Джон Генри Маккей, "Солнце в соку"

Пополудни летом. Жаровеный зной
утюжит и землю, и род весь земной.
Чиь руки мерцают-- защитник отец!
объемлет он дали, окраинный лес,
обьемлет и поле, и реку, и град...
убитые, трупы бледны столь лежат!

Повысохли злаки, цветы, что в пыли
песочной и грязной-- прибиты, слегли;
Лес дремлет; блуждает безвольно река,
несча`стлива-- надо ей, тянет пока;
И в боли молчащей безмолвные спят
воздетые массы: гранит, известняк.

За часом година по капле течёт.
Ветрец появился, от ветер влечёт--
напрасно-- он медлит-- решится едва ль--
дрожит и сникает от жарящих жал...

На выдохе Солнце гигантскую тень
рисует по лесу-- не кисть, а кистень.

Ветрец любопытен, он ближе юлит,
узнать пожелал всё, что жар не велит.
А тени врастяжку-- малы, велики`--
пугают ребёнка-- тот вон из руки,
он братцев зовёт-- те гурьбою шумят,
к земле-- облака в наступленьи ребят!

Заклятье долой-- и опомнился лес,
река поспешает что всадник в седле;
сады ароматны, проснулись чтоб жить;
роскошна в лучах диадема вершин!

Кто жаждет, напейся; живи, кто в труде--
повержен ваш враг, смертожарящий день!

А буря клокочет вслепую метя.
Нет ,Мать, погоди, озорное дитя
уж Всё разузнало, подвигло к концу--
и просится на` руки к Ночи-отцу!

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 
* "дер Шторм"-- имя существительное мужского рода, а "ди Нахт"-- мужского рода, в оригинальном тексте Буря-- мать, а Ночь- отец, --прим.перев.


Hochsommer

Nachmittag im Sommer. Die sengende Glut
Erdrosselt die Erde und all ihre Brut.
Mit schimmernden Armen – zur Hueterin bestellt –
Umfaengt sie die Weite: das ferneste Feld,
Umfaengt sie den Wald, den Fluss und die Stadt –
Ermordete Leichen, so liegen sie matt!

Es dorren die Graeser; die Blueten, bestaeubt
Von weissgrauem Sande, sie ruhn wie betaeubt;
Es schlummert der Wald; es wandert der Fluss
Unlustig und traeg nur, weil wandern er muss;
Und lautlos schlafen in schweigender Pein
Die ragenden Massen von Kalk und von Stein . . .

Und wie nun so Stunde auf Stunde verrinnt,
Hersegelt ein Lueftchen, das moechte zum Wind
Sich blaehen – und zaudert noch – wagt es noch nicht –
Es zuckt und erbebt vor dem grausamen Licht . . .

Aufatmet die Sonne und malt an die Wald
Gigantische Schatten mit kunstvoller Hand.

Das Lueftchen, neugierig, nun naht es behend –
Will Alles noch lernen, was noch es nicht kennt.
Die Schatten, sie wechseln: bald klein und bald gross,
Erschrecken das Kind sie – schnell macht es sich los
Und ruft nach den Schwestern: da rauschen sie all
Hernieder, die Wolken, in segnendem Fall!

Gebrochen der Zauber: der Wald atmet auf;
Der Strom eilt dahin in befluegeltem Lauf;
Es duften die Gaerten; zum Leben erwacht
Und Schoenheit in Lichtern die steinerne Pracht!...

Nun trinke, wen durstet, nun lebe, wer mag,
Der Feind liegt erschlagen, der toedliche Tag! –

Und der Sturm braust daher, wutschnaubend und blind.
Nein, Vater, halt ein, denn dein reizendes Kind,
Das Allen uns eben Erloesung gebracht,
Floh laengst in die Arme der Mutter, der Nacht!‘

John Henry Mackay

Тот глупый свадебный обет,
он столь давно звучал,
теперь, коль страсть сошла на нет,
обязывает нас? Начав
любить, любили мы, сколь было сил,
пока не излюбились две любви.
Наш брак погиб, когда, нас не спросив,
забава унеслась: поди лови
клятвопреступницу, судью и палача.

Коль другу я ещё мила,
ища любви большой,
что он не дал мне не со зла,
пусть обретёт покой?
Безумье ревности ему ведь повредит,
и я с другой его не стану разлучать;
ведь только боль у брака впереди,
когда печать лишилась сургуча.
 
перевод с английского Терджимана Кырымлы

Why should a foolish marriage vow 

Why should a foolish marriage vow,
Which long ago was made,
Oblige us to each other now
When passion is decay'd?
We lov'd, and we lov'd, as long as we could,
Till our love was lov'd out in us both:
But our marriage is dead, when the pleasure is fled:
'Twas pleasure first made it an oath.

If I have pleasures for a friend,
And farther love in store,
What wrong has he whose joys did end,
And who could give no more?
'Tis a madness that he should be jealous of me,
Or that I should bar him of another:
For all we can gain is to give our selves pain,
When neither can hinder the other.

John Dryden

Четыре срока по`лнят меру года;
четыре срока на уме людском:
весна-красна, когда чиста-природа
любой изыск растит в труде простом;

а летом к наслажденью-- зелень
с весны медовых мысленных лугов,
пока с душой та не сроднится, медля
не станет частью оной; порт готов

осенней передышки: крылья в скатку--
в недеяньи хорош на вид туман,
пусть сказки сами поиграют в прятки
миная за порог, что веком дан;

зима, что чересчур бледна в недугах--
иначе б позабыла смертных другов.

перевод с английского Терджимана Кырымлы    (см. также перевод Петра Гуреева , погуглите "Четыре раза год наряд меняет,
Рядится в них и каждый человек...")

    Four seasons fill the measure of the year;
        Four seasons are there in the mind of man.
    He hath his lusty spring, when fancy clear
        Takes in all beauty with an easy span:

    He hath his summer, when luxuriously
        He chews the honied cud of fair spring thoughts,
    Till, in his soul dissolv'd, they come to be
        Part of himself. He hath his autumn ports

    And havens of repose, when his tired wings
        Are folded up, and he content to look
    On mists in idleness: to let fair things
        Pass by unheeded as a threshold brook.

    He hath his winter too of pale misfeature,
        Or else he would forget his mortal nature.

       John Keats

Там, где фиалке под главу
Распухший берег лег подушкой,
У тихой речки наяву
Дремали мы одни друг с дружкой.
Ее рука с моей сплелась,
Весенней склеена смолою;
И, отразясь, лучи из глаз
По два свились двойной струною.
Мы были с ней едины рук
Взаимосоприкосновеньем;
И все, что виделось вокруг,
Казалось нашим продолженьем.
Как между равных армий рок
Победное колеблет знамя,
Так, плотский преступив порог,
Качались души между нами.
Пока они к согласью шли
От нежного междоусобья,
Тела застыли, где легли,
Как бессловесные надгробья.
Тот, кто любовью утончён
И проницает душ общенье,
Когда бы как свидетель он
Стоял в удобном удаленье,
То не одну из душ узнав,
Но голос двух соединённый,
Приял бы новый сей состав
И удалился просветлённый.
Да, наш восторг не породил
Смятенья ни в душе, ни в теле:
Мы знали, здесь не страсти пыл,
Мы знали, но не разумели,
Как нас любовь клонит ко сну
И души пестрые мешает -
Соединяет две в одну
И тут же на две умножает.
Вот так фиалка на пустом
Лугу дыханьем и красою
За миг заполнит все кругом
И радость преумножит вдвое.
И души так - одна с другой
При обоюдовдохновенье
Добудут, став одной душой,
От одиночества спасенье
И внемлют, что и мы к тому ж,
Являясь естеством нетленным
Из атомов, сиречь из душ,
Не восприимчивы к изменам.
Но плоть - ужели с ней разлад?
Откуда к плоти безразличье?
Тела - не мы, но наш наряд,
Мы - дух, они - его обличья.
Нам должно их благодарить
Они движеньем, силой, страстью
Смогли друг дружке нас открыть
И сами стали нашей частью.
Так душам любящих судьба
К простым способностям спуститься,
Чтоб утолилась чувств алчба
Не то исчахнет принц в темнице.
Да будет плотский сей порыв
Вам, слабым людям, в поученье:
В душе любовь - иероглиф,
А в теле - книга для прочтенья.
Внимая монологу двух,
И вы, влюблённые, поймете,
Как мало предаётся дух,
Когда мы предаёмся плоти.

не знаю, чей перевод, из Интернета (с)

The Ecstasy

Where, like a pillow on a bed
A pregnant bank swell’d up to rest
The violet’s reclining head,
Sat we two, one another’s best.
Our hands were firmly cemented
With a fast balm, which thence did spring;
Our eye-beams twisted, and did thread
Our eyes upon one double string;
So to’intergraft our hands, as yet
Was all the means to make us one,
And pictures in our eyes to get
Was all our propagation.
As ‘twixt two equal armies fate
Suspends uncertain victory,
Our souls (which to advance their state
Were gone out) hung ‘twixt her and me.
And whilst our souls negotiate there,
We like sepulchral statues lay;
All day, the same our postures were,
And we said nothing, all the day.
If any, so by love refin’d
That he soul’s language understood,
And by good love were grown all mind,
Within convenient distance stood,
He (though he knew not which soul spake,
Because both meant, both spake the same)
Might thence a new concoction take
And part far purer than he came.
This ecstasy doth unperplex,
We said, and tell us what we love;
We see by this it was not sex,
We see we saw not what did move;
But as all several souls contain
Mixture of things, they know not what,
Love these mix’d souls doth mix again
And makes both one, each this and that.
A single violet transplant
The strength, the colour, and the size,
(All which before was poor and scant)
Redoubles still, and multiplies.
When love with one another so
Interinanimates two souls,
That abler soul, which thence doth flow,
Defects of loneliness controls.
We then, who are this new soul, know
Of what we are compos’d and made,
For th’ atomies of which we grow
Are souls, whom no change can invade.
But oh alas, so long, so far,
Our bodies why do we forbear?
They’are ours, though they’are not we; we are
The intelligences, they the spheres.
We owe them thanks, because they thus
Did us, to us, at first convey,
Yielded their senses’ force to us,
Nor are dross to us, but allay.
On man heaven’s influence works not so,
But that it first imprints the air;
So soul into the soul may flow,
Though it to body first repair.
As our blood labors to beget
Spirits, as like souls as it can,
Because such fingers need to knit
That subtle knot which makes us man,
So must pure lovers’ souls descend
T’ affections, and to faculties,
Which sense may reach and apprehend,
Else a great prince in prison lies.
Нам должно их благодарить
To’our bodies turn we then, that so
Weak men on love reveal’d may look;
Love’s mysteries in souls do grow,
But yet the body is his book.
And if some lover, such as we,
Have heard this dialogue of one,
Let him still mark us, he shall see
Small change, when we’are to bodies gone.

John Donne

Где плёс беременный покой
сулил усталенькой головке
фиалки, сам хорош с тобой,
хорошей я уселся ловко.
Живица марта, пропитал
ладоней узел клей весенний;
А пары две влюблённых глаз,
блуждая, так и сяк косели.
И будто наших рук привой
единство нас надёжно значил,
в глазах калейдоскоп живой
приплодом будущим маячил.
Как, взвешивая равных, рок
викторью супостатов мыслит,
так ( выйдя прочь, решить урок)
души две выше тел повисли.
Пока они там торг вели,
мы что надгробия лежали;
сомлели, дрогнуть не могли
и слово молвили едва-ли.
Кто б ,буд`{-учи} любовью утончён
душ нежный шёпот мыслью емлить,
за что шпионить обречён,
застыл в приличном удаленьи,
тот (не распутав реплик дубль,
ведь две строки близки и схожи),
впитав коктейль из двух "люблю",
ушёл бы, дар свой приумножив. 
Экстаз наш -- милый интерес,
решили мы, любовь нас нижет,
мы убедились: был не секс--
мы оставались недвижИмы;
хоть душам нашим невдомёк
составы их, любовь смешает
две смеси с общий пузырёк,
в одном смятенье умножая.
Фиалка плёсу аромат
и колер одиночки дарит,
двоя и множа во сто крат
себя, на бедность плёса зарясь.
Когда любовь так пару душ
взаимно-слитно оживляет,
тянуть двойной им легче гуж,
на пустошь прошлого не глядя.
А мы, вдруг новью вдохновясь,
себя допрежних осознали:
из атомов родилась связь
двух душ, изменчива едва-ли.
Увы, сколь пло`тям нашим врозь,
забытым нами, мыкать бедность?
Они-- не мы, лишь наш обоз,
мы только разума две сферы.
Спасибо им, ведь лишь они
до нас, для нас сплелись починком,
их чувств приплод наверх проник,
не утомляя, нас очистил.
С эфиром небо оттиск шлёт,
передавая нам веленья:
двух душ творимый переплёт--
начало тел переплетенья.
Два кровотока дух родят,
не в силах слиться воедино:
людские звания твердят
из узелков слагая диво.
К телам затем обращены,
мы обучаемы любовью:
растём в пределах их страны,
но чуду служит книга плоти.
Услышав монодиалог,
проймитесь им,-- он сам покажет,
сколь нежно-короток соскок
к любви простым телесным ражам.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Зачем избрал "малину" Лот, кто подтолкнул его осесть в развратников оплот, кои`м не страшен Бог?! Он в плен затем попал, убог, лишился своего; Пусть Авраам ему помог-- и вновь разврат кругом. Он выбрал призрачный покой, но с каждым новым днём тучнел грехов мещанских гной, что душу жёг огнём. Он, постоялец, не жилец, был вынужден терпеть-- и, всё оставив, наконец бежал, иначе смерть. Напрасно он зятьёв волок, они смеялись: "бред!"; а дочерей... он вырвал клок семьи, а град сгорел. Его жена едва ушла, но обернулась вдруг: паломник, пуповина зла-- искусный твой испуг. Ведь так, мог стать столпом и Лот, но божьей мести внял-- сберёг Всевышний свой оплот, за праведность ценя. Судьба Содома нам грозит что лезвие ножа; Господь способен нас взбодрить, чтоб к жизни нам бежать. перевод с английского Терджимана Кырымлы   Lot In Sodom How hurtful was the choice of Lot, Who took up his abode Because it was a fruitful spot With them who feared not God! A pris'ner he was quickly made, Bereaved of all his store; And, but for Abraham's timely aid, He had returned no more. Yet still he seemed resolved to stay As if it were his rest; Although their sins from day to day His righteous soul distressed. Awhile he stayed with anxious mind, Exposed to scorn and strife; At last he left his all behind, And fled to save his life. In vain his sons-in-law he warned, They thought he told his dreams; His daughters too, of them had learned, And perished in the flames. His wife escaped a little way, But died for looking back: Does not her case to pilgrims say, Beware of growing slack? Yea; Lot himself could ling'ring stand, Though vengeance was in view; 'Twas mercy plucked him by the hand, Or he had perished too. The doom of Sodom wilt be ours If to the earth we cleave; Lord quicken all our drowsy pow'rs, To flee to thee and live. John Newton

О Соловей, ты в ки`пени цветущей
щебечешь вечером, когда леса тихи`,
ты Любящему шлёшь надежд стихи--
и ликованье Май уносит в пущи.

Твоим журчаньем День в могилу спущен,
Кукушкин счёт им заглушён; твой гимн
любовь сулит... Юпитер, помоги
страсть укрепить твоим законом сущим:

она робка`; не то Птах грубый Зла
предскажет мне судьбу в Лесу суровом,
ведь поздно ты благую ноту взял

мне в помощь, беспричинно снова:
ты Музы друг, Любовь тебя звала
приятелем, а я служу им кровно.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

O Nightingale that on yon bloomy Spray,
Warbl'st at eve, when all the Woods are still
Thou with fresh hope the Lover's heart dost fill,
While the jolly hours lead on propitious May,

Thy liquid notes that close the eye of Day,
First heard before the shallow Cuckoo's bill
Portend success in love; O if Jove's will
Have linkt that amorous power to thy soft lay,

Now timely sing, ere the rude Bird of Hate
Foretell my hopeless doom in some Grove nigh:
As thou from year to year hath sung too late

For my relief; yet hadst no reason why,
Whether the Muse, or Love call thee his mate,
Both them I serve, and of their train am I.

by John Milton

О, Мир! присутствием благословишь
нетронутый войной блокадный остров,
разгладишь ли морщинистую тишь
чтоб Три Короны улыбались просто?!

Хайль Мир! Хайль радостный приём
друзей твоих, заждавшихся визита.
Одно желание устрой моё:
быть нимфе гор твоею фавориткой,

счастливой Англией, в Европе уж свободной.
Ты скипетрам, Европа, не внимай-
тираны не загонят тебя в стойла,

на цепь нейди, законности в угоду
сади на привязи великих; будет край
боренья ужасам- быть счастию солёным.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

То Реасе

Oh Peace! and dost thou with thy presence bless
    The dwellings of this war-surrounded isle;
Soothing with placid brow our late distress,
    Making the triple kingdom brightly smile?
Joyful I hail thy presence; and I hail
    The sweet companions that await on thee;
Complete my joy - let not my first wish fail,
    Let the sweet mountain nymph thy favorite be,
With England's happiness proclaim Europa's liberty.
Oh Europe, let not sceptred tyrants see
    That thou must shelter in thy former state;
Keep thy chains burst, and boldly say thou art free;
    Give thy kings law - leave not uncurbed the great;
    So with the horrors past thou'lt win thy happier fate.

John Keats

 
К  Миру

О Мир! Освободишь ли снова ты
Мой остров от военных действий?
Расправишь ли чело, смягчив черты,
Улыбкой озаривши королевство?

Я радостно приветствую тебя
С друзьями, что примкнуть к тебе готовы.
Дополни счастьем, прояви себя,
Накинь на деву гор свои покровы.

Со счастьем Англии, Европе дай свободу.
Европа! Цепи, королям в угоду,
Не дай ярмом на шее вновь сомкнуть.

Сломай их, волей наградив народы,
Тиранам укажи законов суть.
Тогда расставшись с прошлым, к счастью ты откроешь путь.

перевод с английского Петра Гуреева, см. по ссылке http://www.stihi.ru/2010/03/23/7841

Джон Генри Маккай. "Песни народные"

"Что толку во чтеньи томов многомудрых?!
Народные песни дают нам понять,
кем быть тебе вечно, и кто ты-- нетрудно,
всмотревшись в зерцало их, долю принять.

Они столь простые, что цветики луга;
скромны они, пение пташек в лесу;
внимай им пия и танцуя, что другу;
внимай им всецело: сколь сласти несут!

Ты в речку макнулся-- по членам прохлада,
они точно так утешают твой слух:
бессмертная мудрость народа, награда
для истин нетрудных взыскующих слуг,"--

--се молвил он, будто во сне неспокойном,
ладонью кровавой с опаской махнул--
и ,раб беспробудный в цепях и поскони,
с усмешкой кривою ярмо потянул...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Die Lieder des Volkes

„Was hilft es, die Buecher der Weisheit zu lesen!
Die Lieder des Volkes gilt’s zu verstehn:
Was ewig du sein wirst und was du gewesen,
In ihrem Spiegel wirst du es sehn.

Sie sind so einfach, wie Blumen am Raine,
So schlicht, wie des Vogels Gesang im Wald –
Belausche sie einmal beim Tanz und beim Weine,
Belausche sie achtsam, wie suess das schallt!

Du tauchst in ein Bad und kuehlst deine Glieder,
Es lauscht dein Ohr, weil es lauschen muss.
Das sind deines Volkes unsterbliche Lieder,
Der Weisheit erster und letzter Schluss!“ –

So sprach er, wie traeumend in ruhlosem Schlafe,
Wie wehrend hob er die blutende Hand,
Und schleppte erwachend – ein ewiger Sklave –
In aermlicher Freude sein Ketten-Gewand . . .

John Henry Mackay

Да будет сыт огонь, что мучит душу--
им я живой ещё, пусть сердце душит:
помеха славная, мной столь любима,
скорей умру, чем с ним расстанусь ныне.

Он не узнает, сколь я им истрачен:
язык не выдаст, очи не заплачут.
Не обнаружат боль гримасы; слёзы
падут тихонько, что роса на розы.

Вот, чтоб Любимому не быть жестоким, 
я сердцем жертвую, кормлю огонь им;
Чтоб утолить его, терплю умело
и верой по любви, её не емлет.

В его глазах да утону-- утешусь;
Тая любовь, пусть хмур он-- не опешу.
Прибавки счастья боязно алкать;
я столь унижен: вот ты, высота.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

 
Hidden Flame

Feed a flame within, which so torments me
That it both pains my heart, and yet contains me:
'Tis such a pleasing smart, and I so love it,
That I had rather die than once remove it.

Yet he, for whom I grieve, shall never know it;
My tongue does not betray, nor my eyes show it.
Not a sigh, nor a tear, my pain discloses,
But they fall silently, like dew on roses.
 
Thus, to prevent my Love from being cruel,
My heart's the sacrifice, as 'tis the fuel;
And while I suffer this to give him quiet,
My faith rewards my love, though he deny it.

On his eyes will I gaze, and there delight me;
While I conceal my love no frown can fright me.
To be more happy I dare not aspire,
Nor can I fall more low, mounting no higher.

John Dryden