Познайомився з дівчиною. Вродливою, веселою, з почуттям гумору, амбіційну, дійову... Зустрілись пару разів у місті, прогулялись ввечері у парку, запросив її до себе в гості на вечерю.. і все було б напевно за сценарієм, якби не отримав у відповідь "точно обищять не буду(" (це було після "вабще", і "патом")

Все... на слові "обищять" мене перемкнуло, і я зрозумів, що краще б у неї всі справи склались так, щоб не було жодної можливості прийти в гості.  Просто воротити починає від думки, що людина може дозволити так нехтувати культурою мови. Краще б вона неохайно виглядала або дивакувато поводилась, чи мала б якісь фізичні вади - з цим простіше зміритись, ніж з розумінням, що культурний рівень для неї нічого не значить, і розвитку в цьому напрямку вона не прагне.

Я навіть не зможу уявити тепер, що цілую її туди, звідки вона таке казала , і не тільки туди, а й взагалі )-:

Виявляється, мені простіше миритись із самотністю, ніж бути простіше, і не заморочуватись подібними речами. 

Здається, я просто вимру, тому що не знайдеться у світі - Саме Та, Єдина У Світі, Моя Друга Половинка... 

Рятууууйтеееее !!!! 

Она была сама чистота. Её, сидящую в кресле у окна, вечером заваливали кучей грязного белья, утром которое оказывалось чистым, выглаженным и накрахмаленным, пахнущим фиалками.
Она принесла недолгое , но и не даровое, как скоро выяснилось, счастье Крашенинниковым :кто-то неизвестный бросал в почтовый ящик выигрышные лотерейные билеты. Краша на работе повысили. Сын только раз, когда ему исполнилось семь спросил отца:
- Папа, а что между вами было?
- М-м-м-м... Н-ничего не было...
Это не так. Надя была первой любовью Краша, они вместе работали, в одной комнате чертили что-то пошедшее в металлолом в начале бедовых 1990-х. Она хромала- может быть, это остановило Краша.
В кабинете напротив сидел начальник. Он там остался поныне. Ликом почернел, руки и ноги его почему-то растут суставами как пырей. Ноги уже упираются в стену, а руки свисают, тянутся по ежёдневно мытому невидимой уборщицей паркету, ладонями вверх к просто выбеленному потолку.
Он когда-то работал в этом НИИ в центре Симферополя, а теперь по субботам ходил на собрания неформального кружка без устава, программной цели, прочей бумажной мишуры и даже без названия. Более того, участниками действа строго возбранялось говорить друг с дружкой, обмениваться какой-либо инфой, да еще, в особенность строго- касаться друг дружки.Преступники, не сразу- вначале им становилось плохи и требовалось покаяние деньгами главному, постом, уединением дома- то есть, нераскаявшиеся оступники бесследно исчезали, их никто не разыскивал, не погребал, не оплакивал, только самые близкие люди долго, по-скорпионьи, хранили память о пропавших: они снились живым ,сидящие в пустых и прохладных старомодных кабинетах, похожих на больничные палаты, за канцелярскими столами, будто восковые, совсем не изменившиеся, застывшие навеки где-то, но где же? поблизости.
Главный, так его звали за глаза, нет- исключительно про себя, даже не шёпотом, тридцатилетний лысый толстячок-коротышка, бывший детдомовец-сирота, служил где-то вахтёром, занимал комнату без окон в общежитии на окраине, где-то на Маршала Жукова, куда раз в полчаса ходила маршрутка, комнату три на три метра, в дверь которой врезал было стеклянное окошко 20 на 20 сантиметров, после чего комендант распорядился вывинтить лампочку в коридоре напротив. Жилец был бодр и выглядел несколько младше своих лет, не маньяк, не вампир, в порочащих связях не замечен. Он доставал из-за ворота вилку на длинном чёрном кабеле и втыкал её в действующую розетку. Глаза его горели пуще кошачьих: до утра или до вечера- как когда смена- лежа на пружинной кроватке, жилец читал одну-единственную книгу, какую же? больше книг в комнате без окон не водилось.
Люди собирались к девяти по субботам, лысый шествовал к проходной впереди всех, он двумя руками отворял стеклянную, тяжёлую как надгробье дверь ,семенил к стойке и ,привстав на цыпочки, молча совал вахтёрше пару-тройку мятых мелких банкнот- та, потупив свиной взгляд в дешёвых очках, доставала связку, почему не один? ключей. На шестой, верхний этаж добирались на лифте группами, причём главный садился один и последним. Он сам отворял комнату 666.
Все по очереди, прижимая к задницам канцелярские стулья, семенили к главному, восседавшему за длинным столом у окна, одна створка всегда, в любую погоду, была распахнута. Розовая, лёгкая и долгая занавеска то соблазнительно пузырилась и, стремительно поддавшись порыву невидимого ветра, надувалась прозрачным колоколом, то -но уже медленно и недовольно,- снова обречённо замерев в недолгом ожидании, опадала. Прихожане молча садились напротив, доставали из за пазух особые, скроенные и сшитые из серой в зелёную полоску фланели самим главным мешочки, вытряхивали оттуда "беды и горести" на стол. Записки ,накануне сунутые в кисеты, чудесным образом сыпались на лакированную столешницу подсолнуховой шелухой, скрепками, пластмассовыми колпачками и обрезками ногтей. Главный брезгливо смахивал их в чёрную пластмассовую корзину-образину, которую затем, в понедельник, чистила невидимая уборщица. Он что-то шептал, гладил дрожащие, заплаканные лица, трогал плечи, груди, загривки... Исповедь длилась минут десять, но бывали исключения. Однажды главный ласковым своим щенячьим, но и сверлящим, острым- тоже взглядом заставил Краша дрожать полчаса. Сзади нервно ёрзали стулья. Краш слышал кашель и сопение неизвестных своих коллег. Он только успел подумать: "Это же мой НИИ... Это должно случиться", как сирота, не погладив его, молча сунул ему в левую ладонь жёлтый ключ с номером 691. "Это же мой ключ..."
На своём месте сидела Надя. Она не изменилась, а Краш постарел на десять лет. Она не дышала и не жила, но тело её оставалось тёплым. Лицо её было как и прежде всегда-  ухоженным. Краш метнулся вон. Он успел заметить в соседнем, без дверей, покое начальника, чья трёхметровая рука простиралась вдаль по паркету. Краш, сдерживая утробный вой, пронёсся лестницей вниз. Он успел метнуть ключ дверей старенькой вахтёрше и поддать плечом тяжёлую как асфальтовый каток дверь.........................
Краш взял трёхдневный отпуск чтоб всё уладить. С женой он договорился подозрительно легко:
- Понимаешь, мы когда-то просто дружили...
- Поняла.
- Она не жива, но...
- Да, она не требует ухода.
- А...?
- Подруга кстати рассказала мне свой странный сон. Коленька, это счастье! ты понял? Сча-стье-е-е-е...
С директрисой НИИ удалось договориться даром:
- Я Крашенинников...
- Да, пожалуйста, приезжайте, забирайте свою Надю. Мы очень рады, и за вас -тоже.
Левая ступня Нади была обута в обычный, не ортопедический сапог!
Каждый вечер супруги раздевали живую куклу, клали пораньше её к себе в кровать.
Затем до полуночи поочерёдно поодиночке удалялись на кухню пить кофе...
Надя однажды бесследно исчезла. В комнате ещё долго витал аромат фиалки.
В тот же день Краш разбился на машине. Утром, когда Крашенинниковы были вне себя от пропажи, им позвонил Осленко:
- Краш, это Осёл. Поехали в Феодосию: там тачку дёшево купим: наверно, ворованная, на запчасти...
Пришлось ехать в субботу.
В девять утра они врезались в акацию.
Осленко, он не пострадал, передал мне кисет с записками погибшего: "Сочини, Мемет, чего-нибудь, только не привирай! И на блог свой выдай ,я непременно ознакомлюсь".
Через неделю после похорон вдова Краша зачем-то позвонила в НИИ:
- Ах, вы вдова...?
- Да, я...
- Кем вам приходилась Надя?
- Да никем. Она- первая любовь моего покойного...
- А-а.
- ...............?
- Надя у нас.
И бросили трубку.
Вдова солгала: Надя была ,то есть стала было и её первой любовью!
Но было поздно: настоящая любовь не терпит даже мимолётной, ради сохранения собственного лица лжи.
Этот рассказ ещё и о том, что счастье требует платы, а даровое счастье грозит страшной, даже смертельной расплатой. Вот как. Всё.

Терджиман Кырымлы
г. Акмесджит (Симферополь), 02.12.2009 г.