попытался поднять руку, чтобы сорвать ее. Рука не шелохнулась.
   «Спина, — словно врач-профессионал, подумал он. — Перелом позвоночника. Я парализован».
   Кошка страшно мурлыкала ему прямо в ухо, и звук этот казался раскатами грома.
   — Убирайся вон! — прокричал Хэлстон. Голос его звучал сухо, даже сипло. Кошка на мгновение напряглась, затем откинулась назад. Внезапно ее когти полоснули Хэлстона по щеке, до этого она не выпускала их. Резкая боль молнией кинулась к горлу. Потекла струйка теплой крови. Боль. Чувствительность не потеряна.
   Он приказал голове повернуться вправо, и та подчинилась. На какое-то мгновение его лицо утонуло в сухом, мягком мехе. Хэлстон заорал на кошку. Она издала удивленный, рассерженный звук — йоук! — и прыгнула на сиденье. Прижав уши к голове, эта тварь по-прежнему не отрывала от него горящих гневом глаз.
   — Что, не надо мне было этого делать, да? — прохрипел он.
   Кошка открыла пасть и зашипела. Глядя на эту странную, шизофренически раздвоенную морду, Хэлстон понял, почему Дроган называл ее адовой кошкой. Она... Его мысли внезапно прервались, когда он почувствовал слабую покалывающую боль в обеих кистях и в предплечьях.
   Чувствительность восстанавливается. Вот они — булавочные уколы.
   Выпустив когти, кошка с шипением бросилась ему на лицо.
   Хэлстон закрыл глаза и открыл рот. Он хотел укусить кошку в живот, но смог ухватить только клок шерсти. Когти вцепились ему в уши, кошка давила на них всей своей тяжестью. Жгучая, нестерпимая боль Хэлстон попытался поднять руки. Они чуть дернулись, но так и не оторвались от коленей.
   Он нагнул голову вперед и принялся трясти ею так же, как это делает человек, которому в глаза попало мыло. Шипя и повизгивая, кошка продолжала держаться. Хэлстон чувствовал, как по его щекам медленно струится кровь. Уши жгло так, будто они пылали в огне.
   Он откинул голову назад и зашелся в страшном крике — очевидно, в аварии он повредил шейные мышцы, и сейчас они дали о себе знать. Но кошку он все же скинул — до него донесся негромкий шлепок со стороны заднего сиденья.
   Струйка крови затекла в один глаз. Он снова попытался пошевелить руками, хотя бы одну из них поднять, чтобы вытереть кровь. Они подрагивали у него на коленях, но двигаться по-прежнему отказывались. Он вспомнил про свой висевший под мышкой специальный револьвер 45-го калибра.
   «Если я только смогу дотянуться до него, киска, от всех твоих девяти жизней не останется даже воспоминания».
   И снова покалывание в руках, уже сильнее. Тупая боль в ступнях, зажатых и, конечно же, раздробленных разбитым двигателем, легкие покалывания в бедрах — ощущение точно такое же, как если вы спали и у вас затекла нога, а потом начала отходить, когда вы сделали несколько первых шагов. Этого было достаточно, чтобы понять, что спина у него цела и ему не придется остаток жизни проводить в качестве живого трупа, прикованного к инвалидному креслу.
   «А может, у меня самого осталось в запасе несколько жизней?» Теперь надо разобраться с кошкой. Это самое главное. Потом выбраться из этих развалин — может, кто-нибудь будет проходить мимо, так что он постарается сразу решить обе проблемы. Хотя весьма маловероятно, что кому-то вздумается прогуливаться по этой пустынной дороге, да еще в половине пятого утра, однако какой-то шанс оставался. И... А что там кошка сзади делает?
   Ему не хотелось, чтобы она ползала по его лицу, но еще меньше он хотел, чтобы она оставалась там, за спиной, вне поля его зрения. Он попытался было разглядеть ее в зеркальце заднего вида, но из этого ничего не вышло. От удара оно сдвинулось набок, и все, что он сейчас мог видеть в нем, это лишь овраг, в котором закончилось его путешествие.
   За спиной раздавалось урчание, чем-то похожее на упругий звук разрываемой ткани. Урчание.
   «Вот ведь адова кошка. Вздумала там поспать». Ну, а если даже не так, если она лежала бы там и замышляла убийство, что бы она смогла сделать? Весу в ней было килограмма два с половиной, не больше. А скоро... Скоро он снова сможет двигать руками настолько, чтобы дотянуться до своего револьвера. В этом он был уверен.
   Хэлстон сидел и ждал. Чувствительность продолжала возвращаться к нему, напоминая о себе почти уже непрерывными булавочными уколами. Абсурд, конечно (а может, это явилось следствием его близкого соприкосновения со смертью?), но в течение минуты или около того он испытал сильную эрекцию. Далеко на востоке высветилась на горизонте узенькая полоска приближавшегося рассвета. Где-то запела птица.
   Хэлстон снова попытался пошевелить руками, но смог приподнять их лишь на какую-то долю дюйма, после чего они вновь упали ему на колени. «Нет пока. Но скоро».
   Послышался слабый удар по спинке соседнего с ним кресла. Хэлстон обернулся и посмотрел на черно-белую морду, мерцающие в сумраке кабины лучистые глаза с огромными темными зрачками. Хэлстону захотелось поговорить с ней. — Еще не было случая, чтобы я не выполнил порученного мне задания, — проговорил он. — Это, кошка-кисонька, могло бы стать первым. Но скоро я снова обрету руки. Пять, ну, от силы десять минут. Хочешь услышать мой совет? Выпрыгивай в окно. Все окна открыты. Убирайся и уноси с собой свой хвост.
   Кошка не мигая смотрела на него. Хэлстон еще раз проверил руки. Они отчаянно тряслись, но все же приподнялись. Сантиметра на полтора. Он позволил им шлепнуться обратно на колени. Свалившись на мягкое сиденье «мустанга», они слабо белели в полумраке кабины. Кошка ухмылялась, глядя ему в лицо.
   Тело ее напряглось, и еще до того, как она прыгнула, Хэлстон знал, что именно она собирается сделать, и потому широко раскрыл рот, чтобы завопить что было сил.
   Она опустилась ему прямо на промежность — и опять когти впиваются в его плоть.
   В этот момент Хэлстон искренне пожелал действительно быть парализованным. Боль была гигантская, раздирающая. Он даже представить себе не мог, что на свете существует подобная боль. Сейчас кошка казалась ему шипящей сжатой пружиной ярости, вцепившейся в его гениталии.
   Хэлстон на самом деле взвыл, широко раскрыв рот, внезапно кошка изменила свои намерения, пулей метнувшись к его лицу. В этот самый момент он наконец-то осознал, что это действительно более, чем просто кошка, это омерзительное существо, охваченное желанием убивать.
   Он перехватил последний взгляд этой черно-белой убийцы, увидев ее прижатые, словно приклеенные к голове уши, ее громадные, наполненные сумасшедшей ненавистью и... Ликованием глаза. Она уже избавилась от трех стариков, и теперь была очередь его, Джона Хэлстона.
   Подобно яростному снаряду она ударилась о его рот. Хэлстон едва не подавился. Желудок сжался в комок, и его вырвало. Рвотные массы забрызгали лобовое стекло настолько, что через него уже ничего не было видно, а сам он закашлялся.
   Теперь уже он, как кошка, сжался в пружину, стараясь освободить тело от остатков паралича. Он резко поднял руки, чтобы схватить кошку, его помутневший рассудок пронзила настолько странная по своей жестокости мысль, что он не сразу осознал ее, а руки смогли схватить один лишь хвост этого исчадия ада.
   Каким-то образом ей удалось втиснуть ему в рот все свое тело — сейчас ее странная черно-белая морда прогрызала себе дорогу где-то внутри его горла.
   Из глотки Хэлстона вырвался ужасный надрывно-хриплый рев; само горло раздулось и трепетало, словно сопротивлялось проникновению внутрь этой неумолимой живой смерти.
   Его тело дернулось: один раз... Потом еще. Ладони туго сжались в кулаки, затем медленно, вяло разжались. Глаза блеснули какой-то нечаянной улыбкой и тут же остекленели. Казалось, Хэлстон устремил свой незрячий взгляд сквозь забрызганное лобовое стекло «мустанга» куда-то вдаль, в сторону зарождавшегося рассвета.
   Из его распоротого рта свисал пятисантиметровый кончик пушистого черно-белого хвоста. Затем и он исчез.
   Где-то снова закричала птица... И вскоре сельские поля Коннектикута стали заполняться нежно молчаливыми лучами рассвета.
   Фермера звали Уил Росс.
   Путь его лежал к Плейсерс Глен, где он намеревался заменить распредвал на своем тракторе. В ярком свете позднего утра он заметил какой-то большой предмет, лежавший в кювете у дороги. Он подъехал поближе, чтобы разобраться, и увидел в придорожной канаве «мустанг», застывший в каком-то нелепо-пьяном наклоне над землей; в его радиаторной решетке застряли куски колючей проволоки, чем-то напоминающие разодранные мотки для вязания.
   Он стал спускаться с дороги и неожиданно замер как вкопанный.
   — Святой Моисей, спаси и помилуй! За рулем сидел человек, лицо его было залито кровью. Взгляд остекленевших глаз был устремлен куда-то в вечность. Пересекавший грудь ремень безопасности походил скорее на врезавшуюся в тело перевязь для пистолетной кобуры.
   Дверцу явно заклинило, но Росс напрягся и, вцепившись в ручку обеими руками, все же распахнул ее. Как бы в знак протеста она противно заскрипела.
   Он наклонился вперед и отсоединил ремень, намереваясь поискать в карманах спортивного плаща мужчины какие-нибудь документы. Рука уже потянулась было к плащу, когда он заметил, что прямо над пряжкой ремня рубаха мертвеца разорвана, и в этом месте образовалось какое-то вздутие. Тотчас же на рубахе, Подобно зловещим розам, стали расползаться пятна крови.
   — Что за черт! — воскликнул Росс. Он наклонился еще ниже и, ухватив рукой край рубашки мужчины, Потянул ее из брюк. Движения его рук запечатлелись в его памяти навечно, оставив страшный рубец на всю жизнь.
   Уил Росс посмотрел... И истошно заорал. Прямо поверх пупка Хэлстона в его животе была прогрызена дыра, из которой торчала покрытая кровавыми потеками черно-белая голова кошки. Ее огромные глаза с яростью смотрели на Уила.
   Росс отскочил назад, продолжая кричать, он закрыл лицо ладонями. В небо взметнулись сотни ворон, кормившихся на пустынном кукурузном поле. Кошка вылезла наружу и с омерзительной истомой потянулась.
   Затем она выскочила в открытое окно машины. Росс смотрел ей вслед, медленно опустив руки. Она прыгала по высокой мерзлой траве, пока совсем не исчезла из виду.
   Словно у нее остались еще какие-то незавершенные дела.

 

Всем огромное спасибо за поздравление в связи с моим днем варенья.

Было очень приятно читать Ваши теплые пожелания любви и счастья, успехов, удачи в личной жызни.

Я в свою очередь хочу Вам сказать . . . . .

 

Спасибо Вам за то,что я еще дышу,
Поставив все несчастья чуть дальше,чем улыбки.
Спасибо Вам за то,что нож не заношу
Над чувствами,которые пронзить возможно шибко.

Спасибо Вам за то,что побеждаю ложь.
Пусть не всегда. Но тайно стыжусь я данной гари.
Спасибо и за память,что даже ни на грош,
Не забывает тех,кто забирает,и кто дарит.

Спасибо за мечты. Спасибо за надежды.
Спасибо за решение пожизненных задач.
Спасибо Вам за грубость.Спасибо Вам за нежность.
Спасибо,что я жертва ровно также - как палач.

Спасибо за решительность,спасибо за стесненье,
Спасибо Вам за совесть,почти которой нет,
Спасибо за спокойствие,спасибо за волненье,
Спасибо,что я вижу “в конце туннеля свет”.

Спасибо Вам за дурость,и детские поступки.
Спасибо за серьозность,которой быть пришлось.
Спасибо Вам за новые душевные покупки,
Спасибо и за то,что многим места не нашлось.

http://odnajdi.ru

Кажется, не обмелело еще  море пивной продукции. В помощь активным пивопотребителям, которые желают со знанием дела сделать нелегкий выбор среди разнообразия напитков, - очередное занятие в пивном блоге: какую информацию можно считать с пивной емкости.
Среди множества банок, бочонков и бутылок всевозможных видов и конфигураций с красочными этикетками опытный пивопотребитель не растеряется, не купится на броскую форму, нет, он обратится к сути - углубится в написанное на таре.

Возьмем бутылку. Оказывается, большинство производителей пива наносят информацию о своем продукте на трехпозиционную этикетку, то есть на этикетку основную (фронтальную), на контрэтикетку, размером меньше основной и находящуюся на противоположной стороне бутылки, и кольеретку, ту, что опоясывает горлышко (здесь обычно помещен товарный знак производителя). Надписи еще принято делать на металлической с зубчиками кроненпробке.

Перво-наперво на этикетке бросается в глаза марка пива (то бишь его название). Крупная, запоминающаяся надпись - плод творческих усилий художника-дизайнера - является организующим началом этикетки.

Марку, как правило, сопровождает информация о типе пива. Слова "светлое", "темное", "янтарное" не столько сообщают, какого цвета напиток будет ласкать наш глаз, сколько говорят о степени поджаренности солода (именно это придает пиву тот или иной цвет), которая определяет вкус и аромат напитка.

Светлые сорта пива - более сухие, легкие, прозрачные, например сорта пльзеньского типа. Темное пиво - обычно более сладкое, плотное, крепкое.

Надпись "лагер" (lager) посвященному подскажет, что пить он собирается пиво низового брожения длительной выдержки, светлое, свежее, бодрящее, с легкой горечью, не слишком крепкое. Ну а если на этикетке пишут "пильзнер" (pilsner) - это гарантия высокого качества, изысканного вкуса и аромата, кристальной прозрачности пива пльзеньского типа, т.е. золотисто-светлого, благородно-горького и душистого благодаря уникальным качествам чешского хмеля.

Надписи "эль" (ale) или "портер" (porter) напрямую говорят о пиве верхового брожения, то есть пиве достаточно крепком, богатом экстрактом, обычно с легким фруктовым привкусом, горьким хмелевым ароматом и не слабо пенящемся.

Знатоки в курсе, что элей существует целая семья: от "бледного индийского эля" (India Pale Аle), "майлда" (mild), "биттера" (bitter), "брауна" (brown), "олда" (old) до "барли уайна" (barley wine) - крепкоалкогольного эля.

Портеры - пиво со значительным содержанием спирта, плотное, с горьковато-кисловатым привкусом вина и слегка сладкое. Стауты (stout), как считают некоторые пивоведы, "вышли" из портеров. Они тоже темные, крепкие, при этом горьковатые и с ароматом хорошо обжаренного солода.

Пиво с добавлением пшеницы (до 50%) - немецкие вайсбиры (weissbier) - тоже верхового брожения, с мягким, чуть фруктовым вкусом, обильной пеной, особым ароматом. Особенность их приготовления - небольшая порция дрожжей, добавленных для вторичного брожения в уже разлитое в бутылки пиво. Поэтому на этикетке будут слова "Mit Hefe" (с дрожжами).

Кроме пива низового и верхового брожения, есть еще пиво, полученное самопроизвольным брожением (без дрожжей, под воздействием микроорганизмов, находящихся в воздухе). Это ламбики (lambic). Среди них выделяются ламбики фруктовые, то есть полученные способом самоброжения, но с добавлением фруктов и ягод. Например, широко известны вишневый ламбик, малиновый и персиковый.

Если названию сопутствует указание, что выбранное вами пиво "специальное", "оригинальное", "юбилейное", "золотое" и т.п., - тут, собственно, комментарии излишни: вашему вниманию предложены сорта - гордость фирмы. И сами понимаете, что надписи типа "Наше доброе пиво" - это чистой воды лирика, рекламная приманка, практической информации не несет.

А вот "Рremium" и тем паче "Superpremium" - не проходите мимо: это обозначает принадлежность пива к высшей категории. Кстати, и "педигри" (pedigree), которое у многих ассоциируется с чем-то собачьим, на самом деле означает "высшая проба".

Очень важно не упустить шанс определить, пастеризованный напиток у вас в руках или нет. Для непастеризованного пива, которое многими уважается за то, что оно "живое", и которое поэтому длительному хранению не подлежит, особенно существен срок годности (дата, до которой пиво должно быть употреблено, и заодно присмотритесь к указанным условиям хранения напитка). Попутно заметим, что надпись "draft" ("draught") на пивной таре означает, что мы имеем дело с бочковым, непастеризованным пивом.

Естественно, уважающее себя пиво укажет на этикетке своего изготовителя, а иногда и год рождения фирмы, чтобы подчеркнуть свое благородное старинное происхождение. Кому есть чем похвастаться, тот и награды не преминет поместить на этикетку.

Опытного пиволюба обязательно заинтересуют цифры на этикетке. Ну, какие-нибудь "0,5 л" можно и не брать в расчет: натренированный глаз с ходу оценивает объем тары. А вот крупные, бросающиеся в глаза на каждой нашей этикетке цифры, скажем 15%, подкованный потребитель пива отметит. И вовсе не потому, что примет их за греющие душу многих проценты спирта в пиве (алкоголь тоже указывают на этикетке, но цифрами меньшего размера: у легких сортов объемная доля этилового спирта - до 4%, средняя крепость - 5-6%, крепкими считаются напитки выше 7% алкоголя), а потому, что они скажут ему о плотности пива, о проценте экстракта в нем (то есть доле сухих веществ в начальном сусле, перед сбраживанием). У светлых сортов пива плотность - 11-17%, у темных - 12-21%. Зачем надо знать плотность жаждущему поскорее влить в себя пиво? Ну как же! Пиво небольшой плотности как бы "пожиже", а у насыщенного, экстрактивного

- полнее вкус, интенсивнее аромат. Всякие "юбилейные", "специальные" обычно именно такие. Кстати, на этикетках импортного пива плотность не указывается, есть только процент алкоголя. Видно, пивной народ за кордоном нелюбопытен.

Иногда на этикетке (чаще на контрэтикетке) есть и состав пива, то есть указано сырье, из которого напиток приготовлен (ячменный солод, хмель, дрожжи, вода, у некоторых сортов может быть использован ржаной или пшеничный солод, овес, рис, кукуруза, фруктово-ягодные добавки - все для оригинальности рецепта, для разнообразия вкуса и аромата, а то и для снижения себестоимости готового продукта). Не поленитесь пробежаться по этой информации, особенно если вы любитель-исследователь новых сортов, "собиратель" оригинальных вкусо-ароматических характеристик пива.

Для озабоченных своим здоровьем полезны цифры энергетической ценности в Ккал, количество углеводов в граммах. И конечно, порадуйтесь, увидев знак государственного стандарта с соответствующими цифрами.
Ну вот, это, пожалуй, основное, в чем должен ориентироваться пиволюб, чтобы выбрать пиво по вкусу. Приятного пивопития!