По мнению Цимбаева, «стержнем российской политики в отношении присоединяемых народов была не национальная, а социальная ассимиляция, когда местные правящие верхи не уничтожались, не изгонялись, не лишались своего привилегированного положения... а включались в состав господствующих в России сословий, сохраняя, как правило, свою веру, свои особые права и преимущества... Вплоть до второй половины XIX в.., - считает Цимбаев, - социальная ассимиляция верхних слоев покоряемых и присоединяемых племен и народов служила той твердой основой, на которой строилась российская политика постоянной территориальной экспансии. Успех этой политики не был, конечно, повсеместно одинаков... Но в целом российское правительство могло быть уверено не только в своей военной силе и дипломатическом искусстве, что позволяли подчинять народы, но и в своем административном умении держать их а повиновении. После вхождения в состав России местная знать, сделавшись незаменимой частью правящей системы, без долгих колебаний отдавала свои знания, опыт и авторитет делу укрепления Российского государства»2. 

В.В.Трепавлов, известный специалист по истории межнациональных отношений, приходит к аналогичным выводам. Он подчеркивает, что в России «одним из главных принципов имперской государственности была надэтничность, предполагавшая верность престолу вне зависимости от языка и вероисповедания». При этом «сам процесс формирования российского дворянства представлял собой постепенное интегрирование различных по происхождению людей и семей в единую аристократическую корпорацию... Российское дворянство, - пишет Трепавлов, - оказалось этнически открытым сословием, и на место в его рядах мог в принципе рассчитывать любой представитель нерусской элиты»3. 

Уточняющий характер носит одно из замечаний А.А. Преображенского на «круглом столе», состоявшемся в 1989 г. в Звенигороде и посвященном истории формирования Российского многонационального государства. «Конечно, нельзя говорить о некоем равенстве представителей народов в делах управления страной, русская администрация, вне сомнений, преобладала», - отметил Преображенский и вместе с тем указал на тот факт, что во второй половине XIX - начале XX вв. элита российского общества - дворянство - наполовину состояло из представителей нерусских национальностей (точнее - неправославных вероисповеданий)5. На полиэтничность российской элиты указывается и в коллективной монографии «Национальная политика России»: «По переписи 1897 года только 53 % потомственных дворян называли родным языком русский. Это свидетельствует о том, что почти половину их составляли потомки польской шляхты, украинской казачьей старшины, остзейских рыцарей, грузинских князей, мусульманских ханов и беков»6. 

Любопытную точку зрения на значение ассимиляции национальных элит для жизни империй высказал директор Института проблем глобализации М.Делягин. Он полагает, что непосредственной причиной распада СССР явился «отказ его руководства от культурной ассимиляции национальных элит (как это было в царской России) и пестование их особенности... Проблема СССР была в том, что центральная власть не ассимилировала элиты, а, напротив, выращивала их; они ее в конце концов и съели»11. 
Как бы то ни было в СССР, но политика социальной и культурной ассимиляции национальных элит, красной нитью проходившая через весь имперский период истории России, действительно являлась одной из важных причин прочности Российской империи. 

Анализируя другие причины этой прочности, нельзя не отметить, гибкость российской национальной политики в целом. Правящие круги России в своем стремлении удержать под своей властью новые территории, как правило, старались приспосабливаться к местным условиям и не форсировать процесс перехода присоединенных народов к общегосударственным стандартам подданства и управления12. Разнообразие стратегий по управлению периферийными зонами многие современные исследователи (включая зарубежных) вообще рассматривают как главный залог долгой жизнеспособности Российской империи.

Серьезные ученые в последнее время не раз обращали внимание как на «отсутствие в российской политике тенденций геноцида в отношении присоединенных народов», так и на то обстоятельство, что в Российской империи «методы беспощадного разорения и ограбления завоеванных стран и народов... никогда не практиковались»15. Такие методы были крайне невыгодны правящим кругам страны, постоянно обеспокоенным «малолюдством» своих подданных, особенно - на окраинах. 

В.В.Трепавлов считает, что «в России сложилась особая цивилизационная структура (локальная цивилизация), которой присущи определенные алгоритмы взаимной адаптации множества народов и друг к другу, и к государству в целом... Здесь сказались и огромные расстояния, и открытая, демократическая русская культура, и возможность обходить суровые законы, и традиционная установка правящих кругов на сотрудничество с этническими элитами, и многое другое. Все это сплачивало полиэтническую систему, придавало ей прочность, превращало в "непоколебимый столп" (как выразился казахский хан Абу-л-Хайр)»25. 
А по мнению Л.Н.Гумилева, «весь XVIII в. соседние народы по инерции воспринимали Россию как страну национальной терпимости - именно так зарекомендовало себя Московское государство в XV-XVII вв. И поэтому все хотели попасть "под руку" московского царя, жить спокойно, в соответствии с собственными обычаями и с законами страны».

На научной конференции, состоявшейся в Вашингтоне в 1990 г. и посвященной внешней политике Российской империи, говорилось, что «в исторически формировавшейся как многонациональная Российской империи всегда отсутствовали традиции "зоологического национализма", "апартеида" или же поисков "чистоты крови", ибо в конечном счете во внимание принимался лишь один критерий - служение интересам России...»