выхожу с рассветом на кухню
попугай завидев меня громко кашляет
наливаю ему воды отламываю гранат
подношу трубку к уху
алло на проводе ебанат
что-то мне говорит не по-нашему
the subscriber is busy
повтори мне попробуй все это вблизи!

выхожу с рассветом во двор
прекращаю давний наш разговор,
отбивая зеркало идиоту
что поставил тачку напротив двери
светает выключаются фонари
грипп зарождается где-то в горле
вот уж кто рядом в счастье и в горе

вместо гимнастики и ушу
я выхожу и туманом дышу
стоя на маленьком пятачке
чтобы в своем полусонном зрачке
зафиксировать желтый выцветший трактор
запомнить, как дворник считает утраты
каштанов с троллейбусной остановки

жизнь - это вечные нестыковки
общего с частным, равного с малым
лето есть бал, и октябрь после бала
просто уборка

листья в прицеп
метлы туда же, в рот сигарету
и абордаж тесной кабины с водителем рядом
он обернется и радостным взглядом
бросит в меня
и затянется ядом двух сигарет,
и кабину захлопнет чтоб насладиться дыма клубами
в тесной железке между домами
трактор волочит прицеп желтых листьев
звякает цепь моргает подфарник
осень кончается
дальше по списку
только зима в перекрестках фонарных

Дождь начинался. Офисы угрюмо бежали с работы. Девочки прикидывались зонтиками. Кто-то из старших дружелюбно спросил – наверное придется тебе со мной, но на уме у меня был дождь, прогулка и салат из помидоров. Я вежливо отказался.

Бежавший по граниту водитель растянулся на крыльце и разбил подбородок. Трое лепили к его подбородку дурацкий австрийский пластырь ярко синего цвета. Я посочувствовал, кажется, вполне искренне и вышел в дождливые семнадцать ноль ноль.

Троллейбус катился в сторону центра из полупустого пригорода, кондуктор разглядывал капли, водитель молчал и не объявил ни одной остановки. Остановки были пусты, кто-то изредка выходил и раскрывал зонт почти что в дверях, как нетерпеливый десантник, который раньше времени выдернул кольцо.

Людям, едущим задом наперёд, открывается хороший вид на шоссе, ливень, включенные фары и провода. Длинноногая девочка, войдя в полупустой троллейбус выбрала кресло, на две третьих занятое мной. Люк протекал. Задняя площадка располагала к разговору, её мокрая рубашка подчеркивала грудь и предполагала взаимность. В окно, то и дело влетали крупные капли. Мы улыбнулись друг другу.

От дома и до рынка шар земной
Наполнится гудками и весельем,
И опрокинув полстакана зелья,
Ты вспомнишь, как вести себя весной

Сбежишь в подъезд, закрыв свое окно,
Вольешься как ручей в поток прохожих
И станешь там одним из непохожих,
Что так похоже ожили весной.

Выбираю помпу вроде как. SDASS, Рем 870 – что-то вроде. Турки издали в руки просились, но после первой же поверки и холощения того же Escort признаны редкостной пиздятиной продукцией низкого качества. Такого еще не было - лапка из затвора сама вылетает, цевье доходит в крайнее заднее и клинит, отсекатель не работает. Короче, разумный минимум - все тот же старый добрый папаша Рэм. Конечно, наиболее хорош он в версии Полис, которая чуть стоит, но и обычный семизарядный Express в черном пластике вполне себе ничего.

Но я вообще не об этом хотел. Пришел в магазин. Тетенька – божий одуванчик за прилавком. Звонит мужу, рассказывает, что к ужину взять. Беру поочередно ружья – все поголовно не смазаны. Жопа просто. Они не щелкают, кашляют сухо. Как старый курильщик с отеком легких ближе к семидесяти девяти годам. Жалко железа – кому оно виновато? Говорю, мол, что же это вы добрая женщина за зверинцем своим не смотрите. Давайте масло сюда бегом – доктор пришел. У нее конечно, банка Балистола под прилавком доверху полная. Да и хули б ей не быть полной, когда не смазывают ни черта?
И давай их всех по кругу. Даже турок несчастных этих пожалел – все поверхности прошел, механику, под цевьем, патронник, ствол - осень ведь, сырость. Сироты, вы сироты…

Все от начала до конца сделал, отдал тетке с тихой грустью. Вот, говорю – через месяц загляну проведать.
Приехал в офис, сел в кресло. Руки железом пахнут, пальцы в масле, черные от оксида. Что блядь я делаю в этом кресле?

миг в который твоя война вот-вот превратится в горячее блюдо
когда отношения вроде говна, что в марте обильно лежит повсюду
это предавший уже Иуда, пьющий свой тост за тебя до дна

Собаки на газонах спят
Им снится лето во плоти
Старик с корзиною опят
До станции на полпути
Приостанавливает шаг
Расстегивает воротник
И смотрит в небо, чуть дыша
И слышит журавлиный крик.

То здається лише Бог на горі
Завертає рукави догори
То здається лише наші старі
Визирають з неба мов із горищ
Глянеш в небо кажеш добрий вам день
Та й кудись у справах власних ідеш
А коли вони там плачуть за нас
То із неба тихо падає дощ
Ставиш свічку, кажеш Боже прости
Я такий дурний недобрий пустий
Просиш щоб когось іще захистив
Та ідеш собі один крізь мости
На підлогу кинеш вдома пальто
Відчитаєш сам себе як ніхто
Та й заснеш у кріслі сидячи сам
І поснуть усі твої в небесах
Доки якось ти не втомишся вдень
І до них не підеш.

Спочатку все на світі гра – у піжмурки, чи у війну
У те хто в кого у полоні у справжню річ – лише одну
У погляд що ледь промайнув у перемогу сил добра
[ Всі діти грають у слова ]

Все в світі є причиною всього.
Вагон з якого вийдеш у світанок
Цигарка в тамбурі і кава на сніданок
Рясна осіння мряка за вікном
Цілунок напівтеплий наостанок
І довгий післясмак, немов вино.

Все в світі є предтечею тебе.
Останній подих, на сорочці пляма,
Що з'явиться і шириться так само,
Як лине погляд в небо голубе.
І ти дурний біжиш за голосами,
Та більше не пригадуєш себе.

Скрип механической ручки
Злобный замка щелчок
Полулюбовь – привычка
Холод небритых щек

Бросит тайком купальник
Шлепанцы в чемодан
Выйдет из темной спальни
Выдернет провода

Сядет в ночной автобус
Выйдет с утра нигде
Чтобы услышать голос
Неба в большой воде