Алкогольному прельщению подвержен человек, уставший думать, находящийся в кризисе своих умствований. «Не осознавать» – вот девиз алкоголика. 

 К бытовому алкоголизму склонны либо люди скудоумные, интеллектуально уплощенные, убогие, чей ум – ненужный довесок их примитивной душевной организации, так сказать, излишек, который им легче отбросить, отшибить, химически вытравить, чем мучиться с ним и тосковать; 

 

либо люди высокоинтеллектуальные, у которых интеллект как бы чрезмерно забивает, заполоняет их психику, подавляет движения души, делает ее несвободной, внутренне скованной, искусственной, эмоционально стертой, полумертвой. 

С алкогольным прельщением легко справляется лишь интеллектуальная середина, которая всегда склонна считать себя «золотой серединой», а также те редкие люди, которые обладают счастьем гармоничного устройства собственной души.

  

 Сугубо интеллектуальное развитие не может дать женщине полноценного раскрытия ее женского существа, потому что, выражаясь фигурально, интеллект лишь плоскость души, а не ее объем, женственность же душевна и духовна.

  

 Интеллект – не самая сильная сторона женщины. Интеллектуальность в ней не является тем духовным подвижничеством, к которому способна лишь истинная женщина. Активная интеллектуальная деятельность женщины носит по сути характер банальной, часто нелепой компенсации изначальной женственной недостаточности интеллектуалки. 

 В ее даже сугубо профессиональных суждениях и убеждениях всегда есть более или менее скрытый элемент истеричности. Она полагает, что интеллектуальными «чарами» сможет не только убедить в своих утверждениях и суждениях окружающих, но и пленить их, вызвать восхищение ею, ее умом. 

Интеллект – ее платье, она полагает себя в нем милой, очаровательной, притягательной и желанной «умницей».

 По-мужски развитый интеллект парализует в ней женственность тем более, чем более рационально пытается разрешить она свои сугубо женские проблемы. Интеллект, вообще говоря, хорош и необходим в решении исключительно объективных задач, но он почти беспомощен в поисках выхода из субъективно-чувственных тупиков души, чувства плохо внимают формальным предписаниям ума – «сердцу не прикажешь».

  

 В минуты глубокого душевного кризиса интеллектуальная женщина чувствует свой интеллект как убогий нарост, ненужный довесок, досадную мозоль, уродующую ее женскую природу, она желает освободиться от него, «забыться», ощутить, пережить в себе что-то иное, не понимаемое, 

но предчувствуемое, душевно значимое, влекущее, магически освобождающее от порожденных интеллектом и особенно ядовитых для женщины напряжения, скованности, искусственности, неподлинности самовыражения. 

 Стена интеллекта, которую она воздвигла и которая неплохо защищает ее от социума, превращается у нее в застенок, в котором томится замурованная женская душа.

 

 Такие критические состояния могут обратить интеллектуальную женщину либо к алкоголю, либо к наркотику, либо к чему-то близкому в этом отношении.

  

Интеллект плодотворен только в сочетании с другими сторонами личности; непропорционально развитый, он выхолащивает душу, подобно тому, как вдыхаемый чистый кислород сжигает живой организм (Достоевский точно замечает: «Слишком сознавать – это болезнь»).

 В самой интеллектуальной женщине нет влекущей тайны пола, она как-то подчеркнуто социальна в своем душевном устройстве, но социальность ее, надо сказать, не носит характера того удушающего сверхморализма, который отличает гиперсоциальную женщину. 

  Она прекрасно понимает относительность морали, ее условность, ей претит атмосфера морального судилища и осуждения. В своем поведении она более руководствуется принципами разумности и здравого смысла, ее трудно представить фанатичкой моральной идеи.

  

 В ней есть то, что можно было бы назвать цинизмом интеллекта, и именно это делает ее половые отношения достаточно легкими, скорыми и поверхностными, как у мужчины-ловеласа, чем она в известной степени даже бравирует, 

находя в этом для себя особую «прелесть» и «изюминку», особенно если чисто сексуальная потребность и фантазия в сочетании с внешней привлекательностью выражены у нее достаточно явно. 

Она, почти как иной мужчина, хотела бы секса-развлечения, секса-удовольствия, но то, что может удовлетворить мужчину, почти никогда до конца не удовлетворяет женщину, и такой секс лишь расшатывает ее нервную систему, потому что в нем отсутствуют те глубинные душевные мотивы, которые так нужны для ее бессознательной женской природы. 

Она может получать чувственное удовольствие, но ее внутренние душевные потребности при этом не удовлетворяются, она не ощущает себя наполненной глубокими переживаниями любви и обнаруживает зияющую пустоту собственной души. 

Такие тайные откровения надламывают ее окончательно, и она бежит от себя в надуманную реальность своей «духовной» жизни.

Но не скука и серость быта губят живую душу женщины, напротив, все уныние и пресность быта происходит от эмансипированного настроя ее души, совращенной современной мещанской цивилизацией и алчущей какого-то искусственного «духовного» напряжения.

  При таком отношении к быту семья для интеллектуальной женщины – обуза или оковы, но чаще – некая «всеобщая повинность». Она, как бы того ни хотела, не погружается полностью в атмосферу семьи, живя жизнью детей и мужа, она оставляет нечто существенное для себя, для своего внутреннего употребления. 

 Детей своих, если они у нее есть, она хотела бы как можно быстрее видеть взрослыми и самостоятельными, потому что только тогда, вне их детских капризов и упрямства, с ними можно по-хорошему договориться и что-то решить в их проблемах. 

  Она остается для детей достаточно рассудочной, интеллектуальной матерью, достоинства которой они понимают в зрелом возрасте, но не чувствуют ее эмоционального присутствия в своей детской жизни.

  

 Для нее особенно привлекательна атмосфера закрытого клуба для избранных, она желает «хорошего общества» знаменитостей или хотя бы полузнаменитостей, в котором могла бы играть роль если не дирижера, то первой скрипки обязательно. 

 Она всерьез полагает, что талантливый, интеллектуально одаренный мужчина более всего в жизни нуждается в общении именно с женщиной, подобной ей. Ее глубоко разочаровывает такой интеллектуал, когда она узнает о его романтических пристрастиях и любовных предпочтениях.

  

  Ей необходим не столько муж, сколько увлекательный партнер по интеллектуальным и сексуальным играм, которые она иногда склонна принимать за любовь. По-мужски развитый интеллект ставит женщину в довольно своеобразное положение: тяготясь чувством своей женственной недостаточности и вытесняя его, она нуждается в весьма женоподобном мужчине для убедительного усиления в себе мужских свойств. 

 Такой мужчина своим присутствием в ее жизни, своей влюбленностью в нее способствует окончательному превращению ее в мужеподобное существо.

 

  Ее связь с ним, можно сказать, не столько гетеро-, сколько гомосексуальная, и этим напоминает гомосексуальные тенденции сексуальной женщины, но, в отличие от нее, интеллектуальная женщина находит «женщину» не в своей партнерше, а в своем партнере, она как бы 

бессознательно мстит мужеству, делая его «женщиной», а себя 

«мужчиной», и тем самым лишь усиливает ложность своего положения: теперь, по существу, не только она, но и он – душевно ложнополые существа.

  

 Этот скрытый гомосексуализм, присутствующий в интимной сфере любой ложной женщины, у интеллектуальной женщины выражен даже более рельефно и броско, чем у сексуальной (что касается гиперсоциальной, то она практически без остатка сублимирует его в своей общественной деятельности). Она откровенно проявляет его в либерализме своих сексуальных взглядов, по-мужски привлеченная очарованием женской природы.

Стремление женщины к исконно мужскому творческому самовыражению, а интеллектуальная женщина стремится преуспеть именно в этом, есть прямое свидетельство ее отхода от истинно женственного начала в себе.

 Да, женщина, если она истинно женственна, может существованием своим подвигать, вдохновлять мужчину к творчеству, ибо из глубины своего женского существа излучает те магические токи, которые возбуждают творческий потенциал мужчины, будоражат его сознание возможностью реализации его творческих планов. 

 И подобно тому как мужчина входит в тело женщины, оплодотворяя его для рождения новой жизни, так и женщина, проникая в душу мужчины, оплодотворяет ее для творческого деяния. Истинная женщина вряд ли может вдохновляться собою в своем жизненном творчестве, потому что ее творчество иное, чем творчество мужчины, ей не нужен «предмет вдохновения», как ему, она ищет только признания. 

 В духовном преображении мужчины во имя ее получает она это признание, и ей не нужно, как ложной женщине, активно отстаивать себя в обществе, становясь при этом каким-то ложнополым существом.

  

 Интеллектуальная женщина не стремится «царить» в своем общественном окружении в качестве фаворитки «значительного лица» или «сильного мужчины», как это сделала бы сексуальная женщина; она не стремится осуществить свою «власть» за счет «высокоморальных» претензий к окружающим, как женщина гиперсоциальная, нет, она слишком умна для такого рода действий. 

  Она, можно думать, и вовсе не стремится «царить» и «властвовать» за счет своего сильного патрона, а просто-напросто сама становится «значительным лицом», «сильной индивидуальностью» в острой конкурентной борьбе интеллектов, где она оказывается не только «на равных», но и умнее, и сильнее многих умных и сильных мужчин.

  

  Подобная игра повышает ее самооценку и уровень притязаний и почти гарантирует ей достаточно высокий и даже престижный социальный статус. Но, обретая солидное социальное преимущество, она как женщина не может не чувствовать себя в чем-то ущемленной и уязвленной, а потому неприятные для себя переживания, связанные с этим, активно вытесняет, полагая, что они неуместны и вызваны всего лишь «расшалившимися нервами».

  

  Антиподом своей «духовной» деятельности эта женщина полагает «быт» с его «бездуховностью», «серостью», «пошлостью» и «мещанством» и чаще всего отказывается от «быта» совсем, доводя его в конце концов, если только не имеет помощницы или домработницы, до совершенного безобразия. 

 Это безвкусная хозяйка, домашняя кухня не привлекает ее совершенно, разве что она захочет чем-то удивить своих гостей; она довольствуется полуфабрикатами, готовыми продуктами и общественной столовой, предпочитая не растрачивать время впустую, на пресловутый «быт», а заняться «настоящим делом».

  

  А между тем «быт», несмотря на кажущуюся приземленность, есть не что иное, как домашний очаг, то священное место на земле, в котором есть тепло и свет земного существования, в котором взрастает человек и которое немыслимо без присутствия в нем женщины. 

 Именно этот святой домашний очаг и не может создать интеллектуальная женщина, даже имея для этого соответствующие условия. Ее пугают будничность, скука, однообразие «быта», она жаждет «взлета», «парения», жаждет «возвышенной» деятельности, «культурной жизни», а быт поглощает все это, быт, как ей кажется, умерщвляет душу.

Мужское превосходство в активной деятельности, мужская способность глубокого и яркого аналитического мышления (особенно когда она отчетливо выражена и дает мужчине возможность интересного, оригинального взаимодействия с реальными обстоятельствами) как-то 

скрыто задевает интеллектуальную женщину, ранит ее самолюбие, будит в ней нечто похожее на ревность, заставляет исподволь ощущать какую-то «умственную недостаточность», глубоко уязвляющую ее лично, и побуждает к интеллектуальной деятельности, в которой она делает попытку не только «достичь», но даже превзойти эту мужскую способность и тем самым восстановить надломленное чувство собственного достоинства.

 Разумеется, она не делает этого открыто, так сказать, демонстративно соревновательно – для этого она достаточно умна, но будоражащий ее мотив «интеллектуального развития», «творческих интересов», «духовного роста» присутствует в ней всегда и создает основной стержень ее социальной позиции.

  

 Я вовсе не хочу сказать, что все эти мотивы становятся в женщине сплошь отрицательными величинами, и ни в коем случае не отвергаю гениальность иных женщин, их духовность, их возвышенное творчество, но гениальность, и притом гениальность как женщин, так и мужчин, – 

таинственное свойство личности и не исходит, надо думать, из интеллекта исключительно, тем более интеллекта искусственно стимулируемого, преувеличенного, взвинченного, служащего исключительно целям социальной адаптации и создающего не творцов, а «…ведов» (искусствоведов, театроведов, музыковедов, пушкиноведов и т. д.).

  Своим умствованием интеллектуальная женщина прикрывает какой-то «грех» собственной души, обманывает себя, принимая свои интеллектуальные притязания за выражение духовности. Такая «духовность» – ее самое большое заблуждение, ибо нельзя ставить простого знака равенства между духовностью и интеллектом. 

 Духовность не вмещается в интеллект, она не может быть низведена до плоскости интеллекта, который является всегда лишь гранью объемного человеческого существа. Духовность – дар глубинного содержания человеческой души, она заявляет о себе в желании и способности делать добро и творить красоту и через это и в этом находить истину.

  

 Духовен не тот человек, который многое знает и многое анализирует, о многом рассуждает и многое осмысливает; духовен тот, кто сердечен, отзывчив, участлив, ответствен, даже вопреки рассудку, побуждающему его быть более взвешенным, осмотрительным, расчетливым. Духовен человек любящий и сострадающий. В этом смысле истинная женственность духовна.

  

  Интеллектуальная женщина подвизается, как правило, на поприще так называемых творческих профессий или в сопредельных с ними областях, желая здесь максимально проявить свой «творческий потенциал», свою интеллектуальную одаренность, свой аналитический блеск. Здесь мнится ей полная и достаточная реализация ее способностей, ее «личности», ее «духовности», но именно здесь более всего проявляет она себя как ложная женщина.

  Говоря об интеллектуальном типе ложной женщины, я прежде всего хочу отметить, что ее преувеличенный интеллект, занимая в ней самой господствующее положение, заглушает, подавляет собою все прочие свойства ее женской души либо значительно деформирует их.

  Женщине надо быть гениально одаренной от природы, чтобы высокий интеллект не разрушил ее женственность и сосуществовал бы с ней в гармоническом единстве.

  Разумеется, – и с этим спорить нельзя, – лучше иметь интеллект, чем его не иметь, сам по себе он прекрасный инструмент познания и взаимодействия с окружающим миром, но это то средство, которое легко, незаметно, исподволь перерождается в самоцель. 

 Невольниками собственного интеллекта становятся люди, которые буквально заворожены, загипнотизированы своими интеллектуальными возможностями и у которых интеллект выступает мерилом всего душевного содержания. 

 Для мужчины такой интеллектуальный способ существования иногда оборачивается массой достоинств, для женщины почти всегда, особенно если она от природы женственна, – массой потерь, ибо значительно препятствует ее бессознательным переживаниям, душевным порывам.

  

 Гипертрофированный интеллект женщины – явление ярко невротическое, он заглушает краски ее души, не создавая привлекательной игры светотени, а просто затеняя свет.

  

 Этот тип ложной женщины менее распространен, чем два предыдущих, он более, так сказать, элитарен, обособлен, однако он существует и имеет достаточно определенные признаки.

   

 Если сексуальная женщина стремится к гарантированному положению в обществе через доступную ей сферу соблазнов и прельщений, а гиперсоциальная желает достичь того же на своем общественном поприще, 

то интеллектуальная женщина самоутверждается в области интеллектуально-продуктивной творческой активности. Именно здесь она раскрывается наиболее цельно и законченно.

  

 Быть может, она более тонко чувствует тайное призвание женщины – быть духовным катализатором творческого процесса, – но преобразует в себе это призвание в нечто очень далекое и даже противоположное истинному творческому назначению женщины.

  

 Интеллектуальная женщина утверждает себя, прежде всего, в развитии своих интеллектуальных способностей, своего ума, логического мышления, в накоплении как профессиональных, так и прочих разнообразных знаний. 

 Она в определенном смысле подчеркнуто эмансипированная женщина, ставшая или желающая стать равной мужчине в его интеллектуальной и творческой деятельности. Такая ее эмансипированность чаще всего является банальной реакцией на женственную недостаточность, женскую ущемленность, постоянно саднящую ее душу.

Разумеется, что такому распластанному, размазанному и униженному состоянию мужества женщина склонна внутренне не доверять, а не доверяя, она начинает опекать, часто чрезмерно. 

 Ее гиперопека над незрелым «мужеством» перерождается в гиперсоциальность, она сама во многом становится «мужчиной», а так как ее представления о должном мужском поведении связаны с представлениями порядка, закона, ответственности, устойчивости и силы, то она и начинает выстраивать свою «мужскую» деятельность по линии укрепления «порядочности», «законности», «моральной устойчивости», «нормальности» в тех социальных группах, в которых действует и которые буквально насилует своим моральным террором.

  

 Чувствуя себя призванной воспитательницей людей как молодых, так и взрослых, гиперсоциальная женщина мнит себя подлинным «учителем жизни», и ей невдомек, что настоящий Учитель тот, кто всю свою жизнь учится правде и вовлекает в это великое дело других людей. 

 И вовсе не высокое учительство подвигает ее на сверхморальную общественную позицию, но всего лишь прямолинейное стремление к власти, потому что моральная власть над людьми – самая сильная и безоговорочная власть, ибо она завораживает совесть человеческую, ставя на ее святое место общественную мораль, которую все обязаны чтить.

  Потребность властвовать во что бы то ни стало есть самый верный признак духовной ущербности при ревностном и трусливом желании не обнаружить эту ущербность, скрыть за внешним пугающим фасадом «повелителя». 

 Потребность властвовать есть также неосознанная потребность бегства от собственной душевной закомплексованности и духовной несостоятельности. Человек, движимый властолюбивыми чаяниями и устремлениями, наивно полагает, что власть дает полную и истинную свободу ему самому, но он инфантильно путает при этом свободу как духовное достижение и своеволие как эгоистический самообман. 

 Властолюбивые фантазии морочат его воображение, иначе он не стремился бы к власти. Истинная свобода, в которой нуждается человек, преображающийся в Личность, достигается не властью, но жертвой, точнее, самопожертвованием. Своеволие же делает человека рабом самого себя, хамом, то есть совершенно безнадежным и окончательным рабом, рабом по структуре своего сознания, по ценностям жизни.

 

 Именно на жертву меньше всего способна ложная женщина, нравственное ядро ее души остается непроявленным, замурованным в ней самой. Она живет жизнью поверхностной, надуманной, можно сказать, иллюзорной, ведь мораль прагматична, заземлена, относительна, умственна, она не знает свободы духа и величия души. 

 Ханжество, лицемерие, тщеславие и фарисейство – вот во что гиперсоциальная женщина перерождает мораль. Апологет «морали», она более всего способствует рутине, косности, застою, скуке и унынию жизни, выхолащивает из нее животворный смысл и творческий порыв, всегда идущий наперекор и вопреки устоявшимся взглядам.