1.
Если в копоти лампа,
будто мёртв свет в пыли;
если облаку плакать,
славе радуги-- клин;
если лютня разбита,
сладость песен-- в былом,
если губы с молитвой,
вся любовь-- на потом.

2.
Вся музЫка да нега
тоньше лютни да ламп;
в сердце эха омега,
если песня сплыла;
так же воет печально
ветер среди руин
или колокол чайкой:
"утонул тут один".     

3.
Где сердец двух слиянье,
там любовь-- из гнезда:
слабаку в назиданье
память, тягость суда.
О Любовь! что ты плачешь?
хрупок был твой почин:
колыбель твоя кляча,
дом и гроб из морщин.
 
4.
Ты в плену колебаний:
точно буря ворОн,
разум гонит клубАми
твой погубленный схрон.
Солнце глянет зимою:
твой насест догниёт,
твой орёл, неустроен,
смех нагой обретёт.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                       I.............................
          When the lamp is shattered
The light in dust lies dead -
          When the cloud is scattered
The rainbow's glory is shed.
          When the lute is broken,
Sweet tones are remembered not;
          When the lips have spoken,
Loved accents are soon forgot.
     
                   II.............................
          As music and splendour
Survive not the lamp and the lute,
          The heart's echoes render
No song when the spirit is mute: -
          No song but sad dirges,
Like the wind through a ruined cell,
          Or the mournful surges
That ring the dead seaman's knell.             
                   
                  III...........................................
          When hearts have once mingled
Love first leaves the well-built nest
          The weak one is singled
To endure what it once possessed.
          O Love! who bewailest
The frailty of all things here,
          Why choose you the frailest
For your cradle, your home, and your bier?

                 IV.........................
          Its passions rock thee
As the storms rock the ravens on high;
          Bright reason will mock thee,
Like the sun from a wintry sky.
          From thy nest every rafter
Will rot, and thine eagle home
          Leave thee naked to laughter,
When leaves fall and cold winds come.

by Percy Bysshe Shelley 
                         

                               I...................................
                               Разобьётся лампада,
                          Не затеплится луч.
                               Гаснут радуг аркады
                          В ясных проблесках туч.
                               Поломавшейся лютни
                          Кратковременный шум.
                               Верность слову минутней
                          Наших клятв наобум.

                               II........................................
                               Как непрочны созвучья
                          И пыланье лампад,
                               Так в сердцах неживучи
                          Единенье и лад.
                               Рознь любивших бездонна,
                          Как у стен маяка
                               Звон валов похоронный
                          Над душой моряка.

                               III....................................
                               Минут первые ласки,
                          И любовь – из гнезда.
                               Горе жертвам развязки.
                          Слабый терпит всегда.
                               Что ж ты плачешь и ноешь,
                          Что ты, сердце, в тоске?
                               Не само ли ты строишь
                          Свой покой на песке?

                               IV..........................................
                               Ты – добыча блужданий,
                          Как над глушью болот
                               Долгой ночью, в тумане,
                          Птичьей стаи полет.
                               Будет время, запомни,
                          На осенней заре
                               Ты проснешься бездомней
                          Голых нив в ноябре.
                         
                         Перевод Б. Пастернака

Где ты, любимейшее Завтра?
Мы все: стар, млад, силён и слаб,
богат, бедняк, храня печаль и радость
твоих улыбок ищем лад...
Да не тебя, ах! видим день обычный!
Бежим Сегодня, а тебя всё ищем.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

To-morrow
 
Where art thou, beloved To-morrow?
When young and old, and strong and weak,
Rich and poor, through joy and sorrow,
Thy sweet smiles we ever seek,—
In thy place—ah! well-a-day!
We find the thing we fled—To-day.

by Percy Bysshe Shelley

                                              Завтра

                      О, где ты, утро завтрашнего дня?
                      Седой старик и юноша влюбленный,
                      В душе и радость и печаль храня, -
                      Все ждут твоей улыбки благосклонной.
                      Но всякий раз, неотвратим, как тень,
                      Сегодняшний тебя встречает день.

                      Перевод Б. Гиленсона

Здесь был когда-то островок
фиалкой, анемоной бок
его был "вымощен";
а крыша-- листья да цветы,
что с летней свежестью на ты,
где солнце с бризом во кусты
не глядывали; сосны высоты
невиданной, их красоты`
достойны самоцветы-кощи;
был облачён лазурью волн,--
а горы с облака`ми "пол"
без дна мостили денно, нощно. 

перевод с английского Терджимана Кырымлы

The Isle

There was a little lawny islet
By anemone and violet,
Like mosaic, paven:
And its roof was flowers and leaves
Which the summer's breath enweaves,
Where nor sun nor showers nor breeze
Pierce the pines and tallest trees,
Each a gem engraven;—
Girt by many an azure wave
With which the clouds and mountains pave
A lake's blue chasm.

by Percy Bysshe Shelley 

                                        Островок

                       Островок лесистых склонов,
                       Белоснежных анемонов,
                            Где, фиалковую тень
                       Влажной свежестью колыша,
                       Дремлет лиственная крыша;
                       Где ни дождь, ни ветер синий
                       Не тревожат стройных пиний;
                            Где царит лазурный день;
                       Где, поверх блаженных гор,
                            Что до плеч в жемчужной пряже,
                            Смотрят облачные кряжи
                       В синеву живых озер.

                       Перевод А. Голембы

Затем на берегу Хорезмском, дальнем,
он приустал, в гнилом гуляй-болоте
непроходимом. Строгое веленье
толкнуло его к морю. Лебедь
присел там в камышах у тихих волн,
поднялся он, на крыльях мощных взмыл
высо`ко, полетел блестяще
понад бескрайним всем земным.
Глаза Поэта вслед ему: "Домой,
красавец, у тебя есть дом свой,
где с нежною подругой шеями совьётесь
пухо`выми, та взглядом ясным,
твоих очей сиянье отразит.
А кто я есть, что должен здесь томится,
хоть голос слаще мой твоей последней песни,
дух шире твоего, и гармоничней
стан мой, почто я сил остаток
пустому ветру расточаю, и слепой земле,
глухому небу?" Скорбная улыбка
отчаянья скривила ему губы.
Он понял: сон неумолимей смерти,
тот держит под замком свои дары,
а та лукавая, молчком махнув завесой,
над обаяньем собственным смеётся.

Испуган думою своей, он оглянулся.
Близ не было открытого врага, ни следа,
ни звука -- ужас весь из глубины ума.
У брега лодочка плыла, к ней взор
его нетерпеливый устремился.
Она была давно заброшена, борта
потрескались, худой каркас
от волн прилива ходуном ходил.
Порыв неутолимый повелел ему
уплыть по Смерть в широком море;
ведь знал он: богатырша Тень
в грязи на дне кишащем гроты любит.

День ясен был, а море вместе с небом
пили` бодрящий свет; а ветер
мёл с берега, черня волн череду.
Душе стремящей повинуясь, странник
сел в лодку, распростёр на голой мачте
свой плащ, отчалил в одиночку,
и лодка пронялась покоем моря
как облака клочок пред бурей.

То ль во серебряной мечте послушна
дыханию ветров благоуханных
на облаках пухо`вых, столь проворно
по водам тёмным и рябым бежала
тугая лодка. Вихрь всё заметал
барашки гнал истерзанной им гладью.
Вздымались валы. Выше, выше
крутые шеи их под плетью бури вились
что змеи бешеные в хватке грифа.
Покойно наблюдая лютость сечи--
волну внахлёст волны, скрещенье вихрей,
водоворот темнеющий обманнои чёрные теченья обманным
толкующийся вслепую, он сидел:
как будто духи те ему прислуга
назначеная, что вести ко свету
очей любимых, так Поэт сидел
держа покорный руль. Уж вечерело,
лучи заката в радуги оттенки
раскрасили соборы ширь-туманов,
что покрывали путь его над бездной;
мгла, медленно с восхода подымаясь,
сплетала россыпь тёмных кос в венок
очам сияющим, челу былого дня;
ночь кралась в платье звёзд. Повсюду
ужаснейшие горы колотились,
числом всё прибывая ,то ль шутя
над тихим и блестящим небом. Лодка
ещё опережала бурю, точно пена
по зимней и порожистой реке,
то замирая посреди двух волн,
то избегая падающих масс
сражённых валов; бережно несла
то ль в этом хрупком и ненужном теле
стихии бога?

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                    И наконец, на берегу Хорезмском
                    Пустынный шаг замедлил он среди
                    Болот зловонных; к берегу морскому
                    Его тянуло; лебедь плавал там
                    Средь камышей в малоподвижных водах.
                    Он подошел, и лебедь взмыл на крыльях
                    Могучих в небо, высоко над морем
                    Вычерчивая яркую стезю.
                    За лебедем следил он жадно: "Птица
                    Прекрасная, к родному ты стремишься
                    Гнезду, где нежная подруга шею
                    Пуховую свою с твоей сплетет,
                    Сияньем ясных глаз тебя встречая.
                    А я? Кто я? Зачем я здесь, хоть голос
                    Мой сладостней твоей предсмертной песни,
                    И шире дух, и стан мой соразмерней
                    Прекрасному, зачем я расточаю
                    Себя, хоть воздух глух, слепа земля,
                    А в небе нет мне отзвука? Уста
                    В отчаянье как будто улыбнулись.
                    Он понял, что неумолимый сон
                    Скуп на дары, а смерть еще лукавей,
                    Безмолвная, прельщающая тенью,
                    Чтоб высмеять свое же обаянье.

                    И, устрашенный собственною мыслью,
                    Он огляделся в поисках врага,
                    Но только в нем самом таился ужас.
                    У берега заметив утлый челн,
                    К нему стремился взор нетерпеливый.
                    Челн был давно заброшен, и борта
                    Потрескались, и содрогался корпус,
                    Когда к нему прибой могучий льнул.
                    Порыв безудержный велел скитальцу
                    Сесть в челн и в море мрачном смерть искать.
                    Он ведал: жизнь кишит в подводных гротах,
                    И нравится могучей тени там.

                    День ясен был, и небо, как и море,
                    Сияньем вдохновительным питалось,
                    А волны хмурил только ветерок.
                    Подвигнутый душою беспокойной,
                    В челн прыгнул странник, водрузил на мачте
                    Свой плащ, как парус, и отплыл один,
                    А лодка в море поплыла спокойном,
                    Как облако в лазури перед бурей.

                    Как в зыбком серебристом сновиденье
                    Плывешь порою по теченью ветра
                    Благоуханного средь облаков
                    Сияющих, так по волнам бежал
                    Упорный челн. Вихрь между тем крепчал
                    И гнал его с порывистою силой
                    По белым кручам вспененного моря,
                    А буря на лету хлестала волны,
                    И судорожно волны извивались,
                    Как змеи в хищнояростных когтях.
                    Неколебим, любуясь дикой битвой
                    Волны с волной и вихря с вихрем новым,
                    Бросками, пляской, разъяренным бегом
                    Вод сумрачных и грозных, он сидел,
                    Как будто вихри в шторм ему служили,
                    Покорные, препровождая к свету
                    Очей любимых, так Поэт сидел
                    И руль держал, а в море вечерело,
                    И радужные отблески заката
                    Раскрасили соборы брызг летучих,
                    Над бездной осенивших путь его;
                    Мгла, медленно с востока поднимаясь,
                    Из девственных своих сплетала прядей
                    Венок для угасающего дня;
                    Ночь в звездном одеянье следом шла;
                    Со всех сторон вздымались водяные
                    Хребты в междоусобице стихийной,
                    Высмеивая с ревом небеса
                    В спокойном блеске. Маленькая лодка
                    Плыла сквозь бурю, как седая пена
                    По ледяной порожистой реке,
                    То замирая вдруг над зыбкой кручей,
                    То избегая взрывчатой громады,
                    Грозящей морю; лодочка плыла,
                    Как будто бы, подобный человеку,
                    В ней бог сидел.

перевод К.Бальмонта
английский оригинал см. по ссылке (строки 272--351) :http://www.bartleby.com/139/shel112.html

Он встал мгновенно ,транс прогнав внезапный--
холодный свет зари, луна голу`ба
низка в закате, вычурные горы,
светла долина и безлюдный лес
окру`жили его бивак. Куда умчались
оттенки неба над его главой
парившие вечор? где звуки убаюка;
мистерия, величие земли;
веселие, экстаз? Поблёкшие глаза его
взирали на пустую сцену безучастно,
как океанский блик на мать-луну.
Любви телесной фея в сон послала
виденье заслонившие дары
допрежние свои. Он зря следит
неуловимую за явью тень--
та за кордоном уж, увы! увы!
Неужто члены, вздох, и голос бывший
обманом сникли? Навсегда ушёл
в пустыню, бездорожье сна былого
прекрасный образ? Иль врата черны
погибели ведут в твои рай чудесный,
о Сон? Иль радуги сияющая арка
и образ гор на глади вод ведут лишь
во мрачный, водянистый омут,
а синий свод погибели -- из всплесков
противнейшей клоаки, где любое
исчадье, пряча свои бельма ото дня,
влечёт, о Сон, нас в твой удел сладчайший?
Сомнение внезапно хлынуло на сердце,
взбодрённое надеждой жадной, жалом
отчаянья пронзившей мозг.
                                                    Пока
день небо озарял, поэт с душою
немой держал совет. Вночи явилась страсть,
врагиня лютая ослабленной надежды,
покой отобрала, и повела
его во тьму... Вот так орёл в охвате
змеи зелёной, чувствуя в груди
горенье яда, вдруг летит вслепую
сквозь ночь и день, и бурю, штиль и облака,
взбешён дразнящей болью, наобум,
в простор небес дико`й-- ведомый
сияньем блика грёзы милой той,
под хладным глянцем ночи нелюдимой,
по буеракам, выемкам ложбин,
топча с размаху змея лунной жёлчи,
летел он. Красная заря его полёт зарила,
насмешливо роняя жизни блески
на щёки смертника. Блуждал он
пока с Петрийской кручи показался
Аорнос над далёким горизонтом
что облако; минуя Балх, где гробницы
царей парфянских на семи ветрах
дарят им пыль клубами, бешено блуждал он
за днями день, и часа не берёг,
и жизни ,что пока питала
огонь распада в нём.От отощал,
а волосы его всклокоченные осень
страданий странных на ветру
оплакивали; слабая рука
висела мёртвой костью в дряблой коже;
Житьё и блеск, что потреблял его, сияли
что тайно тлеющий очаг
 из глаз его, и только. Поселяне,
что человечно пособляли его нуждам,
встречали с изумлённым страхом
летучего пришельца. Горец,
заметив на скале головоломной привиденье,
считал, что ветра Дух с сиянием в очах,
дыханьем частым, сто`пами,
не уминающими наст, прервал
побег; ребёнок прятал в складках
одежды материнской личико,
напуганное блеском тех бешеных очей,
чтоб после видеть в снах больных
мерцанье взгляда. Правда, девушки-молодки,
наученные естством, могли истолковать
лишь половину боли, что его терзала,
звали` его чужими именами
друзей и братьев, пожимали руку
увядшую его, прощаясь,
и провожали плача, видели едва
сквозь слёзы путь его с порогов отчих.                   

перевод c английского Терджимана Кырымлы

               
                    Был ниспровергнут сон толчком внезапным;
                    Уже белел рассвет, и месяц синий
                    На западе садился; проступали
                    Вблизи холмы; леса вокруг него
                    Угрюмо высились. Куда девались
                    Цвета небес, игравшие над рощей
                    Минувшей ночью? Где ночные звуки,
                    Баюкавшие сон его? А где
                    Мистерия ночная, где величье
                    Земли, где торжество? Глаза, тускнея,
                    Глядели в пустоту, как на небесный
                    Прообраз из воды глядит луна.
                    Сладчайший дух любви послал виденье
                    Во сне тому, кто дерзостно отверг
                    Ее дары. Он трепетно следит
                    Неуловимую вне грезы тень,
                    Предел - увы! - пытаясь превозмочь.
                    Неужто облик, только что дышавший,
                    Был мороком? И сгинул, сгинул, сгинул
                    В пустыне безысходно-тусклой сна
                    Навеки? Неужели, кроме смерти,
                    Никто не может отворить эдема,
                    Сна твоего, и радуга в лазури,
                    И горы в зыбком зеркале озерном
                    Ведут лишь в черный омут водяной,
                    А синий свод и смрад отвратной смерти,
                    В котором тень, исчадие могилы,
                    Скрывается от мерзостного света,
                    Причастны, сон, к твоим отрадным чарам?
                    Ему сомненье затопило сердце,
                    Надежду пробудив, сжигало мозг
                    Отчаяньем.
                                         Пока светился ясный
                    День в небесах, поэт с душой своею
                    Держал совет немой, а ночью страсть
                    Пришла, врагиня раздраженной грезы,
                    Покой стряхнув с него, и повлекла
                    Во мрак ночной. Как сдавленный змеей
                    Зеленою, почувствовал, как яд
                    В груди горит, уносится орел
                    Сквозь мрак и свет, сквозь вихрь и сквозь лазурь
                    Гнетущей дурнотою ослеплен,
                    В бескрайнюю воздушную пустыню,
                    Так, движимый прелестной тенью грезы
                    В сиянье ночи, мрачном и студеном,
                    По буеракам, по болотам топким,
                    Змей скользких света лунного топча,
                    Бежал он, и ему сияло утро,
                    Насмешливой окрашивая жизнью
                    Его ланиты мертвые; блуждал он,
                    Пока не различил с Петрийской кручи
                    Над горизонтом облачный Аорнос;
                    Балх видел он, и видел он могилы
                    Царей парфянских; пыль над ними вечно
                    Клубится на ветру; блуждал в пустыне
                    Он день за днем, скитался, изнуренный
                    Скитаньем тщетным; тлело в нем томленье
                    И собственным питалось угасаньем;
                    От отощал, и волосы его
                    Поблекли, осень странную оплакав
                    На злом ветру; бессильная рука
                    Висела мертвой костью на дряблой коже;
                    Жизнь с пламенем, снедающим ее,
                    Как в горне, тайно вспыхивала в черных
                    Глазах его; страшились поселяне,
                    Чья человечность нищего снабжала
                    Припасами, когда к жилищам их
                    Он приближался робко. Храбрый горец,
                    Над пропастью такое привиденье
                    Встречая, полагал, что перед ним
                    Дух ветра, чьи глаза горят, чьи вздохи
                    Неистовы, а шаг в снегах бесследен;
                    Ребенок прятал в юбке материнской
                    Лицо свое, пугаясь этих взоров
                    Блуждающих, чей необычный пламень
                    Ему сверкал во многих сновиденьях
                    Ночной порой, и разве только девы
                    Угадывали, что за хворь терзает
                    Скитальца, называли незнакомца,
                    Пусть по ошибке, другом или братом
                    И руку пожимали на прощанье,
                    Сквозь слезы гладя вслед ему потом.

                   перевод К,Бальмонта

Поэт блуждал, Аравию прошёл он,
и Персию, пустыню Хорасана,
и чрез хребты надземные, что Инд
да Окс с вершин ледовых низвергают,
в восторге-радости держал свой путь;
покуда не забрёл в Кашмир, в долину
лесистую, укромнейшую, где
благоухающие заросли увили скалы,
беседку сотворив у речки юркой,
там и прилёг. К нему во сне пришла
дотоле небывалая надежда,
не обжигавшая ещё горячих щёк.
Он увидал укутанную деву,
сидевшую поблизости него,
что голосом грудным, его души,
о чём-то говорила с ним же. Дум покой
с музы`кою протяжной сочетался
беседы тихой, звуки чьи плелись
в изысканную сеть потоков, всплесков,
творили суть души утком, основой.
Она о правде молвила, о знаньи,
о добродетели, об устремленьи
к божественной свободе, что любезней
всего была ему, стихами, поэтесса.
И уж огнь разума сквозь силуэт её
пылал, она почти рыдала, её глас
почти заглох под пафосом сказанья.
Наги были лишь пальцы рук её,
что странно струны чудо-арфы приласкали,
а вен её набухших красноречье-кровь
тянула сказ неслыханный. Биенье лишь
её лишь сердца заполняло срывы
игры на струнах, а дыханье девы
согласно с песней бурною лилось
и обрывалось.  Вдруг привстала гостья:
не выдержало взрывчатого груза
избытка горя её сердце; он обернулся--
и увидал под мягким покрывалом
струящихся ветров её живые члены,
светящиеся жизненным теплом:
она нагие руки простирала,
черна коса качалась с ночью в лад,
звали глаза большие; её губы
тянулись трепетно от страсти побледнев.
И сердце крепкое его сорвалось
и опьянело от выплеска любви. Он встал
рывком, сжав судорогу вздохов
и руки протянул чтоб ухватить
её трепещущие груди... отшатнулась
она, хотя затем, восторгу уступив,
неистово, беззвучно еле вскрикнув,
обвила стан его неплотскими руками.
И чернота покрыла её озорные очи шалящие,
а ночь обволокла и поглотила образ; сна
темнеющий поток заполнил очертанья,
хлестнул волной, насытил праздный мозг.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                    Сквозь покрывало, сотканное ветром,
                    В Аравии и Персии блуждал
                    Поэт, потом в пустыне Карманийской,
                    И, радостный, он побывал в горах
                    Надземных, где родятся Инд и Окс,
                    Из ледяных пещер струясь в долины;
                    И, наконец, в долине Кашемирской
                    Укромный уголок нашел, где в куще
                    Благоуханной близ прозрачной речки
                    Средь голых гор свои раскинул члены
                    Усталые, и чаянье во сне
                    Его постигло, что не жгло доселе
                    Ланит его; поэту снилась дева,
                    Которая сидела рядом с ним
                    И не откидывала покрывала
                    С лица, но голос трепетный был голос
                    Его души, где мусикия ветра
                    И родников струистых; чувство млело
                    В тенетах разноцветных пестрой пряжи;
                    А голос говорил ему о знанье,
                    Вещал он о божественной свободе,
                    С поэтом говорить пришла сама                   
                    Поэзия, и разум в строгом строе
                    Своем зажег ее летучий стан
                    Сияньем, и всхлипы прорывались
                    В неистовых созвучиях, а голос
                    Поник в своем же пафосе; персты,
                    Одни обнажены, по странным струнам
                    С мелодией скользнули; в жилах кровь
                    Повествовала о неизъяснимом,
                    А пенье прерывалось временами
                    Биеньем сердца, и согласовалось
                    Ее дыханье с бурным ладом песни
                    Прерывистой, и поднялась она,
                    Как будто гнета взрывчатое сердце
                    Не вынесло; на звук он обернулся
                    И увидал при теплом свете жизни
                    Пылающие прелести ее
                    Сквозь покрывало, сотканное ветром,
                    Нагие руки, кудри цвета ночи,
                    Сияющие очи и уста
                    Отверстые, трепещущие пылко.
                    Он мощным сердцем дрогнул в преизбытке
                    Любви, рванулся к ней всем телом, руки
                    Простер, дыханья не переводя,
                    К желанным персям; отшатнулась дева
                    И сразу же, охвачена восторгом
                    Неудержимым, вскрикнула, приемля
                    Его телесность в зыбкие объятья,
                    Которые при этом исчезали,
                    И черный мрак ему глаза подернул,
                    Ночь поглотила призрачную грезу,
                    И непроглядный сон окутал мозг.

                    перевод К.Бальмонта
                    английский оригинал см. по ссылке (строки 140--191): http://www.bartleby.com/139/shel112.html

Почил поэт, его предчасный гроб
ничья рука, дрожа, не убирала,
но ,завиваясь, осенью ветры
поверх костей гниющих пирамиду
гниющих листьев тихо возвели...
милёнок юнош! --плакальщица-дева
не убирала цве`том, кипарисом
его сырое ложе упокоя,--
учтив и храбр, и благороден,-- также
его лихую долю бард не вспомнил,--
он жил ,и умирал, и пел не нужен.
Его расслышав пламенные речи,
чужие плакали, а девы ,увидав
безвестного юнца, томились молча,
тоскуя по любви неразделённой
в его горячем и пытливом взоре.
Серебряной мечтой, виденьем строгим
его кормилось детство. Всякий вид
и звук земли просторной, неба разливного
питали благородством дух ребячий.
Божественной премудрости фонтаны
не оминали уст его пытливых;
всё доброе, великое, благое, что
поэзия с преданьем освящали,
он чувствовал и знал. Когда подрос он,
покинул отчий кров вдруг ставший чуждым
и холодеющий очаг, дабы в краях нехоженых
пытать неведомые правды. Много сколь
пустынь широких, троп непроходимых
проторил шагом беззаветным он,
а кроткостью своих речей и взгляда
у диких покупал покой и провиант.
Таинственнейшие шаги Природы
следил он, следуя как тень за Нею:
там ,где вулкан пылающий льды, снеги
долины заволакивает пепельным огнём;
где битума озёра волнами лихими
голь мысов гложут постоянно; или там,
где тайные пещеры, тёмные, крутые
чадят огнём и ядом родников,--
ни корысти, ни гордости нет ходу,--
чьим залам нет ни меры, ни числа, а своды
алмазами и златом блещут звёздно,
колоннами из хрусталя подпёрты,
над жемчуга ковчегами нависли
и хризолитовые троны сторожат.
А всё ж не изобилие богатства,
не злато-самоцветы,-- свод небесный
да зе`лена земля юнца пленила,
очаровала: тот бродил далёко
укромными долинами, и жил там,
пока голубки с белками не стали
кормиться пищею своей бескровной
с его ладони доброй, кротким взглядом
привлечены, и добротой душевной;
и антилопа, шорохом листвяным
гонимая обычно, замирала,
чтоб рассмотреть попристальней фигуру
гораздо грациознее своей.Поэта стопы,
послушные стремлениям высоким,
к руинам древним следовали дённо:
Афины, Тир и Баальбек; пустыню,
Ерусалим воздвигнут где, останки
заветных Вавилонских башен,
и Мемфиса былого пирамиды,
и Фивы, барельеф на на обелиске
из алебастра яшмовой гробни`цы
дикивинный, и сфинкса-инвалида,
и Эфиопию за голыми хребтами
укрытую. Среди руины храма,
чудовищных колонн и диких ликов
надмiрного, где мраморные духи
хранят мистреью Зодиака в бронзе,
а мертвецы кладут немые думы
свои на стены вкруг немые,
он медлил, созерцая мира
заметки юности весь день горящий,
не отрывался и когда луна
чудесные покои населяла
тенями плавающими во мгле,
он все смотрел упорно,
пока его оцепеневший ум,
не полыхал вдруг, одухотворённый,--
и вмиг он постигал лихую тайну
рождения времени стареющего всё.
Меж Арабская девица пищей
делилась собственной, из отчего шатра,
кошму доставила, ночлег устроив,
обслуживала быт пришельца, лишь бы ей
внимать шагам его, влюблённой,
не смеющей в благоговейном страхе
признаться в том любимому,-- она
оберегала сон его украдкой,
несжатые рассматривала губы
сновидца и считала вздохи,
невинных снов свидетелей немых,
а как заря красна луны желток
выбеливала бледным мелом,
девица возвращалась в отчий дом,
бледна, страстна, страшна и осиянна.

перевод с английского Терджимана Кырымлы    

                    Почил Поэт в безвременной могиле,
                    Которую не руки человека
                    Насыпали; нет, в сумрачной пустыне
                    Над скорбными костями вихрь в ненастье
                    Насыпал пирамиду скорбных листьев;
                    Красавец юный! Дева не пришла
                    Украсить кипарисом и цветами
                    Заплаканными одинокий сон;
                    Никто судьбы его певучим вздохом
                    Не помянул; и жизнь его, и песнь,
                    И смерть - возвышенные, одиноки;
                    Он слезы песней вызывал; томились,
                    Неведомому внемля, девы; пламень
                    Его очей погас, пленив сердца;
                    Молчание влюбилось в нежный голос,
                    Его в своей темнице затаив.
                    Сном серебристым и виденьем строгим
                    Он вскормлен был. Тончайшим излученьем,
                    Изысканным звучанием питали
                    Земля и воздух избранное сердце.
                    Родник идей божественных не брезгал
                    Его устами жаждущими; все
                    Великое, прекрасное, благое,
                    Чем святы миф и быль, он постигал
                    И чувствовал; чуть повзрослев, покинул
                    Он свой очаг и дом, взыскуя истин
                    Таинственных в неведомых краях.
                    Пустыня привлекла его шаги
                    Бесстрашные; радушных дикарей
                    Чаруя, находила кров и пищу
                    Песнь для него; он следовал, как тень
                    Природы, по стезям ее заветным
                    Туда, где багровеющий вулкан
                    Свои снега и льды овеял дымом
                    И пламенем; туда, где смоляные
                    Озера вечно гложут наготу
                    Утесов черных; видел он пещеры
                    Зубчатые, извилистые вдоль
                    Опасных русл, в которых яд и пламя
                    Бушуют, чтоб корысть не заглянула
                    В звездистый храм, где злато, где алмазы,
                    Где залам нет числа, где пирамиды
                    Хрустальные, где хрупкий перламутр
                    Гробниц и яркий хризолит престолов.
                    И все-таки милее самоцветов
                    Осталось переменчивое небо
                    И мягкая зеленая земля
                    Для любящего сердца; выбирал он
                    Безлюдный дол, и жил он там, как дома,
                    И привыкали голуби и белки
                    Из рук его брать пищу без опаски,
                    Привлечены беспечным нежным взором;
                    И антилопа, хоть ее страшит
                    Малейший шорох, скрыться не спешила,
                    Любуясь красотою, превзошедшей
                    Ее красу; он шествовал, ведомый
                    Высокой мыслью, чтобы в разных странах
                    Узреть руины грозного былого;
                    Он посетил Афины, Баальбек,
                    Тир, Вавилон и сумрачный пустырь,
                    Который звался Иерусалимом;
                    Он Фивы посетил, Мемфис он видел
                    И пирамиды вечные, он видел
                    Резьбу таинственную обелиска,
                    Гроб яшмовый он видел, видел сфинкса
                    Увечного; он тайны эфиопов
                    Постиг. Он побывал среди развалин
                    Священных, средь кумиров, что являют
                    Черты сверхчеловеческие там,
                    Где служит медным тайнам Зодиака
                    Страж, демон мраморный, где мысли мертвых
                    Немые на стенах, немых навеки;
                    Усердно созерцал он монументы,
                    В которых юность мира, изучал
                    Он долгим жарким днем безмолвный образ,
                    И при луне в таинственной тени
                    Он продолжал свой опыт созерцанья,
                    Покуда вдохновение не вспыхнет,
                    Явив разгадку в трепетном истоке.
                    Дочь юная араба с ним делилась
                    Дневной своею пищей, постилала
                    Ему циновку и украдкой
                    Следила, дел домашних сторонясь,
                    Влюбленная, за ним, не смея выдать
                    Любви своей, и сон его ночной,
                    Бессонная сама, оберегала,
                    Ловя дыханье уст и грез его,
                    И, томная, домой не возвращалась,
                    Пока не вспыхнет алая денница
                    И бледная луна не побледнеет.

перевод К.Бальмонта
текст оригинала см. по ссылке (строки 50--139 ) :http://www.bartleby.com/139/shel112.html

О Мир! О Жизнь! О Время!
На чьи последние ступени я взбираюсь,
дрожа над тем, на чём страдал;
весны твоей вернётся слава, верю?
Нет, ни за что ... никогда!

Ни дня, ни ночи:
радость сбежала точно.
Весна-свежа, лето, зима изо льда,
сердце разбитое режьте моё, неурочно
счастье ему... навсегда!

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Бывает, Осенью гуляю--
мятётся листьев мертвь;
то небо чисто озираю--
Весна не без потерь.
Зимы где чудо-снег, морозы;
где ныне Лета тучи-грозы?

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                                 Озимандия

                  Рассказывал мне странник, что в пустыне,
                  В песках, две каменных ноги стоят
                  Без туловища с давних пор поныне.
                  У ног - разбитый лик, чей властный взгляд
                  Исполнен столь насмешливой гордыни,

                  Что можно восхититься мастерством,
                  Которое в таких сердцах читало,
                  Запечатлев живое в неживом.
                  И письмена взывают с пьедестала:

                  "Я Озимандия. Я царь царей.
                  Моей державе в мире места мало.
                  Все рушится. Нет ничего быстрей
                  Песков, которым словно не пристало
                  Вокруг развалин медлить в беге дней".

                  Перевод В. Микушевича

Сказал мне странник, повидавший царство:
"Торчат ножищи, культи во пустыне.
А рядом-- лик, увязший в дюне, властный
нахмурен, и морщинистый доныне,

а на губах-- клеймо самоуправства,
что говорит нам скульптор, разгадавший,
пусть нет его давно, все эти страсти
рукой озорной на мёртвом, зряшном.

Слова видны внизу на пьедестале:
"Я Озимандий, царь царей. Познайте,
о Боги, труд мой вы в печали!"

Осталось только это. Вкруг колосса
распавшегося в бесконечность дали
раскинулась песков нагая плоскость".

перевод с англиийского Терджимана Кырымлы

Ozymandias 
 
I met a traveller from an antique land
Who said: `Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them, on the sand,
Half sunk, a shattered visage lies, whose frown,

And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them and the heart that fed.

And on the pedestal these words appear --
"My name is Ozymandias, king of kings:
Look on my works, ye Mighty, and despair!"

Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.'

Percy Bysshe Shelley