хочу сюди!
 

Наташа

49 років, телець, познайомиться з хлопцем у віці 44-53 років

Замітки з міткою «бахман»

Ингеборг Бахманн "Уходим..."

Уходим, Сердцами во Прах,
и то- без конца спотыкаясь.
Неслышим наш стонущий Крах-
лишь Пыль об Исходе узнает.

Поём. Только Песня- в Груди,
что Птаха поющая в Клетке.
Кто нас обрекает идти?
Кому оставляем мы Метки?

Привал. Завершён Переход.
А то- Нелады и с Концами.
Вот, к Богу взывает Приход:
"Воздай за Труды нам Прощаньем!"

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose

 
Wir gehen ,die Herzen im Staub,
und lange schon hart am Versagen.
Man hoert uns nur nicht, ist zu taub,
um das Stoenen im Staub zu beklagen.

Wir singen ,den Ton in der Brust.
Dort ist uns nur noch niemals entsprungen.
Nur manchmal hat einer gewusst:
wir sind nicht zum bleiben gezwungen.

Wir halten. Beendet den Trott.
Sonst auch das Ende verdorben.
Und richten die Augen auf Gott:
wir haben die Abschied erworben!

Ingeborg Bachmann

Ингеборг Бахманн "Язык это кара"

Речь Ингеборг Бахманн по случаю вручения ей Премии Антона Вильдганга

Дамы и господа, уважаемые присутствующие,
я прибыла в Вену, чтоб принять премию, которую вы мне присудили, и к тому же, дабы поблагодарить вас за оказанную мне честь. В таких случаях принимающий подобающими словами благодарит дарящих. Но от писателя впридачу ждут ещё и речи, желательно- знаменательной, значимой, многогранной, как говорится, обо всём и ни о чём, , при этом лауреату предоставляется возможность говорить что ему угодно, например, ему позволительно касаться всех вопросов и проблем современности, и даже самых высоких, причём, принято считать, что так выступать, распутывая клубок насущностей и общих проблем, легко. Но они, эти шарады реальности и вечности, к сожалению, не важны.
Уж если кто, как я сейчас, вышел на публику и раскрыл рот, до`лжно ему быть дозволено ощутить собственную абсолютную неуместность. Пусть даже речущий с трибуны окружён столь благожелательным вниманием, всё равно, его личность уже искажена, ведь этот час (урок, die Stunde) совсем не под стать остальным моим часам (урокам), моё бытие (das Existenz)-  иное, я существую лишь когда пишу, я ничто, когда не пишу, тогда я совершенно чужда себе, тогда я - выпавшая (вне, herausgefallen) из себя, коль не пишу.  А когда пишу, тогда Вы не видите меня, и никто не видит меня при этом. Вам вольно наблюдать дирижёра за пюпитром, певца на сцене, актёра в кадре, но никому не дано видеть, что есть Сочинительство (Писательство). Оно есть некий  странный, особый способ экзистенции, асоциальный, одинокий, про`клятый, да, и даже такой, и лишь готовый продукт, книги, обрастают публичностью, социальным контекстом, наособицу торят путь к некоему Ты, с их отчаянно обретаемой, но изредка достигаемой Явленностью (die Wirklichkeit). Всё, что кажется мне хоть сколь-нибудь ценным, достойным оттиска на бумаге, идёт в дело. Издавна наугад дают определения "Писательству" ("Сочинительству"), но даже сказанное на этот счёт великими умами (духами- ...von Grossen Geistern...), звучит несколько фальшиво для [..................], однако, привычно, но и отдаёт пустотой популярности. Не важно знать, какие низкие или достойные, чуждые миру или [..................] Идеи питали разные Поэты (букв. "сгустители" - die Dichter), которые несмотря на всё, оставили после себя великие Труды. Они (скрижали исповедален) способны хранить личные опыты.
Мне ведом лишь свой, мне опротивевший, письменный стол, который я всё же не покидаю, если только не изощрённо , как теперь пред вами, упражняюсь в славословии, которое кого-нибудь да подымет, посветит секунду, но уже в следющий миг ведомо: то был побег, заблуждение, и тебя снова тянет на галеру. Кто понуждает? Никто, естественно. Это- некое Ярмо (Zwang), некая Одержимость, Проклятие, некая Кара (Strafe).
Но вы ждёте... я к сожалению не знаю, чего вы ждёте, коль уж не о высоком речь, пусть хоть экивок этой, как слышу, кличут её, столь жгучей (или "жгущей") актуальности. Как вгляну на неё, вижу: и вправду она чересчур ужасна, постыдна, а значит коснуться (bereden- оречить) её в столь торжественный час значит легко отделаться.  Да и не затем я здесь, чтоб наставлять нею, учительствовать, шокировать Вас, ведь Отвращение (к ней?) присуще Вам, а коль нет, то вам никто не пособит.
Однако, жгущие насущности, которые повсеместно измышляют для писателей, но меня не греют, выглядят так. Вам по крайней мере трижды в неделю приходят письма: "Вы срочно обязаны до 15-го или до 23-го...", а затем -всего несколько страниц, подумать только, лишь несколько страниц! "обратить внимание на...", "Вы должны ответить, почему пишете, и что вы думаете о месте писателя в нашей современости, и -писателя в обществе, о нём и его отношениях к..., и о нём и средствах масовой информации, а верите ли вы, а полагаете ли, что..., а поскольку вы пишете лишь для себя, или всё-таки ,чтоб изменить миръ... Отправляйтесь немедля в Лондон, или в Москву, или в Нью-Йорк, ведь там открыто творится нечто достойное Вашего внимания..." Только вот мне не приходило в голову, что я или кто-то другой способны нечто добавить к великим свершениям, личными нашими подписями "за" или "против" них, а если всё-таки случайно припечёт -и кажется, будто и я поучаствовала, по уму и совести, то всё же знаю, что ничем таким образом не помогла свершившемуся, я пока не смогла замирить ни одной войны, ведь писателям не свойственны ни мощь, ни влияние.
Такова ужасная сумятица, которая столь многих воротит от сочинительства, а речи ,которыми они размениваются-растекаются (...in die sie fluechten, verhallen... -...в которые они бегут, озвучивают их...), никто не припомнит по прошествии нескольких лет, что там, в хорошем смысле, речено было, а новые актуальности опять горят, снова требуется участие и внимание людей, с которыми никто не считается.
Среди ранних моих жизненных установок есть, однако, одна или две заповеди, которые я неукоснительно блюду. И они меня сберегли доныне, моя единственная защита. Если я умалчиваю их, то лишь оттого, что вымолвив, предам их и себя, а потому впредь желаю быть просто читаемой. Каждому дозволены мнения, также и нежелательные для писателя, а что не значится в книгах его, то не существует. Итак, мне -быть прочтённой, как иные писатели-мною, в книхах, которые преображали меня и других, ведь книг, изменивших миръ, лишь малость, и авторы их не догадывались, что трудами своими добьются этого, к тому же- несколько иным образом, чем виделось тогда.
Значит, предъявляемые писателям требования, от простейших до всемирно-реформаторских, суть абсолютно бессмысленны. Прибывающее, убывающее, переменчивое Я (Эго), которое меняется в процессе письма, есть нечто иное, а касательно "актуальностей" скажу лишь, что их следует исторгать (hinwegschreiben- выписывать), надо перегнаивать (korrumpieren) "современные актуальности", нельзя поддаться их атакующим, гноящим тебя фразам. Писателю -ничтожить фразы, а коль уж быть Трудам на злободневные темы, то -без текущей риторики. Да и большого таланта на это не требуется, охочих вдосталь кроме писателя, которому личит норов под стать его таланту, что важнее всего. Потаённая хрустальность (также- "кристальность", das Kryptokrystallinische) этих слов мне ведома, мы не знаем, что есть Талант, что -Характер, но мне остаётся, говоря, лишь Бессилием Речи означить то, что мне видится более важным, нежели идиотские спичи о роли писателя вчера, сегодня и завтра. Хрустальные слова не являются в речи. Они суть Единственное и Непосторимое, они то являются, то исчезают на странице прозы, в стихотворении.
Это -моё, тут могу ручаться лишь за себя, для верности(...zu den getreusten- оговорка?) скрепляю:
"Язык есть некая  Кара" (Sprache ist eine Strafe, штраф,наказание).  Невзирая на что, последняя строка: "Без мертвечины, слова мои!" (Kein Sterbenswort, ihr Worte.)

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose
в скобках- комментарии переводчика

Ингеборг Бахманн "Намедни в Белом"

Намедни я подымаюсь с Берёзами,
счёсываю Пшеничнуючёлку со Лба
пред Зеркалом изо Льда.

С Дыханьем моим прибывает
хлопьями Молоко.
В такую рань оно легко пенится.
А где надышу я Стекло, там является,
Пальчиком начертано,
снова твоё Имя: Невинность!
А столько времени минуло.

В эти Дни мне не болит то,
что меня забыть могут,
а мне напомнить придётся.

Люблю. До Каления Белого
люблю я ,и благодарю по-английски.
Наслышалась в Самолёте.

В эти Дни я вспоминаю Альбатроса,
с которым взлетала,
стремилась
во Край несказа`нный.

За Горизонт я тянусь
блистающий в Закате:
мой баснословный Континент
потусторонь, он вызволяющий
Саван мне.

Живу и слышу издали его Песньлебединую!

перевод с немецкого Терждимана Кырымлы heart rose

 
Tage in Weiss

In diesen Tagen steh ich auf mit den Birken
und kaemm mir das Weizenhaar aus der Stirn
vor einem Spiegel aus Eis.

Mit meinem Atem vermengt,
flockt die Milch.
So frueh schaeumt sie leicht.
Und wo ich die Scheibe behauch, erscheint,
von einem kindlichem Finger gemalt,
wieder dein Name: Unshuld!
Nach so langer Zeit.

In diesen Tagen schmerzt mich nicht,
dass ich vergessen kann
und mich erinnern muss.

Ich liebe. Bis zur Weissglut
lieb ich und danke mit englischen Gruessen.
Ich hab sie im Fluge erlernt.

In diesen Tagen denk ich des Albatros`,
mit dem ich mich auf-
und herueberschwang
in ein unbeschriebenes Land.

Am Horizont ahne ich,
glanzwoll im Untergang
meinen fabelhaften Kontinent
dort drueben ,der mich entfliess
im Totenhemd.

Ich lebe und hoere von fern seinen Schwangengesang!

Ingeborg Bachmann

Ингеборг Бахманн "Гарлем"

Затычки вон- Обла`ки прохудились :
вот скоро Дождь засеет всякий Двор;
вприпрыжку Дождь да по-артиллерийски
клавиатурит Музыку в упор.

Чернущий Город завращал Белка`ми
и в Подворoтни со Свету пошёл.
Молчанье обрамляет Дождегаммы.
Блюз увольняется с Дождём.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose


Harlem

Von allen Wolken loesen sich die Dauben,
der Regen wird durch jeden Schacht gesiebt,
der Regen springt von allen Feuerleitern
und klimpert auf dem Kasten voll Musik.

Die schwarze Stadt rollt ihre weissen Augen
und geht um jede Ecke aus der Welt.
Die Regenrhytmen unterwandelt Schweigen.
Der Regenblues wird abgestellt.

Ingeborg Bachmann

Ингеборг Бахманн "Игра окончена"

Игра сделана.

Любимый брат, когда построим плот,
и поплывем в далекую страну?
Любимый брат, нас лишний груз гнетет  
и мы идем ко дну.

Любимый брат, мы чертим на листе
страну которой нет в помине.
Будь осторожен, вон на той черте  
взлетишь на мине.

Любимый брат, теперь желаю к рее
привязанной кричать.
Ведь даже из мрачной долины теней
ты примчишься меня выручать.

Проснемся в кибитке цыгана, или в шатре эмира,
струится песок под ногами,
твой возраст, мой возраст и возраст мира
нельзя измерять годами.

Не дай хвостам павлиньим, трещоткам-погремушкам,
и воронам ученым страной Дураков обмануть,
там видимость пенится в плошках и кружках,
в обертках отсутствует суть.

Лишь тот победит, кто для  сказочной феи
заветное слово узнает.
Я шепну тебе, что на садовой аллее,
от него как от снега последнего, след просыхает.

Гудят наши ноги от многих дорог,
Но прыгая легче терпеть,
пока царь Горох на высокий порог
подхватит, и мы станем петь:

Это прекрасное времечко, когда прорастает семечко!
Кто падать умеет - сумеет летать.
Сердечную клятву о дружбе навечно
скрепляет моя печать. 

Мы  спать должны. Любимый, закончена игра.
На цыпочках, ночные рубахи подобрав.
А папа с мамой скажут, прощаясь до утра:
домашний дух играет, при выключенном бра.

перевод Аллы Старк ,см. по ссылке: http://www.stihi.ru/2003/12/06-201


Das Spiel ist aus
 
Mein lieber Bruder, wann bauen wir uns ein Floss
und fahren den Himmel hinunter?
Mein lieber Bruder? bald ist die Fracht zu gross,
und wir gehen unter.
 
Mein lieber Bruder; wir zeichnen aufs Papier,
viele Lander und Schienen.
Gib acht, vor den schwarzen Linien hier
fliegst du hoch mit den Minen.

Mein lieber Bruder, dann will ich an den Pfahl
gebunden sein und schreien.
Doch du reitest schon aus dem Totental
und wir fliehen zu zweien.

Wach im Zigeunerlager und wach im Wuestenzelt,
es rinnt uns der Sand aus den Haaren,
dein und mein Alter und das Alter der Welt
misst man nicht mit den Jahren.

Lass dich von listigen Raben, von klebriger Spinnenhand
und der Feder im Strauch nicht betruegen,
iss und trink auch nicht im Schlaraffenland,
es schauemt Schein in den Pfannen und Kruegen.

Nur wer an der goldenen Bruecke fur die Karfunkelfee
das Wort noch weiss, hat gewonnen.
Ich muss dir Sagen, es ist mit dem letzten Schnee
im Garten zerronnen.

Von vielen, vielen Steinen sind unsre Fusse so wund.
Einer heilt. Mit dem wollen wir springen,
bis der Kinderkoenig, mit dem Schluessel zu seinem Reich im Mund,
uns holt, und wir werden Singen:

Es ist eine schone Zeit, wenn der Dattelkern keimt!
Jeder, der fallt, hat Flugel.
Roter Fingerhut ist's, der den Armen das Leichentuch saumt,
und dein Herzblatt sinkt auf mein Siegel.

Wir muessen schlafen gehn, Liebster, das Spiel ist aus.
Auf Zehenspitzen. Die weissen Hemden bauschen.
Vater und Mutter sagen, es geistert im Haus,
wenn wir den Atem tauschen.

Ingeborg Bachmann


Любимый Брат, когда выстроим мы себе Плот-
и выплывем к самому Небу?
Любимый Брат, Обуза нам невпроворот-
мы тонем, где там.

Любимый Брат, кроим мы из Бумаг
Край, и Границы, Тракты.
Будь начеку, за чёрной Риской- Враг:
на Минах вверх порхать там.

Любимый Брат, тогда мне криком выть,
привязанной к Суколу.
Но ты уж скачешь из Долины Тьмы-
и мы полетим над Полем.

Очнёмся в Таборе, а то- в Шатре среди Песков:
рассыпаться как просыпаться.
Не спрашивай , сколько Лет минуло, Возраст таков:
от Мира и Старость, и Страсти.

Не слушай  Ворона ушлого, ни клейкого Паука,
не трогай Перьев выпавших в Колючки.
Есть и пить не посмей, в Скарлатиновом Крае пока
Пена пыжится в Кружках -тебя глючит.

Лишь тот, кто на Златом Мосту Волшебницы Сапфировой прознает
заветное Словцо, тот победил.
Я нашепчу тебе его с Последним Снегом Мая
Деревьев распустившихся среди.

Мы Ноги набили. От многих и многих Камней
Средство есть. Мы поскачем,
пока Царь потешный с Ключом за Щекой от Державы своей,
нас не примет чтоб пели иначе:

"Сломалась Тросточка- расти, Финиковая Косточка!"
Всяк, кто упал, тот крылат.
Кровавый Палец тянется из мёртвого Кулачка,
ты к Сердцу прижми его, Брат.

Любимый, нам пора идти в Кровать, Игра окончена.
На цыпочках. Рубахи белые вздуваются.
Нечисто в Доме, так говорят Отец и Мать,
когда мы не дышать стараемся.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы  heart rose 

Ингеборг Бахманн "Соль и Хлеб"

Уж Ветер Рельсы наперёд стелет,
мы последуем в неспешных Поездах
и станем эти Острова обживать.
Доверие на Доверие.

В Руку моего старейшего Друга слагаю
свою Службу обратно; приходует Дождемуж
пока ещё мой тёмный Дом и подбивает
в Долговойкниге* Строки, оставленные мною
с прошлых Стоянок редких моих.

Ты, в слепяще-белой Ризе
настигаешь Ссыльных и тянешь
из Плоти Кактуса Шип
-Знак Бессилия,
которому мы невольно кланяемся.

Мы знаем,
что Пленниками Материка остаёмся,
и его Болести снова терпим,
а Перемены Уровня Правды
реже не будут случаться.

Спит же в Утёсах
едва осветлённый Череп,
Коготь виснет на Когте
в тёмных Каменьях, и освящены
суть Стигмы на Фиолете Вулкана.

От Бурь великих Света
никто Жизни не обрёл.
Вот беру я от Соли,
когда нас Море заливает-
и возвращаю назад
и кладу это на Волну
и ступаю в Дом.

Мы преломляем Хлеб с Дождём,
Хлеб ,Долг** и Дом.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose  
*, **- die Schuld-  значит и долг и вину.

Сторінки:
1
2
попередня
наступна