...Когда я доцарапался, наконец, до перевала, было уже темно. И здорово похолодало. Сбитые в кровь ноги, обломанные ногти, рваные на коленях и заднице штаны...Не самая большая плата за побег из идиотизма бытия.
Полубессонные ночи последних недель. Полубессознательность дневных эскапад. Путаница слов и никчемность объяснений с окружающими. Смены тупиков...из которых каким-то чудом обнаруживаешь выход...только для того. чтобы снова попасть в тупик...Но я слабый человек. И даже такое скверное варево назойливой рутины едва ли подвигло бы меня сбежать хоть ненадолго из привычного круга волчьих ям и капканов. Просто Барс вдруг попросил срочно помочь ему здесь, на перевале. Чем уж он так очаровал ту мышку-норушку, с которой решился меня потревожить, навсегда останется загадкой. Но она достаточно внятно, хоть и немного запнувшись пару раз, как заученный урок, пересказала мне суть его просьбы, с подобающей скромностью потупив лукавенькие очи и мило краснея ушками...Ну, чем не повод?...Вот я и сбежал. То ли от дурацких стечений обстоятельств. То ли от себя самого, упивающегося ощущением подкрадывающейся неумолимо, как зима, депрессии. То ли из желания хотя бы ненадолго и хоть что-то изменить в пеленающей меня обыденности...Не знаю...Сбежал...и всё!..
Этот приют старины Синдбада ЧЁРНАЯ ДЫРА оказался просто спасением для меня. И не только для меня, пожалуй...Дороги, люди...Орбиты слов....неназначенных встреч...сомнений...обещаний и клятв никогда больше не расставаться...Слава Богу,, есть место, где можно быть до конца искренним...и никто в этом не усомнится...и не опасаться выглядеть смешным и нелепым...И ещё здесь можно познакомиться и даже подружиться с совершенно фантастичными персонажами.
Да вот в позапрошлый раз, хотя бы...Откуда он там взялся, этот парень, никто к моему появлению уже не помнил. Неспешно протекала вдумчивая беседа о поэтах и поэзии. Катулл и Байрон, Пушкин и Вийон, Высоцкий и Вергилий...и масса неизвестных... Порхали рифмы на разных языках...в волнах звучаний клавесина, аккордеона и виолончели...И барышни и дамы, едва сдерживая ох! и ах!...краснели...бледнели...порою влажных глаз поднять не смели...платочки, веера, бейсболки даже теребя в руках...Ну, в общем, как-то так...Он не очень здорово выделялся из этого пёстрого вороха футболок, бальных платьев, бурнусов, сари, мундиров, шкур и набедренных повязок в своей потрёпанной тунике с пурпурной каймой и походном плаще грубой шерсти. И даже соседство чинно восседавшего слева от него бесстрастноликого и немногословного ронина из клана Кадзусигэ не привносило в общую картину черт чужеродности.
Он изящно подвинулся, как бы приглашая занять место справа от него, ближе к камину. На вид было ему года двадцать два, может двадцать три, но вряд ли больше двадцати пяти. Неплохого роста. И та самая стальная упругость внешне невыразительных тягучих мышц, что выдаёт человека решительного и опасного бойца, стойкого и выносливого, способного в любой миг обескуражить любого соперника неординарностью манёвра и усилия. Чуть великоватый, как по мне, нос на юношески гладком полноватом лице ничуть не портил исходящего от него впечатления живости характера, ума и воспитанности.
Как и подобает хорошо воспитанным молодым людям, он больше молчал, чем говорил....Молчание бывает разным. Иногда откровенный болван, развесистый и чванный, способен произвести на менее требовательную публику впечатление незаурядного ума и недюжинных достоинств, инстинктивно помалкивая в моменты острых дискуссий либо более миролюбивого обмена мнениями. Но у этого молчание было частью облика, внешне приветливого, очаровывающего мягкостью манер и затаённой в полуулыбке печали от понимания невысказанного в речах собеседников. Реплики, порой изысканной простоты и ясности. И голос, в гармониках которого за дружелюбием сквозили непреклонная настойчивость и склонность повелевать, подразумевающая неукоснительность исполнения. Во всяком случае, трое слуг его возникали, словно из ниоткуда, с искомым, едва лишь поймав обращённый к ним его взгляд.
Подошёл Синдбад с неизменной по промозглой погоде кружкой грога для меня. Он представил нас друг другу. Сказал, что этого парня можно называть Чез. По крайней мере, таково было его прозвище и парень против него не возражал. И мы выпили за знакомство. А потом речь снова зашла о поэтах в этом неустроенном и полном несуразностей мире. И Чез, как бы в раздумчивости, произнёс:
- Трагедия поэта в том, что он находит гармонию между враждебностью и надменным равнодушием к человеку этого мира и хаосом и разбродом чувств и воззрений в душе человека, вынужденного в таком мире жить. И если поэт такой гармонии не находит, то он её просто создаёт. Создаёт, обрекая себя на гонение и оскорбления со стороны обывателя. Поскольку сам обыватель ни на то, чтобы увидеть гармонию в несопоставимом, ни на создание её неспособен...отчего и сотрясается в негодовании.
Ронин, чопорно отведя от губ пиалу с чаем, важно кивнул в знак согласия и погрузился в размышления. Вероятно, по поводу гармонии в Мире. А я, изрядно хлебнув грога и соловея, ввязался в беседу:
- Поэзия - качество настолько присущее человеку, что кажется порой, будто она человека и создала.
- Боюсь, что человек стал человеком, лишь научившись жить в городах. Город даёт ему защиту от Природы. Город - это водопровод, канализация, поставки продовольствия, дороги и рынок. Это и отходы также. Город - это правила и нормы поведения. Это взаимные обязательства его жителей и общие расходы на его содержание. Это управление и выборы должностных лиц. Город - это низкопробная и порой дурнопахнущая проза бытия. Это подчинение и несвобода каждого ради общего. И от этого в душе человека возникает протест и смятение. И тогда человек создаёт тончайшее искусство. Поэзию. Чтобы защитить свою душу от Города.
Ронин, будто бы очнувшись от сумерек самосозерцания и отвлекаясь от пиалы с чаем, с достоинством проронил:
- Душа в объятьях Пустоты. Их танец -
Вот Искусства причудливый узор,
Где не найти себя...
Тут он вновь озаботился прочтением стихосложений Тишины и Покоя в своей душе, молчаливо созерцая при этом пиалу с чаем. А мы с Чезом продолжили, прихлёбывая грог под уютное потрескивание дров в камине.
- Чез, дружище. Город человека создал. Город его и погубит. Вместе с поэзией.
- Ни со мной, ни с моим Городом этого. хвала бессмертным богам, не случилось. По крайней мере, за пять-шесть последних сотен лет.
- А-а...Я теперь понял, кто ты. И откуда идёшь. И куда. И зачем.
- Ну...Я, если можно так сказать, был в творческом отпуске. Вынужденном. Чуть больше месяца. Соскучился по любимой жене и дочери. Пора возвращаться
- По моим сведениям. ты отсутствовал дома года четыре, если не больше.
- Я имел в виду плен у киликийских пиратов, где мог наслаждаться отдыхом после скитаний и войн, пока ожидал выкупа за себя. Скитания и войны - вот моя плата за то, что я хотел жить так, как хотел, и любить тех, кого любил... А ты неплохо осведомлён о моей жизни. Политический сыск за плечами? Нет?
- Нет, дружище. Просто там. где я живу, о тебе написаны книги. Правда, написаны по памяти тех, кто знал участников событий твоей жизни или тех. кто прикасался к письменным свидетельствам твоих дел
Тут снова раздался голос ронина, решившего обозначить некую точку своего пути во внутренних исканиях последнего часа:
- На что мне память? Мириады брызг её,
Холодных и чужих, - всё лишь обуза там,
Где скользить по грани Тьмы и Света буду я.
Я заподозрил, что в пиале у него случайно оказался не чай. И не сакэ. Что-то с можжевеловым запахом. Судя по некоторой неоднозначности его движений. Впрочем, он тут же испросил у нас с Чезом позволения не присутствовать при обсуждении деликатностей, для него не предназначенных. Сдерживая икоту и вперив взгляд в давно уже ищущую его внимания дуэнью румынской княжны. С чем и удалился. А мы, испросив у Бадди ещё по кружечке, продолжили.
- Свидетельства, говоришь. Пересказы пересказов. Слухов и сплетен. А свидетели?...Люди склонны видеть в очевидном то, чего там нет и никогда не было. По большей части, собственные умозрительные устремления и опасения. И способны убедить многих других в правдивости своей. Таковы свидетельства. Полагаю. злословия там достаточно. Но меня покоробить они не могут. Поскольку не отменяют моих достоинств. Потому что не делают меня хуже, чем я есть. И не перечёркивают достигнутого, какими бы ни были мои мотивы и предпосылки. А ещё они не делают моих хулителей ни благороднее, ни достойнее, ни, что характерно, способнее. На любом поприще.
.
- Я знаю, что ты вынужден был скрываться от гнева Диктатора.
- Диктаторы часто забывают, для чего им даны такие полномочия. Для защиты мира в стране и покоя граждан. А вовсе не для того, чтобы уничтожать проигравших противников, репрессировать их родных и близких. И не для того, чтобы позволять своим сторонникам объявлять врагами Отечества любого, с целью завладеть долей его имущества, как полагающейся донесшему.
Я женился на Корнелии по любви. Расторг для этого помолвку с девушкой из богатой семьи - предназначался ей в мужья ещё подростком. Но женой моей могла стать только Корнелия. Вести мой дом. Оберегать мой сон. Готовить мне пищу. Рожать мне детей. Жена - это очень высоко. Это выше Шумарамат, правительницы Вавилона. Это почти Юнона.
И вот, представь себе, находится некто, пусть даже Диктатор, и позволяет себе то, что больше пристало бы богу. Он потребовал, чтобы я развёлся с женой. Дескать папа её был один из двух его главных противников в борьбе за Город. Покойный к тому времени муж моей тётки по отцу - был вторым его главным противником. Тогда так легко слетали головы неугодных... Я отказался выполнить его приказ. Он конфисковал наследство моей жены. Я снова отказался подчиниться. Это не так сложно сделать, когда понимаешь, что просто станешь кем-то другим, если подчинишься такому. Я не мог себе этого позволить. Иначе перестал бы себя уважать и любить. Я понимаю, что такое отношение к себе однажды обернётся для меня гибелью. И знаю, что очень многие поступали и будут поступать иначе. Но мне, по большому счёту, начхать, как другие...Мне важно, как я....Вот и пришлось скрываться, пока влиятельные и нейтральные к новому режиму друзья уговаривали Диктатора отменить вынесенный мне смертный приговор. Я каждый день менял жилища и истратил почти все семейные сбережения, откупаясь всякий раз от неизбежного ареста, будучи застигнут ночной стражей. Чиновники все одинаковы...и ненасытны...
Вот ты спрашивал, что там у меня с пиратами произошло. Да ничего бы и не произошло, если бы наместник Азии...
- Юнк?
- Ты и это знаешь...Ох, непростой ты тип. Тебя в друзья бы...Думаю, получилось бы. Из недругов нужно делать нейтралов. А нейтралов обращать в друзей. Это нелегко, но так ПРАВИЛЬНЕЕ...Ну, ладно. Да. Его звали Юнк. Так вот. Если бы он всё-таки временами отвлекался от привычного набивания своих карманов и обратил бы внимание, что пираты уже давно костью в горле не только каботажу, но и транзитным перевозкам...Хотя постой...Вот теперь до меня дошло. Ай да ловкач! Смотри. что получается.
Он не просто знает о пиратах. Они ему хорошо платят, чтобы он их не трогал. Хороший промысел. Я не единственный, кого они захватили с целью выкупа. Деньги творят с людьми, падкими на них. жуткие вещи. Я посулил им не двадцать, а пятьдесят талантов за свою свободу. Такая цена делает их более благожелательными и снижает риск моей смерти от их рук до минимума. Я посылаю собирать нужную сумму слуг и друзей в города этой провинции. Наместник конечно же в курсе и даже способствует процессу. Но я объявляю пиратам ещё и то, что. освободившись, обязательно расправлюсь с ними безо всякой пощады. Как, собственно, и положено поступать с пиратами
Деньги были собраны и доставлены в рекордный срок - чуть больше месяца. Пираты за такую сумму обеспечили мне чуть ли не курортные условия. Я всегда считал недостойным мужчины не выполнять данных, добровольно и без принуждения, обещаний. Но люди почему-то склонны усматривать в высказываниях какой-то иной смысл. Или вовсе бессмыслицу. Поэтому пираты эти больше смахивали на перепуганный птичник, чем на боевое подразделение бесстрашных джентльменов удачи, когда я со своей нанятой эскадрой навалился на их базу. Эта публика, как правило, так уверена в своей безопасности лишь потому, что мало кому приходит в голову лупить их без пощады и реверансов. Причём, нападая первым...
Тех из них, кто уцелел в схватке, я бережно разместил в тюрьме в Пергаме, как своих личных пленников. Деньги и прочий скарб взял в качестве компенсации морального ущерба и чтобы вернуть долг. А сам отправился к наместнику, предложить ему разобраться с этим делом и должным образом наказать их. Наместник же, уводя в сторону взгляд, сказал, что займется ими, когда найдёт для этого время. Разочаровавшись в нём, я вернулся в Пергам и, уведомив пленных пиратов в правдивости моих первоначальных намерений и обещаний, торжественно распял их на глазах изумлённой публики и к вящему удивлению самих морских бродяг. А теперь вот понял. что сукин сын наместник убрал ненужных подельничков, которые легко могли стать в суде свидетелями против него. Причём моими руками. Но я, впрочем, не особо и огорчаюсь...Вот видишь. И ты не выказываешь неодобрения. Полагаю. в отношении этих головорезов не нужны никакие трибуналы и прочая штатская мутотень...Извини. Это всё последствия моих скитаний. Огрубел в передрягах. Да ещё это Синдбадово пойло...Как вы его только пьёте...в таких количествах...Ну, как в таких условиях без поэзии?...Когда никакой гармонии...Хотя..А пойдём, пожалуй что, закадрим во-он тех подружек в чём-то длинном...А что, Корнелия?...Жена - это божественное. А на земной тверди, богами предписано, жить человеку по земным законам...Да. И не думай рассказывать мне, что там у вас понаписано про меня, как будет дальше. Всё равно ничего не изменить. Человек - заложник своих юных лет и своих первых настоящих поступков. Я хочу владычить. И не так, как это делают диктаторы и другие тираны...Если получится.... Всё. Допивай. И пошли к девчёнкам. Смотри, какие хорошенькие...
Наутро его и след простыл. Больше мы с ним пока не встречались. И я ничего не знаю о постигшей его горечи от разочарования в своих юношеских устремлениях.
Гляди-ка. Полная луна. Как тогда...Случайная встреча двух не самых глупых людей, которые так и не могут объяснить себе друг друга. Так же, наверное, как и вырвавшиеся на волю слова. Как стрелы из лука. Каждое из них несёт свою часть мысли. И даже встретившись случайно с другим словом, каждое из них ничего не объясняет во встречном.
А вот, наконец, и Барс. Опять несёт на себе кого-то. О...Крепкий мужик. Сухопарый. Раненый и обожжённый. Что тут у него?...Документы полковника греческой "охранки" Кироса Спиридониса. А где ты на него наткнулся?...В полуразрушенном доме? В Картахене...на окраине?...Осторожно, очёчки выпали. Не раздавить бы. Смешные какие...Знакомое что-то...Да и в лице...тоже...Понесли. что ли?...
