Б. Греков
V. Общественные отношения Киевской Руси (продолжение)
2. Организация крупной вотчины X–XI вв. (продолжение)
Смерды1
В «Правде» Ярославичей среди рабочего состава барского имения
упоминается и смерд. Каким образом он попал сюда, каково его положение
здесь, станет ясным после того, как мы разберем вопрос о том, кто такой
смерд вообще.
Можно смело сказать, что нет ни одного историка России, который бы не
пытался определить юридическую природу смерда, и, тем не менее, вопрос
до сих пор остается открытым. Один из наиболее глубоких исследователей
писал в 1909 г.: "Вопросу о древнерусских смердах суждено, по-видимому,
оставаться крайне спорным надолго, быть может, навсегда. Причина тому в
скудости данных, какими располагаем: несколько случайных упоминаний в
летописи да тексты "Правды Русской"2. Уже в революционное
время вышла специальная работа С. В. Юшкова, интересная, между прочим,
тем, что автору удалось расширить рамки своего наблюдения и привлечь к
решению вопроса новый материал3. В последнее время в общих
трудах по истории Украины и Киевской Руси вопросу о смердах отводится
видное место, и, на мой взгляд, вопрос близится к своему правильному
решению4.
Причина неудач в разрешении вопроса у прежних исследователей крылась,
а отчасти и кроется, не столько в недостаточности источников, сколько в
неправильной постановке вопроса, т. е. дело не столько в материале,
сколько в методе исследования. Почти все авторы многочисленных попыток
решить задачу исходят из положения, что смерды представляют социальную
группу, имеющую единые законченные юридические признаки, которые-де и
надлежит вскрыть науке. Отсюда Лешков, Никольский, Цитович и многие
другие смотрят на них как на «людей князя», стоящих в особой
частноправовой зависимости от него. Ключевский считает их
государственными крестьянами, Сергеевич находит два смысла в термине
«смерд»: широкий и тесный; в первом смысле это — свободный человек
небольшого достатка в противоположность людям крупным и князьям, во
втором — пахарь, сельский работник и т. д. С. В. Юшков определяет смерда
как «особый разряд сельского населения»; по его мнению, это —
полусвободные люди, напоминающие homines pertinentes западного
средневековья.
Но можно ли ставить так вопрос? Можно ли дать, например, единое
исчерпывающее юридическое определение крестьянина Московской Руси
XVI–XVII вв. даже при большом сравнительно обилии материалов? Думаю, что
нет. Черносошный крестьянин и крестьянин помещичий, не говоря уже о
более дробном расчленении этой большой группы сельского населения, будут
представлять собой различные юридические категории. На мой взгляд,
необходимо отказаться от попытки дать единую юридическую формулировку
явлению, не имевшему юридического единства и в конкретной
действительности. Необходимо подойти к решению задачи с мыслью о
сложности и разнообразии правовых положений в крестьянской среде, и если
искать точного общего определения, то нужно обращаться к терминам не
юридическим, а экономическим, стараться найти место смерда в
определенной исторической системе производства.
С этой точки зрения крестьянин есть непосредственный производитель,
владеющий своими собственными средствами производства, вещественными
условиями труда, необходимыми для реализации его труда и для
производства средств его существования, самостоятельно ведущий свое
земледелие, как и связанную с ним деревенско-домашнюю промышленность5.
Что же касается юридических признаков, то крестьяне могут быть либо
свободными земледельцами, либо зависимыми в разной степени и форме от
землевладельцев как светских, так и церковных. Общая тенденция в
юридической судьбе крестьянина в период феодализации общества есть
превращение его из свободного в подвластного, платящего оброк,
отбывающего барщину, или даже становящегося крепостным.
В Германии XII–XIII вв. только к востоку от Рейна находилось
некоторое количество свободных крестьян. Вся же масса крестьян к этому
времени оказалась в крепостной зависимости от феодалов. И свободный и
зависимый крестьянин сохраняет, однако, свою экономическую сущность —
это всегда владеющий средствами производства земледелец. Только в этом
смысле и можно говорить об исчерпывающем определении этого класса.
Киевский и новгородский смерд есть не кто иной, как крестьянин в
смысле только что данного определения. Иначе никак нельзя понять ни
статей «Правды Русской», ни известных мест летописей, и совершенно нет
никакого основания приходить в отчаяние от невозможности свести смерда к
какому-либо единству юридического положения: смерд может быть и
свободным общинником и зависимым, вырванным из общины человеком, может
оказаться в зависимости и не порывая связи с общиной, поскольку вся
общинная земля с сидящим на ней населением могла попасть и попадала под.
власть любого землевладельца: князя, княжеского дружинника, церковного
учреждения. Характер зависимости совершенно не мыслится обязательно во
всех случаях однородным6. Я не собираюсь приводить здесь все
известные места наших источников о смердах полностью, но считаю нужным
указать на те из них, которые могут подтвердить только что высказанное
мною положение.
Исходя из положения, что между социальной природой киевского и
новгородского смердов принципиальной разницы нет, дальнейшие выводы свои
относительно смердов я строю как на новгородском, так и на киевском
материале, конечно, с учетом. особенностей в истории южной и северной
частей «империи Рюриковичей».
Смерды есть основное население новгородских погостов, если судить по
всем известным текстам договорных новгородских грамот со своими князьями
(«кто купец, тот в сто, а кто смерд, а тот потянет в свой погост: тако
пошло в Новегороде»). Грамоты говорят о том, что так «пошло», т. е. это
старина. Когда те же грамоты хотят исчерпывающим образом назвать все
новгородское население, сельское и городское, то пользуются двумя
терминами «смерд» и «купчина», под смердами, несомненно, разумея всю
массу сельского населения. То же мы можем видеть и позднее. Вот давно
напечатанная и достаточно забытая «ободная грамота» 1375 г. "Се
докончаша мир в мир с Челомужским боярином з Григорьем Семеновичем и с
его детьми… староста Вымоченского погосту Артемий, прозвищем Оря, со
всем племенем, да шунские смерды: Иван Герасимов да Василий, прозвищем
Стойвов, Глебовы да Игнатий, прозвищем Игоча, да Осафей Перфильева дети,
да и еси шунжйне… мир взяли в межу в Челмужском погосте, урядили
(дальше идет определение границ спорной земли)… и не вступатися нам в
тую Григорьеву землю да и в ту межу…, владети тою межою Челмужскому
боярину Григорью и его детям во веки"7 .
Если признать эту грамоту подлинной и, стало быть, заслуживающей
доверия, то придется отметить, что здесь, по-видимому, изображены
шунгские смерды в качестве общинников-землевладельцев, у которых был
какой-то спор по земле с соседом, челмужским боярином, разрешившийся
миром и новой фиксацией земельных границ. Не приходится сомневаться, что
совершенно таких же плательщиков дани имеет в виду новгородская
летопись в рассказе о походе новгородцев на Югру, когда осажденная Югра в
1193 г. говорит осаждающим: "… а не губите своих смерд и своей дани"8.
Знаменитая речь Владимира Мономаха на Долобском съезде, несомненно,
рисует нам смерда пахарем, имеющим свою лошадь, гумно и всякое "имение"9. В старинных переводах слову «смерд» соответствует греческое (ар.), т. е. собственник-земледелец10.
Это основная масса сельского населения, обложенная данью. Под 1169 г. в
Новгородской I летописи записан поход новгородцев на Суздаль, где,
между прочим, сказано: "и отсту-пиша новгородцы и опять воротишася и
взяша всю дань, на суздальских смердех другую"11. Под 1229 г.
в той же Новгородской летописи записано: «прииде князь Михаил из
Чернигова в Новгород… и целова крест на всей воле новгородьстей и на
всех грамотах ярославлих и вда свободу смердом на 5 лет дани не платити,
кто сбежал на чужую землю; а сим повеле, кто еде живет, како уставили
передний князи, тако платити дань». Так, кн. Михаил восстановляет
старину, которую нарушил посадник Дмитр Мирошкинич, следствием чего,
невидимому, и было восстание 1209 г. и массовое бегство крестьян "на
чужую землю"12.
Существование так называемых, свободных смердов не подлежит сомнению. Здесь дело совершенно ясное.
Это самая значительная часть населения Киевского государства, если
понимать этот последний термин в самом широком политическом значении. Об
этом весьма красноречиво говорит и топонимика. "Ни одно социальное
обозначение, — говорит по этому поводу новейший исследователь вопроса, —
не дало столь богатого и столь разнообразного по форме производных
отражений в топонимике, как слово "смерд"13. Тот же автор
указывает громадные пределы распространения этого термина: на первом
месте в этом отношении стоит Новгородско-Псковская область, к ней
примыкают северная и северо-восточная часть Двинской области и
северо-западная часть б. Вятской губернии; вторая большая группа земель,
хорошо знающих этот термин — Волынь, Подолия, Холмщина, Галиция, Малая
Польша; к ним примыкают Познань, Силезия и Восточная Пруссия.
Значительно распространен термин в Белорусских и Литовских землях, в
районах Ковно, Вильно, Гродно. Очень редко встречается термин в верхнем
Поволжье (районы Твери, Владимира и Ярославля). Здесь термин замирает.
На западе этот термин известен еще в некоторых частях Германии.
Страницы: 1 2 3 4 5
