------------------------------------------------------------------------------2---------------------------------------------------------------------------------------------------

Ждет. Томится узник в камере смертников.

Очень острый текст. После прочтения заметки  может сложиться превратное впечатление.

Предупреждаю сразу -

Не будет грязи!

Импульсивным, экзальтированным и впечатлительным: попробуйте преодолеть любопытство и выйти из заметки!

Я вторично снимаю с себя ответственность за то, что может случиться с Вами под воздействием прочитанного.

Еще не поздно закрыть окно!

---

Каждый

берет

в руки

маленькую

Смерть

и посылает ее:

"Лети!"

Пыльный пятачок за каким-то сараем.

Приговоренный мужчина в чёрном. Белая повязка на глазах и руки за спиной тоже связаны белым.

Съёмка чёрно-белая, неподвижная и беспристрастная. Изображение без звука и от этого слегка жутко. Первые камни летят мимо и один из них чуть не попадает в камеру. Потом камни летят прицельней. Один из них попадает в шею жертвы, между плечом и головой. Мужчина падает на колени. Из него идёт кровь, но он поднимается. Удары в ногу, грудь, живот! Он сгибается, камни продолжают лететь. Увесистый булыжник размером с футбольный мяч попадает в голову - камера фиксирует красное. Человек падает ничком, привстаёт, согнувшись и спотыкаясь, вслепую идет навстречу камням. Сотрясаясь от ударов камней подходит к проволоке, которая отгораживает место казни. Кровь течёт не переставая. Поднимает вперёд руку**. Он, как будто видя что-то сквозь окровавленную повязку, указывает на кого-то...

Камера перестаёт быть беспристрастной. Она фиксирует волну ненависти, которую казнимый направляет в толпу. В кого-то конкретного в группе палачей. В этом жесте сконцентрировано всё: его последняя воля, его ненависть к палачам, его последнее дело в жизни - его проклятие. Объектив фиксирует, как шевелятся губы. То, что они произносят, легко читается без перевода - последние жизненные силы уходят в посыл. Град камней внезапно прекращается. Картина замирает. На чёрно-белом - красное: повязка, капли, ручейки крови и указующий палец, как будто упёршийся кому-то в грудь. Кому-то, кто отныне проклят, кто пронзён и помечен последней волей умирающего. Воздух становится густым, он плавится и стекает. Камера фиксирует завихрения и водовороты воздуха, которые порождает фигура и поднятая рука с указательным пальцем...

Камера отказывается показывать дальше.

Жёны!

Они стоят почти в колонну, одна за другой. Огромный булыжник, размером с чемодан обрушивается на голову первой. Такой камень можно бросить только с очень близкого расстояния, почти в упор. Женщина как бы складывается и падает на проволоку ограды. Она моментально становится тряпочной и бесформенной. Она прекращается. Она стекает в сухую пыль площадки. Хиджаб мгновенно становится саваном. Робкие фигуры остальных двух женщин, одетые во всё нарядное выражают покорность и обречённость. Они ничего больше не хотят, они не хотят больше ничего, ничего не хотят они больше...

Стоп!!!

Камера не вынесла и поплыла, отказавшись от своей каторжной работы!...

---

*Смертная казнь через побитие камнями.

**Никакой неувязки - руки по-прежнему связаны за спиной.

20 апреля 1935 г. Совершенно секретно
Хранить наравне с шифром
№ 1/001537 — 30/002517

Всем прокурорам союзных республик, краевым, областным, военным, транспортным, железнодорожным прокурорам, прокурорам водных бассейнов; прокурорам спецколлегий, прокурору г. Москвы. Всем председателям верховных судов, краевых, областных судов, военных трибуналов, линейных судов; судов водных бассейнов, председателям спецколлегий краевых, областных и верховных судов, председателю Московского городского суда.
Ввиду поступающих запросов, в связи с постановлением ЦИК и СНК СССР от 7 апреля с.г. «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних», разъясняем:
1. К числу мер уголовного наказания, предусмотренных ст. 1 указанного постановления, относится также и высшая мера уголовного наказания (расстрел).
2. В соответствии с этим надлежит считать отпавшими указание в примечании к ст. 13 «Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республики и соответствующие статьи уголовных кодексов союзных республик (22 ст. УК РСФСР и соответствующие статьи УК других союзных республик), по которым расстрел к лицам, не достигшим 18-летнего возраста, не применяется.

 Для прорыва в политике, экономике, демографии и в любой другой области нужно сделать простую вещь :

часть нашего населения построить в две шеренги .

В первой шеренге должны быть все президенты, министры, депутаты и лидеры политических партий и движений, а также чиновники представлявшие когда либо государственную власть Украины.

Во второй шеренге вся их родня от правнуков до прадедов и естественно братья сёстры, дяди и тёти и любовники с любовницами.

Сначала казним родню -- вторую шеренгу, чтобы первая шеренга видела что то что они наворовали не достанется ни кому. И не важно что многое вывезено или спрятано -- даже искать не обязательно.

Потом казним первую шеренгу. Абсолютно не важно какую позицию занимали те кто в первой шеренге -- про украинскую, народную или наоборот. Важно что они были при власти или были лидерами партий и всеобщими усилиями своими довели нас до такой жизни. Только мы поступим с ними более гуманно чем они с нами -- ведь проломать башку молотком -- намного гуманней чем оставить человека без возможности заработать себе на жизнь и в результате медленно подыхать !

Если кто из патриотов Украины окажется в одной из шеренг -- он умер за Украину. Ну на подобии как в бою под Крутами, или в УПА, или сей час в лугандонии. Если останется кто из почитателей казнённых -- может им даже памятники ставить. Единственное условие -- на памятнике должно быть написано достаточно крупными буквами в какой из шеренг он был казнён.

Слава Украине !

Расстрел в Белоруссии. Ужасно либо гуманно?

Наверное все уже знают, что молодых гениев терроризма, взорвавших самодельную бомбу в белорусском метро сегодня расстреляли. Лукашенко отказался подписывать прошение о помиловании.

http://www.vesti.ru/doc.html?id=744042&744042 http://ria.ru/world/20120317/598367216.html

Много шума по этому поводу, Евросоюз вопит и всеобщее гневное осуждение. А я считаю - правильно. Наиболее гуманный приговор в этом случае - именно расстрел. Потому что, по большому счету, заслуживают они гораздо худшего наказания.

Ведь, если пойти еще чуть дальше по логической цепочке, то наказание за преступления должны нести родители преступников. Это единственно разумная поправка к существующим нормам права, которая реально снизит уровень преступности через 10-20 лет.

Да, не очень скоро. Зато реально.

Очень правильно будет если каждая мамашка и папашка будут знать, что по-закону расстреляют или посадят их, а не "начудившего" отпрыска.

Это сразу и правильный вектор придаст семейным приоритетам и в воспитании пробелы ликвидируются.

За любое преступление отвечать родителям. Вот это было бы правосудие.

Кстати, хорошо бы сразу все дела мажоров по ДТП закрывались. Заодно и чистка кадров наверху.

Один из лучших рассказов Оруэлла

В Бирме стоял сезон дождей. Промозглым утром из-за высоких стен в тюремный двор косыми лучами падал слабый, напоминавший желтую фольгу, свет. В ожидании мы стояли перед камерами смертников — перед вереницей похожих на клетки сараев с двумя рядами прутьев вместо передней стенки. Камеры эти, размером примерно десять на десять футов, были почти совершенно пустыми, если не считать дощатой койки и кружки для воды. Кое-где у внутреннего ряда прутьев, завернувшись в одеяла, сидели на корточках безмолвные смуглые люди. Их приговорили к повешению, жить им оставалось неделю или две.

Одного из осужденных уже вывели из камеры. Это был маленький тщедушный индус с бритой головой и неопределенного цвета водянистыми глазами. На лице, как у комического киноактера, топорщились густые усы, до смешного огромные по сравнению с маленьким туловищем. Все обязанности, связанные с его охраной и подготовкой к казни, были возложены на шестерых стражников-индусов. Двое из них, держа в руках винтовки с примкнутыми штыками, наблюдали, как остальные надевали на осужденного наручники, пропускали через них цепь, которую затем прикрепляли к своим поясам и туго прикручивали ему руки вдоль бедер. Они окружили заключенного плотным кольцом, их руки ни на секунду не выпускали его из осторожных, ласкающих, но крепких объятий, словно ощупывая его, движимые неотступным желанием убедиться, что он никуда не исчез. Подобным образом обычно обращаются с еще трепыхающейся рыбиной, норовящей выпрыгнуть обратно в воду. Осужденный же словно и не замечал происходящего, не оказывал ни малейшего сопротивления, вялые руки покорялись веревке.

Пробило восемь часов, и во влажном воздухе раздался слабый безутешный звук рожка, донесшийся из отдаленных казарм. Услышав его, начальник тюрьмы, который стоял отдельно от нас и с мрачным видом ковырял тростью гравий, поднял голову. Это был человек с хриплым голосом и седой щеточкой усов, военный врач по образованию.

«Ради бога, Фрэнсис, поторопитесь, — раздраженно проговорил он. — Заключенный уже давно должен был быть мертв. Вы что, все еще не готовы?»

Старший надзиратель Фрэнсис, толстый дравид в твидовом костюме и золотых очках, замахал смуглой рукой.

«Нет, сэр, нет, — поспешно проговорил он, — у нас ффсе ффполне готово. Палач уше шшдет. Можем идти».

«Ну что же, тогда пошли поскорее. Пока мы не покончим с этим делом, заключенные не получат завтрака».

Мы направились к виселице. По два стражника с винтовками на плече шагали бок о бок с заключенным, двое других шли сзади вплотную к нему, держа его за руку и плечо, словно одновременно подталкивая и поддерживая. Судьи же и все прочие следовали чуть позади. Пройдя десять ярдов, процессия без какой-либо команды или предупреждения вдруг резко остановилась. Произошло нечто ужасающее: одному богу известно, откуда во дворе появилась собака. С громким лаем она галопом подлетела к нам и принялась скакать вокруг, виляя всем телом, обезумев от радости при виде сразу стольких людей. Это была большая собака с длинной густой шерстью, помесь эрдельтерьера и дворняжки. Какое-то мгновение она с восторгом кружила около нас, а затем, прежде чем кто-нибудь успел помешать ей, рванулась к осужденному и, подпрыгнув, попыталась лизнуть ему лицо. Все застыли в оцепенении, настолько потрясенные, что никто даже не попытался схватить животное.

«Да кто же пустил сюда эту чертову скотину? — со злостью проговорил начальник тюрьмы. — Ну поймайте же ее кто-нибудь!»

Выделенный из эскорта стражник неуклюже бросился ловить собаку, но та подпрыгивала и вертелась, подпуская его совсем близко, однако в руки не давалась, видимо, расценив все это как часть игры. Молодой стражник-индус подхватил горсть гравия и попытался отогнать собаку камнями, но опа ловко увернулась и снова бросилась к нам. Радостное тявканье эхом отдавалось в тюремных стенах. Во взгляде осужденного, которого крепко держали двое стражников, читалось прежнее безразличие, словно происходящее было очередной формальностью, неизбежно предшествующей казни. Прошло несколько минут, прежде чем собаку удалось поймать Тогда мы привязали к ошейнику мой носовой платок н снова двинулись в путь, волоча за собой упиравшееся и жалобно скулившее животное.

До виселицы оставалось ярдов сорок. Я смотрел па смуглую обнаженную спину шагавшего впереди меня осужденного. Он шел со связанными руками неуклюжей, но уверенной походкой индусов — не выпрямляя колен. При каждом шаге мышцы идеально точно выполняли свою работу, завиток волос на бритой голове подпрыгивал вверх-вниз, ноги твердо ступали по мокрому гравию. А один раз, несмотря на вцепившихся ему в плечи людей, он шагнул 'чуть в сторону, огибая лужу на дороге.

Как ни странно, но до этой минуты я еще до конца по понимал, что значит убить здорового, находящегося в полном сознании человека.

Когда я увидел, как осужденный делает шаг в сторону, чтобы обойти лужу, я словно прозрел, осознав, что человек не имеет никакого права оборвать бьющую ключам жизнь другого человека. Осужденный не находился на смертном одре, жизнь его продолжалась, так же как наши. Работали все органы: в желудке переваривалась пища, обновлялся кожный покров, росли ногти, формировались ткани — исправное функционирование организма теперь уже заведомо бессмысленное. Ногти будут расти и тогда, когда он поднимется на виселицу и когда полетит вниз, отделяемый от смерти лишь десятой долей секунды. Глаза все еще видели и желтоватый гравий, и серые стены, мозг все еще понимал, предвидел, размышлял — даже о лужах. Он и мы вместе составляли единую группу движущихся людей, видящих, слышащих, чувствующих, понимающих один и тот же мир; но через две минуты резкий хруст возвестит, что одного из нас больше нет — станет одним сознанием меньше, одной вселенной меньше.

Виселица располагалась в маленьком, заросшем высокими колючками дворике, отделенном от основного двора тюрьмы. Она представляла собой кирпичное сооружение, напоминающее три стены сарая с дощатым перекрытием сверху, над которым возвышались два столба с перекладиной и болтающейся веревкой. Палач — седой заключенный, одетый в белую тюремную форму, — стоял в ожидании возле своего механизма. Когда мы вошли, он рабски согнулся в знак приветствия. По сигналу Фрэнсиса стражники еще крепче вцепились в узника, то ли подвели, то ли подтолкнули его к виселице и неловко помогли ему взобраться по лестнице. Затем наверх поднялся палач и накинул веревку на шею.

Мы ждали, остановившись ярдах в пяти. Стражники образовали вокруг виселицы нечто, напоминающее круг. Когда па осужденного набросили петлю, он принялся громко взывать к своему Богу. Визгливый, повторяющийся крик: «Рама! Рама! Рама! Рама!», не исполненный ужаса и отчаяния, как молитва или вопль о помощи, но мерный, ритмичный, напоминал удары колокола. В ответ жалобно заскулила собака. Все еще стоявший на помосте палач достал маленький хлопчатобумажный мешочек, похожий на те, что используются для муки, и надел его на голову заключенному. Но приглушенный материей звук все равно повторялся снова и снова: «Рама! Рама! Рама! Рама! Рама!»

Палач спустился вниз и, приготовившись, положил руку на рычаг. Казалось, проходили минуты. Ни на миг не прерываясь, равномерные приглушенные крики осужденного раздавались снова и снова: «Рама! Рама! Рама!» Начальник тюрьмы, склонив голову на грудь, медленно ковырял тростью землю; возможно, он считал крики, отпустив осужденному лишь определенное число их, — может, пятьдесят, может, сто. Лица у всех изменились. Индусы посерели, как плохой кофе, один или два штыка дрожали. Мы смотрели на стоявшего на помосте связанного человека с мешком на голове, слушали его приглушенные крики — каждый крик — еще один миг жизни, и у всех у нас было одно и то же желание: ну убейте же его поскорее, сколько можно тянуть, оборвите этот жуткий звук.

Наконец начальник тюрьмы принял решение. Резко подняв голову, он быстро взмахнул тростью.

«Чало», — выкрикнул он почти яростно.

Раздался лязгающий звук, затем тишина. Осужденный исчез, и только веревка закручивалась как бы сама по себе. Я отпустил собаку, которая тут же галопом помчалась за виселицу, но, добежав, остановилась, как вкопанная, залаяла, а потом отступила в угол двора. И, затаившись между сорняками, испуганно поглядывала на нас. Мы обошли виселицу, чтобы осмотреть тело. Раскачивавшийся на медленно вращающейся веревке осужденный — носки оттянуты вниз — был без сомнения мертв.

Начальник тюрьмы поднял трость и ткнул ею в голое оливковое тело, которое слегка качнулось.

«С ним все в порядке», — констатировал начальник тюрьмы. Пятясь, он вышел из-под виселицы и глубоко вздохнул. Мрачное выражение как-то сразу исчезло с его лица. Он бросил взгляд на наручные часы: «Восемь часов восемь минут. Ну, на утро, слава богу, все».

Стражники отомкнули штыки и зашагали прочь.

Догадываясь, что плохо вела себя, присмиревшая собака незаметно шмыгнула за нами. Мы покинули дворик, где стояла виселица, и, миновав камеры смертников с ожидавшими конца обитателями, вышли в большой центральный двор тюрьмы. Заключенные уже получали завтрак под надзором стражников, вооруженных бамбуковыми палками с железными наконечниками. Узники сидели на корточках длинными рядами с жестяными мисками в руках, а два стражника с ведерками ходили между ними и накладывали рис; эту сцену было так приятно и радостно созерцать после казни. Теперь, когда дело было сделано, мы испытывали невероятное облегчение. Хотелось петь, бежать, смеяться.

Шагавший подле меня молодой метис с многозначительной улыбкой кивнул в ту сторону, откуда мы пришли: «А знаете, сэр, наш общий друг (он имел в виду казненного), узнав, что его апелляцию отклонили, помочился в камере прямо на пол. Со страху. Не угодно ли сигарету, сэр? Разве не восхитителен мой новый серебряный портсигар, сэр!»

Несколько человек смеялись, похоже, сами не зная над чем. Шедший рядом с начальником тюрьмы Фрэнсис без умолку болтал. «Ну вот, сэр, ффсе црошло так, что и придраться не к чему. Раз — и готово! Соффсем не ффсегда так бывает, не-нет, сэр! Помню, бывало и такое, что доктору приходилось лезть под виселицу и дергать повешенного за ноги, чтоб уж наверняка скончался. В высшей степени неприятно!»

«Трепыхался, а? Уж чего хорошего», — сказал начальник тюрьмы.

«Ах, сэр, куда хуже, если они вдруг заупрямятся. Один, помню, когда мы пришли за ним в камеру, ффцепился в прутья решетки. И не поверите, сэр, чтобы его оторвать, потребовалось шесть стражников, по трое тянули за каждую ногу. Мы взывали к его разуму. «Ну, дорогой, — говорили мы, — подумай, сколько боли и неприятностей ты нам доставляешь». Но он просто не желал? слушать! Да, с ним пришлось повозиться!»

Я вдруг обнаружил, что довольно громко смеюсь. Хохотали все. Даже начальник тюрьмы снисходительно ухмылялся.

«Пойдемте-ка выпьем, — радушно предложил он. — У меня в машине есть бутылочка виски. Нам бы не помешало».

Через большие двустворчатые ворота тюрьмы мы вышли на дорогу. «Тянули его за ноги!» — внезапно воскликнул судья-бирманец и громко хмыкнул. Мы снова расхохотались. В этот миг рассказ Фрэнсиса показался невероятно смешным. И коренные бирманцы, и европейцы — все мы вполне по-дружески вместе выпили. От мертвеца нас отделяла сотня ярдов.



http://www.orwell.ru/library/articles/hanging/russian/r_hanging

Про це теж ніде не хочуть писати.
.
Цар Російської імперії в любу секунду по власному капризу міг казнити любого зі своїх підданних.
.
.
Любого, навіть найбагатшого дворянина.
Ось що таке - монархізм.

це добровільна віддача зарання свого Життя Царю.

Життя тобі дае не Бог, а Цар.

.
і так було до 1917-го року. Цар- володар твого життя по його прихоті.
Монархізм.
.
.
добровільний суїцид до пори до часу...Признання монархії. ось хто такі - монархісти.
люба самодіяльність без дозволу на те Царя - категорично заборонена.
.
В любу секунду тебе, дворянина!, чекае Смерть від царського указу.

Монархізм.

.
а то деякі путають російський монархізм з европейським...конституційним...

В Росії дворянин не мав Права на Власне Життя НІКОЛИ.

Ось що таке - монархізм.

Талмуд не перестает удивлять. Нашел довольно большой кусок, полностью посвященный нюансам казни. Как, где и когда правильно убивать. И кого. В т.ч. и беременных. Вот про беременных меня сильно пронзило.

Копнувшись в глубь веков, вполне ожидаемо, оказалось, что люди они "такие добрые-добрые" во все времена были, а не только сейчас озлобились. И кто-то меня еще смеет попрекать мизантропией. Да, я мизантроп. Но не в смысле, что людей не люблю. А в смысле - человечество в целом. Просто - слепая ветвь эволюции. Коэффициенты нужно менять в генах. Не семь процентов хороших идеалистов, а хотя бы девять с половиной. Но тут одними расчетами никак, только на практике. Какие мы по счету - не знаю, но, как утверждают археологи и фантасты, - явно не первые и, скорее всего, не последние. После нас, в следующем пробнике идеальной цивилизаци, пропорцию добра и зла снова немного подправят и примерно через 10 тыщ лет будет результат - хорошо сработало или снова мимо. Есть какой-то термин математический. Типа итераций. Или в артиллерийскую вилку брать. Это как раз расчетам поддается. Проверить только сложно. Только методом научного тыка.

Рискнул немного подправить перевод Переферковича для большего понимания.
Итак - фрагмента Талмуда про казнь беременных и женщин в адаптивном переводе Допплера на современный язык.


"Когда женщина (беременная) приговорена к казни, то не ждут, пока она родит. Но если она уже в потугах (сидела на родильном стуле), то ждут, пока разродится. Когда женщина умерщвлена, то ее волосы разрешается использовать в хозяйстве, а её скот, который по решению суда был заколот, к использованию - запрещен.

Примечания:
- если беременная женщина уже выведена на казнь, но в процессе произошло выпадение ручки плода, то требуется ожидать, пока не родит."

И уже примечание от Допплера, т.е. от меня. Насчет выпадения ручки - это какое-то особо извращенное издевательство. Это я, как акушер, говорю. Ибо лучше бы тогда уж поскорее убить, чтобы не мучалась. Самопроизвольно разродиться при выпадении ручки плода примерно так-же вероятно, как непорочно зачать.

Другими словами, простая казнь превращалась этим дополнением в длительное многодневное зрелище, когда приговоренная и "помилованная", тем не менее, медленно и неуклонно умирает в муках. А преподносится это все как наказание Богами за грехи и забавно-поучительное зрелище.

Фоточки оригинального родильного стула не нашел, но в качестве разрыва шаблона рискну предложить такой вариант (найден в глубинах рунета).

Есть на земном шаре люди, с которыми, казалось бы, играет шутки сама судьба. Им удается невероятным образом избегать серьезных опасностей, а порой они гибнут по вине нелепого случая. Хотя некоторые после многочисленных испытаний живут долго и счастливо… Парапсихологи полагают, что тут никак не может обойтись без вмешательства потусторонних сил.

7 фев­раля 1894 года в го­роде Коламбиа (США) должна была состояться казнь молодого человека по имени Уилл Первис. Его приговорили к повешению. Сам Первис утверждал, что его осудили несправедливо, и, услышав приговор, крикнул присяжным: "Я еще всех вас переживу!"



Когда на шею Уиллу надели петлю, то веревка неожиданно развязалась, и приговоренный просто упал в люк, оставшись живым и невредимым. Казнь отложили, так как большинство собравшихся считали, что это вмешательство Божье. Ее перенесли на 2 декабря 1895 года, но незадолго до этой даты Первис сбежал из тюрьмы. В 1896 году он явился к властям с повинной, и казнь ему заменили на пожизненное заключение. А в 1898 году Первиса помиловали благодаря общественному мнению: люди не верили в его виновность! Наконец, в 1917 году некий Джозеф Бирд, находясь при смерти, признался в совершении преступления, за которое чуть не повесили Первиса…

Уилл Первис скончался 13 октября 1938 года. За три дня до этого умер последний из присяжных, осудивших его на казнь. Пророчество сбылось — Первис пережил своих судей!

Вот и не верь после этого в судьбу.