Б.Д. Греков

V. Общественные отношения Киевской Руси

Если общественные отношения докиевского периода нашей истории нам приходилось восстанавливать по материалам частью археологическим, частью письменным не русского происхождения и прибегать к русским письменным источникам лишь с тем, чтобы найти в них следы далекого прошлого, то общество Киевского периода может быть нами изучено по письменным источникам, рожденным самим Киевским государством. Здесь у нас не только больше уверенности в точности наших выводов, но и самые выводы значительно разностороннее и полнее.

Напомню, что эти письменные памятники вводят нас далеко не в начальный момент истории изучаемого общества, а ставят перед, общественными явлениями, имеющими за собой очень длительную историю. Древнейший памятник «Правда Русская», дошедший до нас в записи начала XI в., носит на себе следы более глубокой древности, но и эта древность весьма относительна.

До внесения «Правды Русской» в Новгородскую летопись под 1016 г. мы имеем следы существования «закона русского», несомненно, совпадающего, по крайней мере в некоторых частях, с «Правдой Русской». В ней мы уже видели представителей господствующих классов, их челядь, рабов, просто, свободных, невидимому, равноправных общинников (соседская община), хотя и не прямо названных, но с неизбежностью подразумеваемых. Добавочный в ст. 1 «Правды» перечень всех общественных группировок: русин, гридин, купчина, ябетник, мечник, изгой и Словении, по-видимому, является той вставкой, которая была сделана Ярославом в 1016 г., когда он напутствовал «Правдой» возвращающихся из Киева новгородцев, помогших ему овладеть Киевским столом, всем им обещая право на 40-гривенную виру, т. е. равное право защиты жизни судом.

Если мы попробуем разобраться в этих терминах, хотя и весьма спорных по существу, то придем к более или менее вероятным выводам о существовании в изучаемом нами обществе варягов и варяжской дружины, которая, как нам известно из договора с греками и из летописи, быстро и тесно связывалась с местным верхушечным слоем славянского общества; несомненно также существование купцов. И не случайно, мне кажется, вписаны в этот перечень изгой и Словении. Очень похоже на то, что они специально сюда вставлены: после перечня пяти категорий названных здесь общественных групп, поставленных рядом без всяких оговорок, идет новое «аще», за которым следует «изгой будет либо Словении».

Об изгое речь будет ниже. Что касается словенина, то расшифровать этот термин очень нелегко. Несомненно, кроме национального признака, ему присущи и социальные черты. Иначе трудно понять вообще весь перечень и, в частности, сопоставление словенина с изгоем. В Лаврентьевской летописи под 907 годом говорится о походе Олега на Царьград. После благополучного окончания предприятия Олег с дружиной возвращался домой. «И вспяша русь парусы паволочиты, а словене кропивны». Здесь подчеркивается не только национальный, но и социальный признак: русь по сравнению со славянином стоит на первом месте. Но все-таки термин «Словении», поставленный в «Правде» рядом с «изгоем», этим сравнением с процитированным текстом летописи не разрешается. Мы не можем точно ответить на вопрос, кто такой «Словении» «Правды Русской». Не разумеется ли под словенином представитель массы, населяющей деревню, т. е. смерд, член соседской общины?

Необходимо подчеркнуть, что и изгой и Словении относительно виры предполагаются равноправными с первыми пятью категориями, так как и на них распространяется 40-гривенная вира. Бросается в глаза факт, что дополнительный перечень представителей общественных группировок взят из общества, по своей конструкции более сложного, чем примитивный строй древнейшей «Правды». Не хотел ли Ярослав этой вставкой, где декларировалась вира, равная для русина и славянина, дружинника и изгоя, смягчить ту национально-классовую рознь, которая так ярко проявилась в бурных событиях 1015 г. в Новгороде?

«Мужи» этой древнейшей «Правды», главный предмет внимания этой «Правды», как мы уже видели, всегда вооружены, часто пускают оружие в ход даже в отношениях друг к другу и в то же время способны платить за побои, раны и личные оскорбления; они владеют имуществом, которое можно купить и продать. Мы имеем здесь признак неравенства материального положения — долги. Живут они в своих «хоромах», окруженные слугами, и не порывают связи с крестьянским миром. Здесь же в «Правде» мы видим зависимую от своих господ челядь, которая убегает, которую разными способами разыскивают и возвращают господам; челядин иногда дерзает «ударить свободна мужа» с риском быть убитым в случае обнаружения его преступления. В состав этой челяди входят не только рабы, но, как мы увидим ниже, и не рабы.

Вся эта «Правда» достаточно архаистична, но родового строя и здесь уже нет. Единственно, что напоминает о нем, — это месть, которая, однако, уже перестала быть «родовой» и к тому же на наших глазах явно отмирает. Мстить, по-видимому, не обязательно. Место мести занимает альтернативно вира с тем, чтобы в середине XI в. вытеснить ее окончательно.

Это выводы, основанные на том, что говорит «Правда», но мы должны учитывать и ее молчание, которое иногда, по-видимому, и удается понять путем привлечения к ее толкованию летописи вообще и помещенных в ней договоров с греками, в частности.

1. Землевладение и землевладельцы

Более или менее регулярные торговые связи с Византией у южного народа, называемого греками то именем , то скифами, или тавро-скифами, начались очень давно. Греки знали этот народ и не только по торговым связям.

После блестящих работ В. Г. Васильевского о греческих житиях Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, у нас не остается сомнений в том, что греки знали южную Русь прекрасно. Нашествие руси на Амастриду Васильевский относит к началу 40-х годов IX в. "Имя Руси, — пишет Васильевский, — уже в это время не только было известным, но и общераспространенным, по крайней мере, на южном побережье Черного моря"1. Тот же автор по вопросу о торговых связях Руси с греками пишет: "известие о торговле русских купцов с Византией через Черное море и с мусульманскими странами через Каспийское относится к сороковым годам IX ст.; самые торговые связи образовались, конечно, хотя несколькими десятилетиями ранее: Русь была известна византийцам и арабам в первой половине названного столетия"2.

Васильевский убежден, что это имя относится всегда к тавро-скифам, а кто такие тавро-скифы разгадать полностью ему не удается. Вспоминая здесь готскую теорию происхождения Руси и не настаивая на ней, Васильевский замечает, что эта теория «при современном положении вопроса была бы во многих отношениях пригоднее норманно-скандинавской». Отказавшись, таким образом, от скандинавской теории, Васильевский ставит вопрос лишь о том, какой из центров Руси — тавро-скифов мог совершить поход на Амастриду и Сурож: таврический, приднепровский или тмутараканский3.

Здесь не место разбирать этот важный вопрос. Мне нужно показать ранние связи греков и Руси, известной грекам именно под этим народным, местным именем (литературное — тавро-скифы). Греки, действительно, давно знали этот народ, но особенно внимательно стали следить за ним с тех пор, как он экономически и политически усилился и произвел 18 июня 860 года весьма удачное для себя нападение на столицу Восточной Римской империи. В связи с этим нападением мы имеем две речи патриарха константинопольского Фотия и его же «Окружное послание». В одной из этих проповедей Фотий говорит: "Эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление их соплеменников и с полным основанием требовали и ожидали кары, равной злодеянию"4.] И дальше: "их привел к нам гнев их"5. Тот же Фотий спустя несколько лет (866 г.) в своем «Окружном послании» говорит то, что ему известно было об этом народе: "народ, часто многими упоминаемый и прославляемый, превосходящий все другие народы своею жестокостью и кровожадностью…, который, покорив окрестные народы, возгордился и, возымев о себе высокое мнение, поднял оружие на Римскую державу"6.

Страницы: 1 2 3 4 5 6

Марчуков Андрей Владиславович- ,
кандидат исторических наук,
научный сотрудник Института российской истории РАН.

В последнее время российские историки все чаще стали обращаться к темам, ранее незаслуженно обойденным вниманием отечественной историографии. Заметно вырос интерес и к истории Южной Руси — малороссийских земель — Украины — важной и неотъемлемой части русской истории вообще и истории России в частности.

Особое место в этом контексте занимают работы по истории Галиции конца XIX — начала XX вв. — весьма интересного и своеобразного региона Восточной Европы и современной Украины. Его история — это история взаимодействия, конфликтов и взаимовлияния двух цивилизационных общностей — восточной православной (русской) и западной католической, превративших Галицию в некий пограничный, промежуточный культурно-исторический тип. Это взаимодействие, «пограничность» отражалась буквально во всем и, прежде всего, в мироощущении и культурном облике населения края. Это обстоятельство и обусловило давний и устойчивый интерес к Галиции зарубежной и украинской историографии. Но российские исследователи (хотя число их невелико) сумели не затеряться в существующей литературе, и прежде всего благодаря привлечению новых материалов из отечественных архивов.

Прежде всего, следует назвать монографию А. Ю. Бахтуриной, посвященную политике российских властей в Восточной Галиции в годы первой мировой войны1 — проблеме интересной, но малоисследованной и, ко всему прочему, политизированной и весьма предвзято освещаемой украинской историографией. На обширном источниковом материале автором исследуется комплекс проблем административного и военного управления занятой русскими войсками территории Галиции, конфессиональной политики, взаимоотношений с униатской церковью, рассматриваемых в контексте планов воюющих сторон (России, Австро-Венгрии и др.) в отношении этого региона и внутриполитических и национальных проблем самой Галиции. Тема российского управления последней в указанный период получила продолжение и в следующей монографии А. Ю. Бахтуриной2, посвященной административному управлению и национальной политике российских властей в годы первой мировой войны на всех окраинах Российской империи и занятых в ходе войны территориях (галицийским делам отведено в ней 3 раздела).

Глубоко занимался историей Галиции В. Н. Савченко3, к сожалению, недавно ушедший из жизни. Его исследования посвящены национальному развитию региона в начале XX в. и в годы первой мировой войны. Они также базируются на документах российских ведомств (МИДа, Военного министерства), внимательно следивших за происходившим в соседней Галиции и неплохо разбиравшихся в хитросплетениях политической и национальной ситуации в крае. Административной политике российских властей Савченко уделял меньше внимания, подробнее осветив деятельность и столкновение двух национальных течений-партий в русинстве: «украинской» и «русофильской», их идеологию и ход борьбы между ними.

Работы В. Н. Савченко и А. Ю. Бахтуриной — заметный вклад в изучение истории Галиции и отечественной истории в целом. Их исследования (помимо прочего) как раз и демонстрируют принадлежность истории Галиции к общей ткани русской истории. Дело не только в том, что российские власти уделяли этому региону пристальное внимание, а сам он дважды занимался русскими войсками. Причины кроются в истории самой Галиции, в ходе ее национального развития.

Теперь, в начале XXI в., непосвященному человеку может показаться странным и даже неестественным упоминание о Галиции в контексте русской истории и русское™. В сознании подавляющего большинства населения (и Украины, и России) Западная Украина, Галиция прочно ассоциируются с украинским национализмом, бандеровщиной и считаются оплотом (в зависимости от позиции человека) — либо национально-патриотической украинской идеи, либо антирусских и антироссийских ксенофобских настроений. В одном сходятся все: этот регион самый «украинский».

Такая оценка отражает современное положение дел и недавнее прошлое этого региона. Но так ли верны сегодняшние стереотипы в отношении Галиции, всегда ли она была «украинской»? Разумеется, речь идет не о многовековом пребывании региона в составе других государств (Речи Посполитой, Австрии, Польши) и их культурном влиянии, но о мировоззрении русинского населения края, его культурном и духовном облике. Действительно, Галиция сыграла весьма существенную роль в появлении на свет «Украины» как национально-государственного организма. Украинское национальное движение действовало в Галиции весьма активно уже с конца XIX в., постепенно набирая силу и распространяя влияние на все более широкие слои интеллигенции и простого народа. Его настойчивые усилия, а также особенности исторической судьбы региона, конфессиональная специфика, непростая международная обстановка (противостояние Австро-Венгрии и России), политические катаклизмы XX в. (две мировые войны и российская революция) привели к тому, что национальный тип населения Галиции сформировался как украинский, а регион приобрел тот духовный и культурный облик, который существует в наши дни. В немалой степени способствовала этому и политика украинизации, начавшаяся после присоединения Галиции к УССР в 1939 г. (как и советская политика вообще).

И все же, украинский облик закрепился за регионом сравнительно недавно. Ведь Галиция раньше была Галицкой Русью, и это название было популярно еще на рубеже XIX-XX веков. Ее превращение именно в «Западную Украину» заняло свыше 100 лет (со второй половины XIX по середину XX вв.). История Галиции никак не сводится только к истории украинского движения, поскольку оно не было единственным национально-культурным течением в фае. Население (в том числе и значительная часть интеллигенции) продолжало сохранять память о своих исторических корнях, о временах единства Руси, что нашло свое выражение в галицко-русском (или русофильском) движении, действовавшем в Галиции, Буковине, Закарпатье в XIX и первой половине XX веков.

Вообще, русофильское движение в этот период было распространено весьма широко: действовали культурно-просветительские, кооперативные организации, издавались газеты, имелись общественные учреждения и т.п. Причем само движение являлось сознательным выражением многих подспудных установок и настроений широких слоев народа. Начавшееся в середине XIX в. галицкое (как и закарпатское и буковинское) национальное возрождение выросло из глубокой исторической традиции, не порывая ни с народной памятью, ни с самоназванием «русины», в котором как раз и крылось мироощущение народа. Фактически с самого начала оно развивалось как «русское», поскольку основывалось на приверженности корням — эпохе Древней Руси, и признании принадлежности этих земель ко всей русской ойкумене, духовного и культурного родства всех частей единого русского народа, к которому относились и русины. Со временем крепла не только его культурная, но и политическая пророссийская направленность.

Страницы: 1 2 3 4 5 6

М. А. Бабкин, кандидат исторических наук,
доцент Южно-Уральского государственного университета.
Челябинск.

Публикуемая «Записка, составленная по постановлению объединенного собрания Советов и Комитетов Киевских Монархических партий и союзов» носит название «Об отношении Святейшего Правительствующего Синода к современной смуте». Документ относится к истории как российских правых партий и организаций, так и Русской православной церкви (РПЦ) в период первой российской революции 1905 — 1907 годов. Он содержит оценку киевских монархистов действиям Святейшего синода РПЦ во время революционных волнений после выхода Манифеста 17 октября 1905 года.

В советской историографии господствовала точка зрения об однозначно контрреволюционной направленности политики, проводимой представителями высшей иерархии РПЦ и, в частности, членами Св. синода в 1905- 1907 годах1. В современной светской литературе, наряду с прежним тезисом, утвердилось положение о «взвешенной» политике Св. синода в период первой российской революции. Содержание «Записки» ставит под вопрос оба упомянутых тезиса. Правые, в частности, обвиняли высшее духовенство в космополитизме и «совершенном пренебрежении национальной идеей», одновременно призывая членов Св. синода встать на защиту православно-русских святынь2.

Публикуемая «Записка» хранится в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) в фонде 550 (Митрополит Новгородский и Старорусский Арсений). Она представляет собой листовку, напечатанную на трех разворотных листах журнального формата. Хотя документ и не имеет точной датировки, но из его содержания можно заключить, что «Записка» относится к периоду с 20 февраля по 3 июня 1907 г. — времени работы II Государственной Думы. (Об этом можно заключить из содержащейся фразы: «Ныне, вторая Государственная Дума собрана»). Хронологические рамки позволяет сузить упоминаемый в ней инцидент, случившийся 16 марта 1917 г. — «на днях», как говорится в документе — с епископом Холмским и Люблинским Евлогием (Георгиевским) на одной из фабрик Санкт-Петербурга. В документе говорится о создании в Думе «комиссии по вероисповедным вопросам», в состав которой "ни один из двух православных епископов, членов Государственной Думы, не удостоен избрания"3. В данном месте возможно неточное понимание текста источника, поскольку во II Думе работали две комиссии по церковным вопросам: «для рассмотрения законопроектов, направленных к осуществлению свободы совести» и «по церковному законодательству (вероисповедная)». Первая была сформирована 20 марта, а вторая — двумя месяцами позже, 15 мая 1907 года. В первой работало 33 человека, из которых было лишь два священника, а во второй — 16 человек, в числе которых был епископ Холмский Евлогий (Георгиевский) и семь православных священников4. Таким образом, с 20 марта по 15 мая действовала лишь одна думская комиссия по церковным вопросам (которой в обиходе, судя по всему, и было дано название «вероисповедная»). Исходя из изложенного, датировку документа можно сузить и отнести к периоду: не ранее 20 марта и не позднее 16 мая 1907 года.

В составлении «Записки» приняли участие следующие правые партии и организации: Киевские отделы Русского собрания и Русской монархической партии, Киевский и Демиевский отделы Союза русского народа, Союз русских рабочих, Русское братство, Общество молодежи «Двуглавый Орел» и Партия правого порядка5. Общая численность крайне правых партий в Киевской губернии по состоянию на конец 1907 — начало 1908 г. составляла 30 120 человек6.

В литературе и справочно-энциклопедических изданиях о некоторых из этих партий (или их отделов) имеются лишь упоминания, а об организации «Русское братство» не удалось обнаружить никакой информации. Скудость или отсутствие данных можно объяснить тем, что в 1906 — 1909 гг. правые партии выступали под самыми различными названиями: некоторые из них считались «примкнувшими» к Союзу русского народа, хотя и не влившимися в его структуры (как, например, Союз русских рабочих и патриотическое общество молодежи "Двуглавый орел"7) — В начальный период своей деятельности, в 1906 — 1907 гг., члены монархических партий довольно часто собирались на «съезды русских людей» (эти форумы считались высшими органами управления правых организаций), принимая общие для всех решения8. На этих съездах присутствовали представители и непартийных, но монархических и близких правым по духу организаций профессионально-корпоративного и сословного характера9.

Текст приведен в соответствие с правилами современной орфографии. Сохранены стилистика оригинала, а также написание прописных и строчных букв. Все даты приводятся по старому стилю.

Примечания

1. ТИТЛИНОВ Б. В. Православие на службе самодержавия в русском государстве. Л. 1924, с. 20 — 22, 24 — 26; ЗЫРЯНОВ П. Н. Православная церковь в борьбе с революцией 1905- 1907 гг. М. 1984, с. 52 — 58, 117 — 119, 136, 193, 200.
2. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 550, оп. 1, д. 202, л. 2, 3 об.
3. Там же, л. 1.
4. Государственная дума. Второй созыв. Обзор деятельности комиссий и отделов. СПб. 1907, с. 111, 145.
5. ГАРФ, ф. 550, оп. 1, д. 202, л. 1.
6. КИРЬЯНОВ Ю. И. Правые партии в России. 1911 — 1917 гг. М. 2001, с. 79.
7. Политические партии России. Конец XIX — первая треть XX века. Энциклопедия. М. 1996, с. 577.
8. Переписка правых и другие материалы об их деятельности в 1914 — 1917 гг. — Вопросы истории, 1996, N 1, с. 114; Политические партии России, с. 576.
9. КИРЬЯНОВ Ю. И. Правые партии. 1905 — 1917 гг. Документы и материалы. Т. 1. М. 1998, с. 13.

Рос­сий­ская ис­то­ри­о­гра­фия — это не­что, по ма­ло­ду­шию и убо­же­ст­ву мыс­ли до сих пор не под­да­ю­ще­е­ся объ­яс­не­нию. Ис­то­ри­ки вне­д­ри­ли в со­зна­ние со­граж­дан, что Кав­каз­ская вой­на — это дей­ст­вия кру­то­го «про­кон­су­ла Кав­ка­за» Ер­мо­ло­ва и по­дав­ле­ние мя­те­жа Ша­ми­ля. Меж­ду тем, вой­на на Кав­ка­зе и за Боль­шой Кав­каз на­ча­лась да­же не с по­яв­ле­ния рус­ских пол­ков в Ти­ф­ли­се, хо­тя ес­ли взять за ос­но­ву да­же эту од­ну да­ту (1800 г.), вой­на дли­лась не­пре­рыв­но бо­лее ста лет. От­дель­ный Кав­каз­ский кор­пус дал сот­ни об­ще­на­ци­о­наль­ных ге­ро­ев и име­на слав­ных пол­ков.

Кав­каз — по­ня­тие ге­о­по­ли­ти­че­с­кое и це­ло­ст­ное, и имен­но та­ко­вым пред­став­лял­ся все­гда глав­ным вра­гам Рос­сии со вре­мён Пе­т­ра I. Для Бри­та­нии Кав­каз и Ка­с­пий — крат­чай­ший путь к Ин­дий­ско­му оке­а­ну, а поз­же — к Су­э­цу.

На са­мом де­ле пря­мые во­ен­ные дей­ст­вия у во­рот Боль­шо­го Кав­ка­за на­чал мо­ло­дой Пётр дерз­ки­ми Азов­ски­ми по­хо­да­ми, со­здав­ши­ми Флот. Он уже тог­да за­ма­хи­вал­ся на Ин­дию, а не «фор­точ­ку» ру­бил в Ев­ро­пу. За съём­ку До­на и кар­ту его бас­сей­на царь был из­бран в Па­риж­скую ака­де­мию. Он и в ака­де­ми­ках у нас пер­вый. Что же оз­на­ча­ет для нас и все­го ми­ра по­ня­тие «Боль­шой Кав­каз»? Гра­ни­цу это­го ге­о­по­ли­ти­че­с­ко­го яв­ле­ния с ге­ни­аль­ной точ­но­с­тью и не­при­нуж­дён­но дал «кав­ка­зец» Пуш­кин в стро­ках:

Как про­слав­лен­но­го бра­та
Ре­ки зна­ют Ти­хий Дон;
От Арак­са и Ев­фра­та
Я при­вёз те­бе по­клон.

По­мни­те от­вет Жу­ков­ско­го ге­не­ра­лу Па­с­ке­ви­чу: «Рус­ской гра­нью стал Аракс»? Эти гра­ни­цы сов­па­да­ют и с ан­тич­ным пред­став­ле­ни­ем о пре­де­лах Боль­шо­го Кав­ка­за за­дол­го до дня, как Пом­пей с вол­не­ни­ем всма­т­ри­вал­ся в очер­та­ния Кав­каз­ских гор, где не­ког­да был при­ко­ван к ска­ле Про­ме­тей. Карс, ко­то­рый за сто­ле­тие че­ты­реж­ды штур­мо­ва­ли рус­ские пол­ки, до 1917 го­да с при­ле­га­ю­щей об­ла­с­тью вхо­дил в со­став Рос­сий­ской им­пе­рии.

Как мо­жет оша­лев­ший от во­ров­ст­ва и тур­по­ез­док рус­ско­языч­ный «элек­то­рат» вспом­нить о рус­ском Кар­се, ес­ли он на­прочь за­был про рус­ские Из­ма­ил, Оча­ков, Одес­су, Хер­сон, Ни­ко­ла­ев и До­нецк?

По­сле рас­па­да СССР мы ещё по инер­ции дер­жав­ной на­зы­ва­ли по­гра­нич­ный ок­руг «Кав­каз­ским». Вско­ре, то ли из-за ок­ри­ка за­оке­ан­ско­го, то ли по хро­ни­че­с­ко­му ма­ло­ду­шию и сла­бо­с­ти в ко­лен­ках, пе­ре­име­но­ва­ли в «Се­ве­ро­кав­каз­ский»! Меж­ду тем тур­ки, ве­до­мые су­по­ста­том, ос­но­ва­ли во вче­раш­нем рус­ском Кар­се уни­вер­си­тет и на­сту­па­тель­но на­зва­ли его «Кав­каз­ским». По­ли­ти­ки ма­ло­ду­шие со­се­дей и симп­то­мы «мед­ве­жь­ей бо­лез­ни» за­се­ка­ют точ­нее сверх­чут­ких сейс­мо­гра­фов.

Ге­рой Боль­шо­го Кав­ка­за граф Па­с­ке­вич-Эри­ван­ский, не зная о ба­бь­ей по­лит­кор­рект­но­с­ти, с сол­дат­ской пря­мо­той от­ре­зал: «Вез­де Рос­сия, где вла­ст­ву­ет рус­ское ору­жие». Сей­час от та­ких слов по­ли­ти­че­с­кие им­по­тен­ты вро­де Гор­ба­че­ва, ис­по­ве­ду­ю­щие, что по­ли­ти­ка — ис­кус­ст­во воз­мож­но­го, тут же бе­гут ме­нять пам­пер­сы...

Страницы: 1 2

Рассказ о человеке который стал прототипом Адама Казимировича в Золотом теленке.

Бессменный водитель “Антилопы Гну” Адам Казимирович Козлевич, на автомобиле которого великий комбинатор вместе со своими спутниками совершил знаменитый автопробег, владелец первого в городе Арбатове частного автопроката, закончил тем, что остался без своего любимого автомобиля.

Читать далее »

Владимир Фёдорович Джунковский — московский губернатор (1905—1912), товарищ министра внутренних дел и командир Отдельного корпуса жандармов (1913—1915) — был талантливым администратором, заслужившим уважение и любовь жителей губернии; он проявил себя как реформатор, возглавляя политическую полицию империи.

Не покинув Россию после Октябрьского переворота, Владимир Фёдорович оставил многотомные воспоминания, в которых не только осветил свою деятельность, но и нарисовал обширную панораму жизни России рубежа Х1Х-ХХ веков, завершив повествование своим выходом на пенсию в конце 1917 года.

Джунковский и представить себе не мог, какой большой интерес у потомков будет вызывать тот этап его жизни, когда он отошёл от государственных дел.

Советский период оказался самым сложным и трагичным в его судьбе: его арестовали в сентябре 1918-го, он пережил участие в качестве свидетеля в суде по делу Романа Малиновского3, революционный трибунал в мае 1919 года, тюремное заключение (сентябрь 1918 — ноябрь 1921), а в 1938-м его расстреляли на Бутовском полигоне.

Но интерес вызвали не столько перипетии жизни «бывшего человека», сколько его предполагаемое сотрудничество с органами ВЧК — ОГПУ — НКВД и возможная разработка им знаменитой операции «Трест». Утверждения о таком сотрудничестве, не подкреплённые твёрдыми доказательствами, появляются не только в произведениях беллетристов, но и в трудах профессиональных историков.
В 2000 году писатель-популяризатор истории отечественных спецслужб Т.Гладков подробно обрисовал начало операции «Трест». По его версии, Ф. Э. Дзержинский вызвал Джунковского из Смоленской губернии и убедил, что его патриотический долг — служить новому российскому государству. «Время не оставило документов, в которых бы объяснялись мотивы, что привели Джунковского на службу ВЧК. И архивы молчат», — утверждает ещё один литератор, Э. Макаревич, приписывающий Джунковскому, якобы вызванному в ВЧК из своего Смоленского имения, и сотрудничество по техническим вопросам, и разработку операций «Трест» и «Синдикат-2». Однако архивы не молчат, просто далеко не у всех исследователей есть доступ к секретным документам ФСБ.

В настоящий момент в нашем распоряжении есть материалы следственных дел Джунковского за 1921 и 1937 годы, переданные из ФСБ в ГАРФ, и мы можем восстановить хронологию его взаимоотношений с органами ВЧК — ОГПУ — НКВД. В деле П-53985 сохранился черновик письма председателю ВЧК Дзержинскому от арестованного гражданина Владимира Джунковского, который 4 ноября 1918 года был доставлен из Смоленска, где он содержался под стражей в течение семи недель без допросов и обвинений. Свой арест он описал так: «С начала нынешнего года я всё время жил в Петрограде, не скрывая своей прошлой службы, безупречно относясь ко всем распоряжениям советской власти… Я пережил всё время красного террора после убийства тов. Урицкого и не был за это время ни арестован, ни подвергнут обыску.

Адъютант великого князя Сергея Александровича Владимир Федорович Джунковский

На Украину я решил ехать исключительно, чтобы отдохнуть от Петроградских лишений в смысле недостатка съестных припасов и дороговизны, имея намерение поселиться у родных моих в г. Путивле Курской губернии или в деревне Полтавской губернии. И если удалось устроиться там у родных на зиму, то вернуться за своими сестрой и племянницей. На службу в Украину я поступать не имел никакого намерения, т. к. во-первых я человек больной, во-вторых я прежде всего русский, а не самостийник, сам я родом из Полтавской губернии, почему я и получил украинский паспорт, но о выходе из российского гражданства прошения не подавал и не имел претензий на какие-либо льготы украинского подданного… В Орше комиссия, просмотрев мои документы, признала их правильными, но затем явился один сотрудник Чрезвычайной Комиссии и спросил меня, не родственник ли мой бывший тов. министра. Получив ответ, что это я сам, — предложил мне отправиться с вещами в Чрезвычайную Следственную Комиссию, где я и был задержан».

В конце письма Джунковский добавлял: «Все, кто меня знает, а знает меня почти вся Московская губерния, подтвердят, что я мог делать ошибки, но никогда не лгал. Всегда говорил всем в глаза правду при старом режиме, не изменился и теперь при Советской власти».

16 января 1919 года врачи, обследовавшие Джунковского, нашли у него перерождение сердечной мышцы, общий артериосклероз, расширение аорты с припадками грудной жабы и другие болезни. Они констатировали, что Джунковский «по состоянию своего здоровья является нетрудоспособным, и всякий физический труд может быть угрожающим его жизни». А 5 и б мая 1919 года его судили в Московском революционном трибунале.

Широким оповещением председателя суда Я. X. Петерса были вызваны все лица, которые могли показать что-либо против него. Процесс был открытым и проходил в зале бывшего Купеческого собрания. М. В. Волошина-Сабашникова вспоминала, что вид Джунковского производил большое впечатление: «Длинная борода, которую он раньше никогда не носил, и большие сияющие глаза делали его лицо похожим на иконописный лик. Оно излучало величавое спокойствие. Когда он вошёл в зал, его окружили крестьяне, с которыми он сердечно здоровался. Ему дарили молоко, хлеб, яйца». Отвечая на вопросы суда, Джунковский подтвердил, что, будучи товарищем министра внутренних дел, выступал против Распутина, чтобы укрепить царскую власть, потому что было бы низко и просто подло с его стороны, если бы, служа государю, он не хотел бы укреплять его власть.

Страницы: 1 2 3

Штрихи к социально-психологическому портрету

Портрет императора Николая I. Ботман Е.И.

Внутренний мир каждого человека есть тайна, разгадать которую чрезвычайно непросто, если вообще возможно. Тем более сложна реконструкция религиозных переживаний, чувств, эмоций. Не всегда даже сам человек — «носитель» этих пере­живаний — может понять и объяснить, как и почему он отдает предпочтение одним «формам» и игнорирует другие.

Портрет императора Николая I.

И это вполне закономерно — слишком много составляющих, кото­рые необходимо учитывать: рождение в определенной религи­озной среде, полученное или не полученное в детстве религи­озное воспитание, знание или незнание конфессиональных тра­диций, фактор времени, и много-много другого. В подобной ситуации большинство предпочитает не искать ответа на воп­рос о глубинном смысле своей религиозной жизни, а просто жить, в идеале не слишком отклоняясь от того, в чем общее мнение признает норму и пример для подражания. И все-таки следование по этому пути у каждого проходит по-своему. Из суммы мелочей постепенно формируется индивидуальность, религиозная составляющая которой может обозреваться иссле­дователем с большей или меньшей полнотой. Данное обозре­ние (с учетом заявленного выше) не должно претендовать на безусловность, но отказ от проведения поставленной социаль­но-психологической задачи (если исследователь полагает кор­ректным ее ставить) был бы ошибкой. В конце концов, без по­нимания религиозных оснований жизненных мотиваций, че­ловек, особенно выдающийся, никогда не может быть понят и, следовательно, адекватно оценен.

Сказанное относится и к русским монархам имперского периода, чья религиозность изучена с разной степени полно­той. Если о последнем самодержце России — Николае II — в интересующем нас ключе много писали и пишут, то о его вен­ценосных предшественниках такого не скажешь. Разумеется, успешно изучалась церковная политика и история, церковно-государственные отношения, проблемы канонического устрой­ства Церкви в Синодальный период и т.д., но не личная рели­гиозность императоров. А этот вопрос, полагаю, имеет боль­шую самостоятельную значимость. Ведь русский император был не только самодержавным государем, располагавшим аб­солютной властью, но и Верховным Ктитором Православной Российской Церкви. Насколько личная религиозность самодер­жца влияла на его отношения к этим «ктиторским» полномо­чиям, да и влияла ли?

Празднования на площади в день Коронации.

Дать ответ можно, лишь изучив вопрос о религиозности императора. В нашем случае — императора Николая I, в офи­циальной дореволюционной историографии именовавшегося Незабвенным. На протяжении ряда лет занимаясь исследова­нием отдельных вопросов, связанных с церковной политикой его эпохи1, я пришел к выводу о невозможности игнорировать вопрос о религиозности этого самодержца (тем более, что опыт исследования религиозных взглядов его самодержавного правнука — Николая II, у меня уже имелся). Однако, если пос­ледний самодержец, в 2000 году канонизированный Русской Церковью как страстотерпец и мученик, в православной тра­диции всегда рассматривался как глубоко верующий, мисти­чески настроенный человек (хотя оценка подобной настроен­ности могла и не быть однозначной), то Николай I никогда не характеризовался таким образом. Разумеется, никто из писав­ших на эту тему историков Церкви не подвергал сомнению личную религиозность монарха, но особо акцентировать на ней внимание читателей также не считал необходимым2.

Церковь в Зимнем дворце. Э.П.Гау.

Правомерно ли это? Полагаю, что не вполне, ибо Нико­лай I — это прежде всего религиозно ориентированный само­держец, для которого идея власти, олицетворением которой он себя осознавал, существовала неразрывно с идеей Бога. Насколь­ко одно вытекало из другого, и каким образом сказывалось на церковной политике его времени можно лучше понять, разоб­равшись в вопросе о Николае I как православном государе.

Не будет особым открытием констатация того, что исто­рия — наука чрезвычайно субъективная. От позиции ученого часто зависит то, каким образом расставлены акценты, меняю­щие очевидные для современников изучаемого им события или персоны «плюсы» на «минусы» и наоборот. Особенно субъек­тивизм проявляется, когда ученый является и современником своего «героя» или эпохи. Николаю I в этом отношении доста­лось, пожалуй, больше, чем какому-либо другому монарху XIX столетия. Его эпоха стала притчей во языцех (как и он сам) для большинства русских (и не только) исследователей еще до ре­волюции 1917 года. А в советский период о нем иначе, чем о «коронованном жандарме» официальная историография гово­рила крайне редко.

Не любил императора и великий русский историк В. О. Клю­чевский, в отношении дворянства настроенный крайне скепти­чески. Скептически относился он и к большинству самодер­жавных представителей Дома Романовых. Николай I не был исключением. По В. О. Ключевскому, этот царь «требовал доб­родетельных знаков, не зная, как добиться самих доброде­телей», был «военный балетмейстер и больше ничего»3. Слиш­ком характерное признание — «больше ничего». А на «нет» и сказать, получается, нечего. За символом власти историк не желал видеть личность ее носителя, полагая, что «наши цари были полезны, как грозные боги, небесполезны и как огород­ные чучелы». Вырождение авторитета власти он усматривает в эпохе, связанной с правлением сыновей императора Павла I. «Прежние цари и царицы — дрянь, — полагал В. О. Ключевс­кий, — но скрывались во дворце, предоставляя эпическо-на-божной фантазии творить из них кумиров. Павловичи стали популярничать. Но это безопасно только для людей вроде Пет­ра I или Ек[атерины] П. Увидев Павловичей вблизи, народ пе­рестал считать их богами, но не перестал бояться их за жандар­мов. Образы, пугавшие воображение, стали теперь пугать не­рвы»4.

Кабинет Николая I в Зимнем дворце. Э.П.Гау.

Заявление В. О. Ключевского следует признать скорее типичным для русской интеллектуальной среды, чем «случай­ным», вырвавшимся «сгоряча». Что делать! Образ «жандарма» обыкновенно ассоциировался у интеллектуалов того времени именно с Николаем I. Деспотом по природе, воплощенной ре­акцией называл его и учитель В. О. Ключевского — С. М. Со­ловьев, убежденный в том, что царь был «страшный нивели­ровщик: все люди были перед ним равны, и он один имел пра­во раздавать им по произволу способности знания, опытность в делах». Считая это нечестивым посягновением на права Бога, С. М. Соловьев указывал на то, что император окружал себя посредственностями и совершенными бездарностями, до смер­ти не переставал ненавидеть и гнать людей, выдававшихся из общего уровня по милости Божией. Более того, по мнению ис­торика, Николай I желал иметь возможность «одним ударом отрубить все головы, которые поднимались над общим уров­нем»5. Олицетворявший «бездну материализма» и любивший только «бездушное движение войсковых масс по команде», соловьевский Николай I предстает «посягателем» на Божеские права и, следовательно, человеком религиозно слепым.

Не будем спешить с оценками услышанного, но запом­ним мотивацию. Деспот, не терпевший свободы и, таким обра­зом, попиравший человеческую личность. Даже крайне осто­рожный . М. Феоктистов, в эпоху Александра III занимавший кресло начальника Главного управления по делам печати, в своих воспоминаниях вынужден был повторить некоторые сен­тенции С. М. Соловьева, — в частности о гнете, тяготевшим над умственным движением в николаевское время и на «мнимом консерватизме» тридцатилетнего царствования. Посему, по мнению . М. Феоктистова, в тот период «все образованные люди отличались более или менее либеральным образом мыс­лей»6. В таком же духе писал и цензор А. В. Никитенко, видев­ший главный недостаток царствования Николая Павловича в том, «что все оно было — ошибка. Восставая целые двадцать девять лет против мысли, он не погасил ее, а сделал оппозици­онною правительству»7. Восстание против мысли — суровое обвинение, выдвигавшееся современниками и историками про­тив Николая I, игнорировать которое было бы неправильно. Тем более, что приведенные слова принадлежат не явным оппози­ционерам типа А. И. Герцена, а вполне благонамеренным под­данным российской короны. В чем же было дело? Почему им­ператор воспринимался столь однозначно и критиковался столь немилосердно? Может потому, что писавшие о нем не смогли увидеть и понять основные побудительные мотивы, руководив­шие в течение жизни действиями императора? Воспринимая Николая Павловича как олицетворение машины подавления инакомыслия и нарушителей установленного «порядка», они не желали признавать у государя высших христианских моти­ваций. Конечно, они были далеки от того, чтобы вслед за Ф. Энгельсом называть грозного императора самодовольной по­средственностью «с кругозором ротного командира», челове­ком, принимавшим «жестокость за энергию и капризное уп­рямство за силу воли»8, но назвать их оценки положительными вряд ли удастся.

Страницы: 1 2 3 4 5