Мал бриг, зовётся "Ангелочком"

Я- Ангелочек, так зовут...
Плывёт корабль, на нём -девчонка,
ах, не обычная девчонка!
Она любовью верть да круть,
как правлю я своим рульчонком.

Я -Ангелочек, так зовут...
Одета в сотенки флажочков;
а капиташа, милый очень,
моим "рулём" весьма надут,
как перва` сотенка флажочков.

Я-Ангелочек, так зовут...
Увижу, где мерцает свечка-
по мне горит: бегу овечкой,
с тоской деля свой долгий путь:
всегда была и есть овечкой.

Я- Ангелочек, так зовут...
По-вашему, овечка- сучка,
брехать и лаяться научка,
громы и молнии во рту?
Ах ,чортов ротик- неприручен!

Я- Ангелочек, так зовут...
Неслышно брошусь оземь с горки,
сломаю рёбрышко что корку:
пусть душу дёшево возьмут:
она, душа- от этой корки!

Я- Ангелочек, так зовут...
Бросаю едкое с(з)ловечко,
стреляю в нужное местечко
милёнку. Он: "болит не тут".
Он мёртв от меткого словечка!

Я- Ангелочек, так зовут...
Мря душа- она котёнок,
а тело- раз-два-три-мышонок:
обоих паруса несут...
Душа шустра на лапках тонких.

Я- Ангелочек, так зовут...
Итак: корабль, на нём -девчонка,
ах, не обычная девчонка!
Она любовью верть да круть,
как правлю я своим рульчонком.

продолжение следует; перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Терджиман Адаоглу Кырымлы "Полдень. Кладбище", 2009 г.

Когда- в ночи- века являют
всей красоты своей сиянье,
земли глубинное единство
объемлет своды мирозданья.

И наша жизнь постичь разгадку
существования стремится:
мы все- равны, мы все- царями
земли. Она одна -царица.

Её бескрайний слышим голос,
огромный лоб её над нами,
и собраны мы воедино
ёе могучими руками.

И плоть людская- твердь земная,
и кровь людская- океан,
всех нас её огонь сжирает,
всем нам единый воздух дан.

Она- навеки- вместе с нами,
и мы -навеки- вместе с ней;
за кратость жизни позволяет
узнать о вечности своей.

И нас высоким озареньем
земная одаряет твердь.
И нам надеждой: остаёмся
с ней, что не знает слова "смерть".

Перевод В.Андреева (с)

Когда века, красуясь ночью,
врачаются, глубин единство
подъёмля общее, земное,
грядёт союзно с небом слиться,

тогда мы тянемся к началам
закона разума: нас много,-
на этом свете всяк- начальник-
мужей царицы всеземного,

висок её бескрайний видим,
её глас всюду проникает,
мы чувствуем себя единым
её правдивыми руками.

А наша плоть- её каменья,
а кровь людскую- все моря-
её, единый, воздух пенит;
тела в огне, сплошном, горят.

Она одна -со всеми нами,
а, скопом, мы, и порознь- с ней;
её довольно вечной дани,
которой обделённых нет.

А мы, в лучистые зениты
свои макушки устремив,
надеждой вечности упиты,
живём от преходящих нив.

перевод с испанского Терждимана Кырымлы

 

 

Эгон Шиле "Закат", 1913 год.

Похоронили лесника-

в лесу заброшена усадьба:

я ,чтоб никто не отыскал,

туда, бывало, забиралась.

Сквозь заросли густой лозы

лучи заката проникали,

а скалы жаждали грозы

и сумрак склонами сгущали.

.

Мечтая в тихой темноте

где мухи чёрные роились,

я слышала как лес кряхтел,

жуки. бесясь, о доски бились.

Когда закатная заря

сквозь щели дома проникала,

казалось, боёвна загорят

плакучим, поздним о`гнем алым.

.

Ярмом завился виноград

по длинным, тоненьким опорам.

Здесь был когда-то добрый сад-

лесничим щедрое подворье.

В укромном мху среди камней

гвоздики жались одичало

и кучка ломанных жердей

край палисада означала.

.

Бывало, бабочка на миг

ущельем бойко подлетала

к нарциссу бледному- над ним,

шутя-порхая, зависала.

Одна голубка меж ветвей

неслышно, белая, стремилась...

И тишина: в стране теней

и камней мухи звучно вились.

.

А в очаге сыром, где снег

через трубу сугробом падал,

прогнивший пепел плесневел

покрытый серыми грибами.

Ещё на колышках повис

забытый пук обрывков пакли:

там ласточки гнездо свили,

былья в волосья натаскали.

.

А с балки ржавой крюк свисал,

на нём- хомут да с бубенцами.

"Диана" кто-то написал

на ленте грязной с завитками.

Осталась трубка. Гроб зарыт-

хозяина похоронили.

А лошадь злые топоры

давно, наверно, изрубили.

.

Сижу одна и чую: мышь

пищит пронзительно в подполе.

Там белка ветки ворошит.

Сверчки "дождя скорее" молят.

Мурашки кожей пробегут

коль звон бубенчиков услышу,

копыт Дианы мерный стук

и трубку, что клуб`ами пышет.

.

.................перевод с немецкого..............................Терджимана:)

* * * * *,...............................................................................................................).

Эшреф Шемьи-заде

"Къыркълама"

.

___9___

Что наша жизнь? Стежок иглы

и два сквозных прокола.

Жизнь коротка. Спеши прослыть -

уйдёшь как вышел, голым.

и хоть бы всё житьё отдал

ты ближнему и дальним,

один тебя да и проклял:

"мне снова недодали".

.

___10___

Ужаснейший из всех зверей-

не лев, но пошлый заяц.

Великий царь помрёт в пример,

вражине не продастся.

Ушастый, чтоб себя спасти,

не то,чтоб друга выдаст,

на всех готовый донести,

отца продаст навынос.

.

___11___

Стихи лихие сочинять

не надо глаз, упорствуй.

На станы ноты улагать:

оглохни- будет "просто".

Бетховен жил почти глухим,

по-вашему "несчастно".

" На кой нам музыка-стихи?"

Глухие? Ах, напрасно...

.

___12___

Плохих народов в мире нет,

есть подлые особы.

Предатели- в любой стране,

от них нас всех коробит.

Дабы зажечь поленья дров

кременья сечь не личит:

обычай стар, да век наш нов-

достаточно и спички.

.

перевод с крымтатарского...............................Терджимана:)

 

..................................................................................,для всех но РАди Васъ)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СЦЕНА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

"Сон в Вальпургиеву ночь или золотая свадьба Оберона и Титании"

Интермеццо

(С основным содержанием трагедии эта сцена, составленная из эпиграмм Гёте к журналу, издаваемому Шиллером, не связана и оттого не была включена в перевод, выполненный Н.Холодковским----прим.Терджимана)

Конферансье: Отдохнём, прогнав недуг, Мидингова поросль.

                         Склон горы да мокрый луг-наш театрик скорый.

Герольд: Свадьбе нашей удалой полста вёсен будет.

                Впрочем ,шуточки долой: золотая любо!

Оберон: Духи славные, путём службу окажите:

               Королеву с Королём наново сдружите.

Пук (похотливый, толстый эльф): Пук явился, вперебор ножками виляет-

                                                             зритель рад как на подбор, смотрит, не моргая.

Ариель: Ариель волнует кровь:"Слейся с небесами".

              Много в бризе завитков- разбирайтесь сами.

Оберон: Вы, супруги, поучитесь жить у нас с женою:

               коль подходите, любитесь, брак для вас устроен.

Титания: Муж надут, жена сварлива- развести их надо:

                ту на прИпек отвели б вы, а того- в прохладу.

Оркестр (тутти, фортиссимо): Мухи вьются, комары скопом зажужжали,

                                                 поддержал сверчок порыв, забасила жаба!

Соло: Вот волынка, погляди, мыльный пузырище:

          разлетится, загудит, сОплями опрыщет.

Новоприбывший дух: Без лягушки  ,паучка, мушки нет квартета.

                                    Нет для скрипочки смычка- песенка не спета.

Сладкая парочка:  --- За шажком- высок прыжок в аромат медовый.

                                --- Затолкал меня дружок: я почти готова.

Любопытный путешественник: Маскарадят или  о-о-х...! Я глазам не верю:

                                                    Оберон, красавец-бог - в ассамблее первый.

Православный: Не рогат! Но мне видней, верю без сомненья:

                           Пантеон- садок чертей, греческое племя.

Нордический художник: Пока всё, что я здесь узнал довольно схематично.

                                         Поеду в италийский зал узнать их нрав-обычай.

Пурист( ханжа): Злой рок завёл меня сюда- гляди остервенею:

                           актрисы гримом не манят, напудриться не смеют.

Молодая ведьма:  Пусть белят дряблые тала дурнухи да старухи.

                               Усядусь голой на козла я, молода толстуха.

Матрона: О нашем, женском не под стать точить мне лясы с вами.

                Надеюсь, юная краса немного подувянет.

Капельмейстер: Мухи вьются комары скопом зажужжали.

                            Поддержал сверчок порыв, забасила жаба!

Добрые воздушные змеи: Подружки- будто пирожки, они любого женят.

                                            А жениховые дружки достойны уваженья!

Злые воздушные змеи: Ах, не разверзнется земля, гулянку не поглОтит.

                                       Веселья ненавижу я, сигнул бы в преисподню.

Ксении( т.е. подарки молодым гостей, тут- название собрания эпиграмм Шиллера и Гёте  на их  литературных оппонентов):

Сатанинские жуки, наша с краю хата. Ножницами нам с руки вырезать цитаты.

Хеннингс( писатель ,полемизировавший в собственном журнале "Ci-devant" и сборником стихотворений "Мусагет" с "Ксениями" Шиллера и Гёте):

Сколь наивы шутки тьмы мелочного зверства: поживились , скажут ,мы от души до сердца.

Мусагет: Затеряюсь среди ведьм, сброд облагорожу.

               Та ,поганая что смерть, музой станет, может.

Ci-devant, гений века: Сей люд как чорт меня носил, врагу зато не выдаст!

                                     Парнас Немецкий, Брокен лыс, зато собою виден.

Любопытный путешественник: Как звётся чопорный гордец:шагает твёрдо, видный?

                                                    Посторонись! идёт борец "долой иезуитов"!

Журавль: Рыбка ловится в воде мутной или чистой.

                 Вижу- честные везде; беса клюв отыщет.

Чистое дитя: Да, честняги, верьте мне- движущая сила:

                      здесь, в болотной тишине, заседают мило.

Насекомый Танцор: Чу, запевает новый хор; вдали бьют барабаны.

                                  Трубе стучит напереков тот кто живёт грибами.

Танцмейстер: Ногам откуда ни расти, а всё не в такт гуляют:

                        ползёт и скачет паразит, а плясу-то не знает.

Насекомый Скрипач: Бродягам выпивки налей: им побеситься с жиру!

                                    Волынка бестиям милей Орфея сладкой лиры!

Идеалист: Фантазия есть суть моя- сон в левую мне руку.

                  Воистину, коль эти- я, то кто сегодня дурень?

Реалист: Ах, бытиё, тебя мне жаль, а мне сегодня тошно!

                Колени в первый раз дрожат; горят мои подошвы.

Метафизик: Поддакну чорному врагу: я радостен средь гадов.

                     Якшаясь с бесами, смогу и с ангелами сладить.

Скептик: Мне огоньки укажут след где клад зарыт глыбоко.

               Рифмую с "бесом" только лес ,хотя в стихах я дока.

Капельмейстер: Лягушонок и сверчок игруны плохие!

                            Муха, моль и паучок, ваша тут стихия!

Ловкач: Звётся армией любви этот сброд гулящий.

              Удовольствие лови: жить -так в настоящем!

Беспомощные: Малость веселия нам с руки , если сам Богъ позволит.

                          Мы станцевали свои башмаки- ноженьки наши голы.

Блуждающие огни:  Мы, хоть вышли из болот, там и народились,

                                 здесь по нам честной народ- блеском с оным слились.

Звёздная крошка: Обломилась я - и вот, жаркая свалилась.

                               Кто помочь мне подойдёт? окажите милость!

Толстяки: Кем-то светлячок задут, вытоптана травка.

                 Духи толстые идут свадьбе на поправку.

Пук : Вы бы тише подошли, наглые слонята!

        Самый толстый из больших я здесь, Пук, понятно?

Ариель: Коль ты влюбчив от души, крылья тебе в спину;

              в сад мой розов поспешим трактом горне-синим.

Оркестр (пианиссимо): Ветер в облачной глуши выдул семь прогалин;

                                       закачались камыши, ветки мух прогнали.

..........................перевод с немецкого Терджимана

Дитя:"Мама, глянь: птичка ранена, не летает. За что её так?"

Мама:"За красивые песни покалечили, изверги".

 

"Алыштадан эскен еллер" вернулись бурей.

Шоссе Судак-Кефе гудит: разбужен улей.

Краса лугов в потёмки обернулась.

Увы, друзья, израненн Отчизны песни.

.

"Сеит-огълу Сеидамет" крестом истыкан.

Поповскими глагОлями весь Крым забитый.

Душа татар унижена, в пыли зарыта.

Увы, друзья, изранены Отчизны песни.

.

"Шу Ялтадан" куёт монеты яро:

все на продажу на толчке-базаре.

Начальники-"хозяева"- на каждой пяди.

Увы, друзья, изранены Отчизны песни.

.

"Татарлыгъым", земля -под тяжким гнётом.

Глаза исплаканы, потерям нету счёту.

Родной простор поруган, поделЁн ,истоптан.

Увы, друзья, изранены Отчизны песни.

.

Эй ,"Булутлар", селям шахидам в рай несите,

дождём весенним раны оросите.

"Ант эткенмен" ещё в строю, крылата,

надежда наша, и светлА, и свЯта.

.

 

.................................................................,для всех, но РАди Васъ-прим.перев.)

 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СЦЕНА ДЕСЯТАЯ (окончание)

"Соседкин дом"

Марта: Вам гоже шуточки шутить!

Мефистофель(про себя): Бежать отсель в обьятья Ночи:

                                          Чорт молвил- женщина захочет!(Маргарете)

                                                          А ваше сердце всё ещё свободно?

Маргарета: О чём вы?

Мефистофель: Невинное дитя, добрО!

(громео) Прощайте, дамы!

Маргарета: Скатертью дорога!

Марта:...хотя...

          мне бы некрОлог увидать:

          когда помёр, где похоронен.

          В делах привычен мне порядок:

          строке газетной быть отрадой.

Мефистофель: Сударыня, на белом свете

                          достаточен второй свидетель:

                          есть у меня хорош-приятель,

                          судейство верное составит.

                          Мне привести?

Марта: О да, конечно!

Мефистофель: А барышня придёт на встречу?

                          Он- молодЕц! силён, бывалый,

                          он дружен с нежными словами.

Маргарета: Боюсь, при встрече покраснею.

Мефистофель: Король пред вами онемеет!

Марта: Вечор за домом в палисаде

            пождать господ сегодня рады.

 

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ

"Улица"

Фауст, Мефистофель

Фауст: Ну как? пошлО? идут дела?

Мефистофель: Ах, браво! Чорт уже не страшен?

                          Недолго ждать: быть Гретхен вашей!

                          На встречу Марта позвала,

                          то баба адовой закалки,

                          ей сводней  быть или гадалкой!

Фауст: Идёт!

Мефистофель: Вам расквитаться бы услугой.

Фауст: Готов на одолжентье другу.

Мефистофель: Произнесём мы оба клятву праведну:

                          был похоронен муж соседки в Падуе.

Фауст: Умно. Слетаем- и вернёмся.

Мефистофель: Святая простота! Речь не об этом:

                          не ведая, согласно поклянёмся!

Фауст: Придётся ведь,...коль выход нам не светит.

Мефистофель: О, святый муже, да о чём молва?

                          Неужто вправду в первый раз

                          гласить вам лживые слова

                          о мире, Боге вы ль тянули сказ?

                          О том, что зиждет разумы, сердца

                          слагали важно цепи дефиниций

                          с листа в народ, с чернильного лица?

                          Вы, если вникнуть, ведали не больше

                          о том, чем о кончине Шведтляйна.

Фауст: Ты- ложник,

                        софист бессменный.

Мефистофель: Да, для тех,

                                      кому копнуть поглубже- грех.

                          Не завтра ль ты бедняжку Гретхен

                          святой беседою завертишь

                          в любви поклявшийся до смерти?

Фауст: Но ведь- от сердца.

Мефистофель: Хорошо!

                          Споёшь о верности любовной,

                          той, что кордоны рушит зовом,

                          что льнёт из сердца самого?

Фауст: Не трожь!

                         Когда я треплем чувством,

                         порывом бешеным влеком,

                         имён стремлениям- негусто,

                         я, в горни сферы воспаряя,

                         словами гладный ум питаю-

                         и этот Жар, что им сгораю,

                         сбиваясь, снова прозываю

                         есть бесоложьим пустяком ?

Мефистофель: Я всё же прав.

Фауст: Послушай, ты

            хозяина побереги:

            кто хочет правоты, одним лишь языком

            себе достанет алиби.

            Пойдём , меня тошнит от болтовни.

            Мне угодив, себя всеведцем мни.

Тринадцать способов видеть чёрного дрозда

I
Среди двадцати огромных снежных гор
Единственное, что двигалось,
Это был глаз черного дрозда.

II
У меня было тройственное сознанье,
Я был, как дерево, на котором
Три черных дрозда.

III
Черный дрозд закружился в осеннем вихре,
Это была маленькая деталь пантомимы.

IV
Мужчина и женщина
Это одна плоть.
Мужчина и женщина и черный дрозд
Это одна плоть.

V
Я не знаю, что предпочесть:
Красоту модуляций
Или красоту подразумеваний,
Пение черного дрозда
Или тишину после этого.

VI
Сосульки заполнили все окно
Варварскими стекляшками.
За окном мелькала туда-сюда
Тень черного дрозда.
Настроенье
Следовало за этой тенью,
Как за таинственной причиной.

VII
О, худосочные мудрецы Хаддама,
Зачем вам воображаемые золотые птицы?
Или вы не видите, как черный дрозд
Прыгает около самых ног
Женщин вашего города?

VIII
Я знаю звучные размеры
И звонкие, неотвратимые рифмы;
Но знаю также,
Что черный дрозд неизбежно участвует
В том, что я знаю.

IX
Когда мой черный дрозд исчез из глаз,
Была очерчена граница
Лишь одного из многих кругозоров.

X
При виде черных дроздов,
Летящих в зеленом свете,
Даже блудники благозвучия
Вскрикнули бы пронзительно.

XI
Он ехал через Коннектикут
В стеклянной карете.
Внезапно страх пронизал его,
Ему показалось,
Что тень от его экипажа-
Это стая черных дроздов.

XII
Река течет.
Черный дрозд должен лететь и лететь.

XIII
Весь день был вечер.
Падал снег
И снег собирался падать.
Черный дрозд
Сидел на высоком кедре.

Перевод В. Британишского
 

Thirteen Ways of Looking at a Blackbird    
 

I
Among twenty snowy mountains,
The only moving thing
Was the eye of the blackbird.

II
I was of three minds,
Like a tree
In which there are three blackbirds.

III
The blackbird whirled in the autumn winds.
It was a small part of the pantomime.

IV
A man and a woman
Are one.
A man and a woman and a blackbird
Are one.

V
I do not know which to prefer,
The beauty of inflections
Or the beauty of innuendoes,
The blackbird whistling
Or just after.

VI
Icicles filled the long window
With barbaric glass.
The shadow of the blackbird
Crossed it, to and fro.
The mood
Traced in the shadow
An indecipherable cause.

VII
O thin men of Haddam,
Why do you imagine golden birds?
Do you not see how the blackbird
Walks around the feet
Of the women about you?

VIII
I know noble accents
And lucid, inescapable rhythms;
But I know, too,
That the blackbird is involved
In what I know.

IX
When the blackbird flew out of sight,
It marked the edge
Of one of many circles.

X
At the sight of blackbirds
Flying in a green light,
Even the bawds of euphony
Would cry out sharply.

XI
He rode over Connecticut
In a glass coach.
Once, a fear pierced him,
In that he mistook
The shadow of his equipage
For blackbirds.

XII
The river is moving.
The blackbird must be flying.

XIII
It was evening all afternoon.
It was snowing
And it was going to snow.
The blackbird sat
In the cedar-limbs.
 
Wallace Stevens 

1.
Средь двух десятков гор в снегу
в движеньи был один
взгляд дрозда.*

2.
Тредумен я был,
что древо,
в нём трещала троица дроздов.**

3.
Кружился дрозд да в осеннем вихре.
То была сценка пантомимы.

4.
Муж и жена--
одно.
Муж и жена, и дрозд--
одно.

5.
Не знаю, что предпочесть:
красу влияний
иль красу намёков,
дроздовий свист
иль послезвучье.

6.
Сосульки-- в длину окна,
варварскими стёклами.
Тень дрозда металась
поперёк его.
Настроенье
ловило в тени
причину-криптограмму.

7.
О, тонкие хэддемцы,
почто воображаете зла`тых птиц?
Иль не видите, как чёрная
прохаживается вкруг стоп
женщин, что вам бы?***

8.
Знаю гордые размеры
и ясные, неотвратимые рифмы;
но я знаю также,
что дрозд вовлечён
в то, что знаю.

9.
Когда мой дрозд улетел с глаз,
он очертил
один из многих кругов****.

10.
При виде дроздов
летящих в бутылочном свете
даже охальники эвфонии
вскричали бы звонко.

11.
Он ехал Коннектикутом
в стеклянной карете.
Раз-- страха прокол:
он принял
его зкипажа тень
за дроздов.

12.
Река движется.
Дрозду всё лететь.

13.
Пополудни настал вечер,
заснежило,
и снежить бы дальше.
Дрозд сидел
во членах кедра.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
* Ритмика текста моего перевода, он "посуше", ближе к оригиналу
the eye-- можно и "взгляд", в контексте, не только "глаз";
** см. в оригинале ,там явная аллитерация на "th-r";
***  Хэддем--город в штате Коннектикут(см. строфу 11-ю), и всё, никакой арабской экзотики)) ;
**** или "циклов", но вряд ли "кругозоров", как у В.Британишского;
дрозд абсолютно чёрен, есть птицы, похожие на дрозда, несколько иной масти, и называются иначе, поэтому  "the blackbird"-- просто "дрозд", без эпитета)),-- прим .перев.

На что суть дни?
Дни суть, где мы живём,
приходят, будят нас
опять и снова.
Сча`стливо быть в них, во днях:
где нам ещё жить?

Ах, разрешение вопроса
влечёт врача и пастора,
во длинных сюртуках
бегущих чрез поля.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Days

What are days for?
Days are where we live.
They come, they wake us
Time and time over.
They are to be happy in:
Where can we live but days?

Ah, solving that question
Brings the priest and the doctor
In their long coats
Running over the fields.

Philip Larkin

Любовником был я великим: дни,
Любовью горд, ей похвалу хранил,
покой, и боль, и удивленье,
желанья без пределов, умиленье,
ходульные слова для безнадёги,
я ими брод мостил чрез те потоки,
что нам сердца грызут на дне житья.
И тишина покрыла поле битвы; я
отныне Смерть дразнить примусь: года
в ночи маячить будет мне звезда,
что побивает солнца все и дни.
Нетленными венцами я ль приник
к любимой, что моей была, мне тайны
свои доверила, и в темноте случайной
молящемуся отворила мне
пик божьих ласк, что им сравненья нет?
Любовь-- огонь на бакенах всемирной ночи;
и Град, что возвели мы все, я точно
монарх в нём; мир мы обучили смерти.
Итак, во имена любимых мною,
пока я жив и обречён Любовью
чтоб молодость жила в веках,
я высеку их золотом в камнях,
орлами, пламенем кричащим, всем
хоругвь, чтоб люди ведали, посев
их чтоб горел, взрывался с ветром Века,
сияющим, влекущим...

Любвейтека
моя: тарелки, кубки, что просты
до звона голубого чистоты;
и лёгкие, волшебные пылинки;
блеск шифера, что с фонарём в обнимку;
горбушки хлебной хруст по-братски,
и яств столы ломящиеся в красках;
лес в голубом тумане горьком,
и радуга, студёные осколки
росы на лепестках, и те цветы,
что нам кивали долго с днём на ты,
мечтающие о мотыльках, что пьют
их при луне; затем, письма уют,
что добротой холодной непокой
прогонит вмиг; и поцелуй мужской
казённого из шерсти одеяла;
и перелесок редкий; чубчик славный,
живой, сияющий и вольный; лавы
машин бесстрастная краса; благо
горячей бани; накипь на котле;
на старой гимнастёрке мыльный след; 
и многое другое... пальцев двух
прокуренных привычная щепо`ть,
дух шевелюры, листьев прелых пот
и папороти гнилостный испуг.

Благие имена,
и тысячи иных мне скопом! Пламя;
из бочки льётся сласть ручья смеясь;
промоины; и песни, голоса:
и хохоты; и тела боль, она
минучая; состав набит сполна;
пески; на берегу каёмка пены
сереет по волне попеременно;
гладь галек, и потехе час, и хлад
железа неприкаянного; гнилость
сырая глиняная; сон как милость;
высо`ты; и следы сапог в росе;
дубы; каштанов конских блеск;
и палки свежеструганные; пруд
сияющий средь трав-- что грудь
вместила, то я и любил. Ушло.
Что мне осталось, то смертям назло
достойно в Час Суда взять на поруки
меня: страстей былых докуки.
Те наутёк, с предательским душком,
оковы свергнут ,даром высоко,
Любовью верною покроют прах
и заключат с ним благородный пакт.
-- Ох, я ничуть не сомневаюсь в том,
что вдруг проснусь, хоть где-то на пустом,
сберу всё, что осталось от любви,
и заведу подруг, сумею обновить
круг мне чужих...
                                 А что знакомо мне,
что оставалось здесь, менялось, в нет
обращалось, то парит повыше
ветров всемирных, вялым цветом пышет
из мо`згов проживающих людей
и умирает.
                     В небыль, без затей.

Любимые мои, неверные, у вас
прошу последней милости: хоть раз
откликнитесь, коль уходящий скажет
издалека о вас :"Я их любил однажды",
признайтесь вы :"Он нами был любим".

перевод с английского Терджимана Кырымлы

The Great Lover
 
I have been so great a lover: filled my days  
So proudly with the splendour of Love's praise,  
The pain, the calm, and the astonishment,  
Desire illimitable, and still content,  
And all dear names men use, to cheat despair,         
For the perplexed and viewless streams that bear  
Our hearts at random down the dark of life.  
Now, ere the unthinking silence on that strife  
Steals down, I would cheat drowsy Death so far,  
My night shall be remembered for a star   
That outshone all the suns of all men's days. 
Shall I not crown them with immortal praise  
Whom I have loved, who have given me, dared with me  
High secrets, and in darkness knelt to see  
The inenarrable godhead of delight?  

Love is a flame;—we have beaconed the world's night.  
A city:—and we have built it, these and I.  
An emperor:—we have taught the world to die.  
So, for their sakes I loved, ere I go hence,  
And the high cause of Love's magnificence,   
And to keep loyalties young, I'll write those names  
Golden for ever, eagles, crying flames,  
And set them as a banner, that men may know,  
To dare the generations, burn, and blow  
Out on the wind of Time, shining and streaming....   

These I have loved:  
      White plates and cups, clean-gleaming,  
Ringed with blue lines; and feathery, faery dust;  
Wet roofs, beneath the lamp-light; the strong crust  
Of friendly bread; and many-tasting food;  
Rainbows; and the blue bitter smoke of wood;  
And radiant raindrops couching in cool flowers;  
And flowers themselves, that sway through sunny hours,  
Dreaming of moths that drink them under the moon;  
Then, the cool kindliness of sheets, that soon   
Smooth away trouble; and the rough male kiss  
Of blankets; grainy wood; live hair that is  
Shining and free; blue-massing clouds; the keen  
Unpassioned beauty of a great machine;  
The benison of hot water; furs to touch;   
The good smell of old clothes; and other such—  
The comfortable smell of friendly fingers,  
Hair's fragrance, and the musty reek that lingers  
About dead leaves and last year's ferns....
                              
  Dear names,  
And thousand others throng to me! Royal flames;   
Sweet water's dimpling laugh from tap or spring;  
Holes in the ground; and voices that do sing:  
Voices in laughter, too; and body's pain,  
Soon turned to peace; and the deep-panting train;  
Firm sands; the little dulling edge of foam  
That browns and dwindles as the wave goes home;  
And washen stones, gay for an hour; the cold  
Graveness of iron; moist black earthen mould;  
Sleep; and high places; footprints in the dew;  
And oaks; and brown horse-chestnuts, glossy-new;  
And new-peeled sticks; and shining pools on grass;—  
All these have been my loves. And these shall pass.
Whatever passes not, in the great hour,  
Nor all my passion, all my prayers, have power  
To hold them with me through the gate of Death.  
They'll play deserter, turn with the traitor breath,  
Break the high bond we made, and sell Love's trust  
And sacramented covenant to the dust.  
—Oh, never a doubt but, somewhere, I shall wake,  
And give what's left of love again, and make  
New friends, now strangers....
                  But the best I've known,  
Stays here, and changes, breaks, grows old, is blown  
About the winds of the world, and fades from brains  
Of living men, and dies.
                  Nothing remains.  
  
O dear my loves, O faithless, once again   
This one last gift I give: that after men  
Shall know, and later lovers, far-removed  
Praise you, "All these were lovely"; say, "He loved."  

Siegfried Sassoon