хочу сюди!
 

Инна

43 роки, овен, познайомиться з хлопцем у віці 37-54 років

Замітки з міткою «рассказы»

Самый лучший день в моей жизни

Это был конец мая. Солнечный, по летнему жаркий день. Нам с подругой было по четырнадцать лет. Школа надоела до смерти, и я постоянно подбивала Алину прогулять. 
– В такую погоду в школу ходят только дураки. – говорила я. 
Алина с этим охотно соглашалась, но тем не менее, все равно предпочитала находиться в числе этих дураков. Она была самая настоящая пай девочка и отличница. А я, конечно же, бунтарка. Мы с ней были, как инь и ян. Две противоположности, что гармонично дополняют друг-друга. Я - нордическая блондинка с голубыми глазами, а она брюнетка с внешностью индианки. Познакомились мы в подготовительной школе, еще до того, как поступили в первый класс. Меня привлекло в ней то, что она была единственной из всего класса, кто не проявлял желания со мной дружить, а так же единственной, кто умудрялся прочесть больше слов в минуту, чем я. Можно сказать, что я ее завоевала. И в последствии мы стали неразлучны. 
Алина была из тех мифических девочек, у которых никогда не сползает бант, не растрепываются волосы, не пачкаются и не мнутся платья, не бывает сбитых колен и мороженое не заляпывает одежду. Она никогда в жизни не бегала, не влезала ни на что выше лавочки и не прогуливала уроки...до тех пор, пока я не сбила ее с истинного пути))
Итак, на кануне того чудесного майского дня я была особенно красноречива и настойчива в своем подстрекательстве.

– Алина, ну ты только представь, – говорила ей я. – Завтра обещают до тридцати градусов днем! И ты хочешь сидеть в школе? В этом душном классе? В этой дурацкой форме? С этими идиотами? Вместо того, чтобы пойти гулять куда-нибудь в парк, на природу, наслаждаться свободой?
– Да. – противно ухмыляясь ответила она. 
– Ты серьезно?! – возмутилась я. – Вместо того, чтобы гулять и радоваться жизни, ты хочешь сидеть в классе и слушать какую-то скукоту? 
– Да. – все с таким же ехидным выражением лица неизменно отвечала она.
– Нет! – я начала яростно возражать. – Ты только подумай! Завтра ты опять будешь уныло плестись в эту школу, сидеть на этих уроках, смотреть, как за окном жизнь проходит мимо тебя, как там поют птички, зеленеют деревья, ходят люди. – я выразительно посмотрела на нее и добавила. – Свободные люди. Они там будут ходить за окном, гулять, веселиться, а ты будешь сидеть, как рабыня, за партой, и смотреть на часы в ожидании, когда закончится эта каторга. 
– Перестань! — Алина пыталась перебить меня и не смотреть мне в глаза. – Я не буду прогуливать школу!
– ...и ты будешь сидеть вся мокрая, потная, тебе будет жарко в этой форме, ты будешь скучать и думать: "А я же могла сегодня не пойти в школу, гуляла бы сейчас на свежем воздухе, со своим бро."
– Нет, даже не надейся. – оборвала она меня. 
– Но ты именно так и будешь думать, будешь сожалеть о своем выборе, а будет поздно, тебе останется только страдать и каяться, глядя на часы. А стрелки будут ползти медленно, медленно... – зловеще-философским тоном говорила я.
– Эй! Прекрати! Подстрекательница! – Алина засмеялась. – Ты меня не уговоришь. 
– Почему не уговорю? – я не отставала.
– Потому что я не буду прогуливать школу. – словно бы издеваясь надо мной проговорила подруга.
– Но ты мне объясни причину. Почему ты не хочешь прогулять? Ты только представь, как нам будет хорошо! Мы пойдем гулять на природу, там никого не будет, мы будем делать, что захотим, никто нам не будет мешать...
– Я же сказала, нет! 
– ... и будут петь птички. 
– Отстань от меня! – на ее лице была все та же саркастическая полуулыбка. 
– Не отстану, пока ты не согласишься! – заявила я. 
– Ну и куда ты предлагаешь пойти? – спросила Алина.
– Да куда захочешь! Мы можем пойти, куда угодно! – я с трудом сдерживала свою радость, видя, что она поддается. – Например, мы можем пойти за город, к плотине, к речке. Там никого не будет и возле речки не так жарко. 
– Да ну, я не пойду в такую даль. – возразила она. 
– Да это же совсем недалеко! Мы за два часа туда дойдем! Надо будет выйти из дома пораньше, пока солнце не поднялось, чтобы не было жарко идти. Скажем, что нам сказали прийти сегодня в школу пораньше.
– Ну и что мы там будем делать целый день?
– Что угодно! Мы можем взять с собой книжки. 
– Да нам надоест столько времени там быть. 
– А сидеть семь уроков в школе не надоест? – подколола я подругу.
– Ну так то школа.
– Вот именно! В школе можно умереть от скуки, а возле речки не скучно! 
– А что мы потом скажем классной? 
– Что нам было плохо и мы остались дома! 
– Она потребует записки от родителей. 
– Это я беру на себя! Можешь не переживать. 
– А если нас кто-то увидит?
– Да кто нас может увидеть? Мы выйдем рано утром! Пока они все только встанут и начнут собираться в свою школу, мы уже будем в пути.
– Я не буду вставать так рано.
– Ну блин! Алина! Ради такого можно и встать! Поставишь будильник! Если бы тебе сказали прийти в школу на 5 утра, то ты бы смогла встать!
– Ну так то школа. – Алина опять противно ухмыльнулась. 
– Короче! Завтра выходим в пол шестого. Да? – с опаской переспросила я.
– Нуу я не знаю. – как всегда задумчиво протянула Алина.
– Да что там думать?! Идём! – решительно заявила я.
– Нет! – вдруг снова заупрямилась она. Она всегда так делала! Давала почувствовать вкус победы, а потом отнимала ее у меня перед носом! 
– Что значит нет? – возмутилась я. – Мы же уже все решили. 
– Нет. – она надменно и вызывающе улыбалась.
– Но почему?! – недоумевала я.
– Ну потому. – холодно ответила Алина. 
И все началось по новой. Сколько же сил и времени мне пришлось потратить, убеждая ее. Но согласилась она лишь тогда, когда я окончательно сдалась и пала духом. Тоже, как всегда. 
– Возьми какую-то книжку. Я тоже возьму. – напомнила я Алине. – И надень что-то удобное. Скажем, что под конец года разрешили не ходить в форме. 

Утром мы вышли довольные, с полупустыми рюкзаками, в джинсах и кедах. Было прохладно. К восьми часам добрались к месту назначения. Солнце едва взошло, все было залито лимонными, искрящимися лучами, которые еще не сильно жарили, только  приятно согревали от утренней прохлады. Мы разместились на краю утеса. Внизу, под  нами, шумела река и плотина, по бокам стояли высокие скалы, поросшие лесом. Мы были там одни, наедине с природой. 
– Как здесь красиво. – сказала я.
– Угу. – согласилась Алина. 
– А ты не хотела идти! – лукаво взглянув на нее, припомнила я. – Если бы не я, то мы бы сейчас сидели в школе! 
Алина засмеялась. 
– Какую книжку ты взяла? – поинтересовалась она.
Я полезла в рюкзак и достала томик Шекспира.
– Будем читать сонеты. 
– Ну давай. – предложила она, кивнув в мою сторону.
Я открыла книгу посредине и начала читать первое, что бросилось в глаза, перед этим саркастично бросив:
– О! Это как раз про тебя!

"Прекрасным не
считался черный цвет,
Когда на свете красоту ценили.
Но, видно, изменился белый свет, —
Прекрасное подделкой очернили.
С тех пор как все природные цвета
Искусно подменяет цвет заемный,
Последних прав лишилась красота,
Слывет она безродной и бездомной.
Вот почему и волосы и взор
Возлюбленной моей чернее ночи, —
Как будто носят траурный убор
По тем, кто краской красоту порочит.

Но так идет им черная фата,
Что красотою стала чернота." 

Читала я выразительно, то и дело поглядывая на свою подругу.
Она искривила губы в противной усмешке и часто закивала головой.
– Что?! – хохотнув, спросила я.
– Ничего. – ехидным тоном ответила она. – Сейчас я про тебя тоже прочитаю. – и выхватила книгу у меня из рук.
Я засмеялась.
– Это же не я написала, а Шекспир. Он дурного не напишет. Все - чистая правда!
– Угу, сейчас-сейчас. – поспешно листая книгу, приговаривала Алина. 
Я не могла сдержать смех, подозревая, что она выискивает что-то язвительное в мой адрес. И чем дольше она листала, тем веселее мне было. Заглядывая в книгу через ее плечо, я предложила: "Может быть вот это? Прекрасный облик в зеркале ты видишь..."
– Ага, щаас! – и она стремительно перевернула страницу. 
– Прочитай двенадцатый или... 
– Нет! – язвительно отозвалась она. – Сейчас-сейчас. 
– Да ладно, ты там все равно не найдешь то, что хочешь. – улыбнулась я и улеглась на камнях, подложив руку под голову. Солнце поднималось все выше. Я зажмурилась. – Ты можешь прочесть о прекрасном, белокуром друге с голубыми глазами. 
Ну или о злой, некрасивой, черной леди. 
– Да иди ты! – с притворной злостью отозвалась подруга и ткнула мне книгу. – На! Читай сама. 
– Ну хорошо. – посмеиваясь согласилась я, приподнимаясь на локте и листая книгу. – Хоть черная леди и была страшненькой, Шекспир ее все равно любил, видишь, сколько сонетов ей посвятил. 
И прежде чем она возмутится, я продолжила читать...

– А какую книжку взяла ты? – потом спросила я подругу.
– Ошо. – она достала из своего рюкзака тоненькую книжечку в мягком переплете. 
– Почитай. – сказала я и улеглась, положив голову ей на колени. 
Алина начала читать. Это была книга о радости и свободе быть собой. Я лежала на спине, глядя в голубое небо. Там кружили какие-то птицы. Голос Алины действовал на меня, как гипноз и я, поневоле, погружалась в приятную дрему. В состояние, когда все видишь и слышишь, но при этом находишься где-то далеко, вне границ своего тела. Я чувствовала приятное и теплое свечение в своей груди, легонько покалывающее. Казалось, что кто-то уменьшил солнце и поместил его в центр моей груди. Оно искрилось и лучило изнутри, распирая меня. Алина читала о том, как бедных детей принуждают ходить в школу, которая ничего им не дает, только отнимает, ломает их личности и убивает любознательность, как вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, ребенок вынужден сидеть в школе. 
– Это именно то, о чем я тебе все время говорила. – тихо и лениво прокомментировала я. 
– Я знала, что тебе это понравится. Поэтому и решила зачитать это место. — я не видела ее лица, но чувствовала, что она улыбается.
– Так ты уже читала ее без меня?
– Угу.
– Мы договаривались, что будем читать вместе.
– Угу. – вот, она снова улыбается, подумала я, и тоже улыбнулась. Улыбнулась душой.
– Ладно, читай дальше. – я прикрыла глаза и в целом мире остался только ее голос, шум воды подо мной и легкое дуновение ветра на коже.

Ветер шевелил наши волосы, шум воды внизу создавал особую атмосферу отрешенности от мира, какой-то первозданной дикости и свободы. Как будто мы были одни в целом мире. И не было цивилизации, не было школы, родителей, прошлого и будущего, только здесь и сейчас, только этот райский уголок безмятежности. Я чувствовала, что и меня тоже нет, и Алины. На какой-то миг...или на долгие часы, я, как будто, покинула свою физическую оболочку. Я была частью этого неба, этого шума воды и ветра, этой птицы, что кружила над головой, этих древних камней и юных, зеленых трав. Голова была так легка и пуста, как перышко. Ни единой мысли, ни единого чувства, кроме абсолютного умиротворения и покоя. Я была частью Вселенной, а Вселенная была частью меня. Потом ее голос стих, и мы продолжали молчать вместе, созерцая то, что было вокруг нас. Она сидела, устремивши взгляд куда-то вдаль, где была река, скалы и лес. Я наблюдала за птицами, что кружили под облаками. Не знаю, сколько длилось это состояние абсолютного счастья и свободы, но когда ее голос, как будто звучавший откуда-то издалека, из глубины, спросил: "Ты еще здесь?", мой голос, такой же далекий, ответил: "Не знаю. А ты?"
– Тоже не знаю. 
И мы выпали из реальности еще на несколько часов. Когда солнце начало припекать так, что лежать на камнях стало невыносимо горячо, я, лениво потягиваясь, все так же глядя в небо, спросила: "Может съедим мороженое? Ты хочешь мороженое?"
– Можно. – на ее лице было какое-то особое, безмятежно счастливое выражение, которого я никогда не замечала раньше. – Где мы его возьмем?
– Придется пройтись до ближайшего магазина.
– Это далеко?
– Не знаю. А какая разница? Ты куда-то спешишь?
Мы обе одновременно улыбнулись и встали, собирая свои рюкзаки. 
– Потом вернемся сюда? – спросила Алина.
– Конечно.

Нам пришлось пройти по шоссе немало, прежде чем мы добрались до магазинчика. Купили мороженое в пластиковых стаканах и отправились в обратный путь. Но по дороге обнаружили, что оно начало безжалостно таять. Пришлось присесть прямо на  дороге. И лишь открыв стаканы, мы обнаружили, что нет ложечек.
– Ты взяла ложечки? – спросила Алина.
– Нет, я думала, что они в стаканах.
Алина укоризненно взглянула на меня. 
– Нет, они не в стаканах. Их нужно было взять у продавца. – вкрадчиво проговорила она, глядя на меня.
– Я не подумала об этом. – смеясь, оправдывалась я. – Она сама должна была нам их предложить.
– И как мы теперь будем его есть? Возвращаемся за ложками?
– Пока мы вернемся за ложками, оно точно растает. Будем есть руками.
И я храбро продемонстрировала, как это делать, зачерпнув кусок мороженого из стакана при помощи ногтей. 
– Все нужно в жизни попробовать. – в оправдание, пожимая плечами, сказала я.
Алина высказалась, что она предпочтет есть очками. И сняв свои солнцезащитные очки, погрузила их в стакан, набирая мороженое, словно ложкой.
При этом мы то и дело поглядывали друг на друга и смеялись, давясь смехом и мороженым. 

– Не трогай меня своими липкими руками! – посмеивалась надо мной Алина по дороге к реке.
– А ты меня своими очками! – не нашлась с более остроумным ответом я.
– Сейчас я заставлю тебя их надеть. – и хихикая, она медленно начала подносить очки к моему лицу. – Давай, надевай их, солнце бьет в глаза. 
В то время моя рука так же медленно тянулась к ее футболке. 
– Только попробуй! – завизжала Алина, отскакивая в сторону. Я засмеялась, спускаясь к речке по крутому склону.
– Ну, иди сюда! – крикнула я, ополаскивая руки в холодной воде. – Водичка совсем теплая. Не хочешь искупаться? 
Она недоверчиво подошла ко мне, наклонилась к воде и я тут же обрушила на нее целый водопад холодных брызг. Подруга с визгом кинулась убегать, а я расхохоталась. 
– Возвращайся! Я больше не буду, обещаю! – успокаивала я ее. – Давай перейдем по камням на ту сторону.
– Неет, ты что, я не буду. – тут же восприняла в штыки мою идею подруга.
– Почему? Смотри, это легко. – и я, перепрыгивая с камня на камень, пошла вперед, оглядываясь и махая ей рукой. – Ну же, давай, иди за мной!
Алина только качала головой. 
– Ну чего ты боишься?! – кричала я, но мои слова заглушал грохот плотины. – Здесь не глубоко! Даже если ты и упадешь в воду, то не утонешь, можешь только удариться о камни. Ну или сломать себе что-нибудь. – я снова рассмеялась. 
Камни были ужасно скользкими и мне было трудновато удерживать равновесие, несколько раз оступившись, мне все же пришлось соскальзывать в воду, на что я лишь, смеясь, выбиралась обратно, выжимая мокрую футболку и штаны, и кричала: 
"Все нормально!"
Перебравшись на другую сторону реки, я убедилась, что Алина и не думает следовать за мной. Мне пришлось вернуться обратно.
– Ну не бойся. – уговаривала ее я. – Это совсем не опасно. Ты же видела, как я перешла.
– Ну да, а еще я видела, как ты несколько раз чуть не утонула, упав в воду. – съязвила она.
– Да тут невозможно утонуть! Как видишь, со мной ничего не случилось. Кроме того, что мне теперь придется сушиться. 
– Нет, не хочу. – упрямилась она. Но в конце концов мне удалось ее убедить и подруга последовала за мной, с опаской ступая на каждый камень и все время пытаясь повернуть назад. Я подавала ей руку и шла впереди, указывая ей, куда нужно становиться. 
Для меня это было веселой игрой, Алина же была напряжена до предела. Выбравшись на берег, она смогла вздохнуть с облегчением. Но ненадолго, поскольку мне вздумалось взобраться на одну из поросших лесом скал. 
– Ты только посмотри на эту вершину. – указывала я наверх. – Как там классно! Там вид будет еще лучше!
И я, не желая слушать никаких возражений, начала карабкаться вверх. 
– Ну, давай! – я протянула ей руку. – Это не сложно.
Но Алина так и не осмелилась, предпочитая оставаться на земле. Я же, успешно взобравшись на вершину, кричала ей оттуда, какой отсюда восхитительный обзор, все, как на ладони! 
Чувствовала себя уставшей, упала на мягкую, словно перина, траву и хотела, чтобы этот день никогда не заканчивался. 

Заколдованная арийка (4 глава) последняя!

                    Как он сожалел о том, что привел эту мерзкую тварь в свой дом. Какой благодарности можно было ждать от такого низкого существа? Почему тогда он так злился на нее? Он сам виноват, что допустил это, позволил так унизить себя в своем собственном доме. Нужно было сразу пристрелить ее. Но теперь она там, где ей самое место. И пора забыть о ней навсегда. Вот только ее облик все еще стоял у него перед глазами. Он помнил, что она не сопротивлялась, когда ее уводили. Понимала ли она, куда ее отправят? Не просила пощады, не взывала к его милосердию. Неужели не боялась? И какое ему вообще дело до этого? Но лежа в своей постели ночью, он все никак не мог уснуть, видел перед собой черную физиономию этой обезьяны, ее черные и такие грустные глаза. Она плакала, когда он ее обижал. Разве недолюди могут плакать и грустить? В его голове звенел ее голос, полный ненависти: "Я германская женщина! Я истинная арийка!" Неужели она и правда считает себя немкой? Несчастная сумасшедшая. В ее жизни все равно не было никакой радости и смысла. Она и сама понимала это, и хотела умереть. Он поступил правильно. Так будет лучше для всех. В новом арийском мире нет места для таких, как она...       
                  Но возвращаясь вечером со службы в свой большой и пустой дом, где было так тихо и одиноко, он чувствовал, что ему чего-то не хватает. И никак не мог понять, чего именно.       
Сидя вечерами у камина, с книжкой в руках, он незаметно для себя погружался в воспоминания. Ему казалось, что сейчас откроется дверь и она войдет с подносом или ворохом одежды. Нельзя отрицать, что со своими обязанностями она справлялась прекрасно, не каждая немецкая женщина умеет вести хозяйство столь аккуратно и прилежно...       

У него в руках была книга Шиллера, та самая, которую читала она, сидя в его кресле. Он не мог забыть, как изящно и грациозно она тогда сидела, слегка небрежно откинувшись на спинку. Разве негры читают книги? Разве такому низкому существу, как она, может понравиться Шиллер? Как такое существо могло проявлять интерес к фортепиано?       
Каждый раз, идя по коридору, он подсознательно надеялся встретить свою мартышку и даже мысленно готовился скривить губы, как можно более презрительно и сказать что нибудь злое. А потом понимал, что больше никогда не увидит ее и на сердце становилось так тоскливо, что он сам себе удивлялся.       

Когда он понял, что ему не хватает ее, этой грязной обезьяны, он еще долго боролся с собой, пытался забыть ее, но ничего не получалось. Ему не хватало ее дерзких и наглых замечаний, ее надоедливого присутствия. Может еще не поздно все исправить? Ему хотелось верить, что она еще жива.       

                      Когда он приехал в Аушвиц с намерением забрать свою домработницу обратно, все смотрели на него с удивлением, но не могли отказать из-за его высокой должности. Он сказал, что ему срочно нужна эта девушка, ведется следствие и ее необходимо допросить. На что ему ответили, что к сожалению, это не возможно. Эту негритянку отправили в газовую камеру еще на прошлой неделе. Он почувствовал, как земля ускользает из под ног, а сердце на миг остановилось.  

— Ах нет, ошибка, в газовую камеру отправили другую негритянку. Эта еще жива, вам повезло. 
Он чувствовал, как что-то ожило в нем, но оставался внешне таким же невозмутимым. Даже, когда ее привели и он увидел, что с ней сделали за это время. Ее волосы были коротко острижены, на лице красовались синяки и засохшая кровь. Ее били. Она подошла к нему, не поднимая глаз, не смела посмотреть на него. 
— Посмотри на меня. — сказал он ей.
— Я не могу. — ее голос дрожал. — Я не достойна смотреть на вас. 
— Я заберу тебя домой. Ты хочешь этого? — слова давались ему с трудом. 
— Вы очень добры. — дрожащим голосом говорила она. — Да, пожалуйста, заберите меня отсюда. 
Он успел подхватить ее, когда она собиралась опуститься перед ним на колени. 
— Не нужно. Я вижу, что ты усвоила урок.       

            Когда он привез ее домой, она тут же принялась за свои обязанности, услужливо спрашивая, что нужно господину. Ему было непривычно видеть ее такой. Покорной и сломленной. Как же мало потребовалось, чтобы сделать эту зверушку кроткой и послушной. Но он с удивлением обнаружил, что это не приносит ему удовольствия. Ему не хватало ее дерзости и нагловатой манеры поведения. И честно говоря, было жаль ее. Он мог себе представить, через что ей пришлось пройти в Аушвице. И поэтому сказал ей, чтобы она сначала отдохнула и набралась сил, и даже приказал кухарке хорошо накормить ее. Она была очень худой и голодной, а когда она ела, он заметил номер, набитый на ее руке. Если бы кто-то попытался пронумеровать его татуировкой, как скотину, то он бы предпочел застрелиться, но никогда бы не допустил подобного, а для нее это было нормальным явлением. Он подумал, что она то и не сильно отличается от животного, для таких, как она, все по другому. От этого почему-то стало грустно. 
Да, он мог разговаривать с ней, как с человеком, но она не человек. Он понимал, что подобные существа созданы только для того, чтобы служить ему, сверхчеловеку, но это существо смотрело такими грустными глазами, что он чувствовал себя виноватым. Чтобы загладить вину, он позволил ей иногда проводить время в его библиотеке и брать его книги. Хотя до сих пор не мог понять, зачем недочеловеку нужны книги вообще. Но когда она читала, то забывала о своем положении и становилась прежней. Однажды он даже попросил ее почитать вслух. Это была "Песнь о нибелунгах". Он закрыл глаза, откинувшись в кресле и слушал ее мелодичный голос. С каких пор он казался ему мелодичным? Девушка закрыла книгу и продолжила читать по памяти. Он с удивлением посмотрел на нее. 

 — Откуда ты знаешь "нибелунгов"? 
Она молчала, опустив глаза. 
 — Отвечай. 
— Вы все равно мне не поверите, если я скажу правду. 
 Он задумался. 
 — Снова будешь утверждать, что ты арийка? 
 — Нет. Теперь я всего лишь недочеловек. Я была глупая, когда надеялась стать кем-то другим.  
— Все это так, но кто обучал тебя? Ты умеешь играть на фортепиано и знаешь наизусть немецкую классику и этнос. Откуда? 
— Все это из прошлой жизни. — с грустью ответила она. — Я жила с одной немецкой фрау, которая учила меня всему. Она была очень красивой, умной и слишком гордой. Но она была чистокровной арийкой, ей полагалось быть гордой... 
Голос негритянки задрожал и она заплакала, закрывая рукой свое страшненькое лицо. Немец хотел ее успокоить, но сдержался. В последнее время он и так вел себя неподобающе ласково по отношению к ней, и это ему не нравилось. Он подумал, что нужно будет все-таки покопаться в этом деле получше и разузнать, что случилось с той фрау, в доме которой нашли эту негритянку. Но чем больше он старался найти хоть что-то, тем более странным ему казалось все это. Женщина словно испарилась, не было никаких следов. Как могло случиться такое в Райхе? Чтобы арийская женщина пропала, исчезла из своего дома... а на ее месте оказалась какая-то негритянка, о которой невозможно найти никакой информации, будто ее и не существует совсем...

         Как-то раз, когда она играла для него "Лунную сонату", а он задумчиво смотрел, как изящно и проворно бегают ее тонкие пальцы по клавишам инструмента, он неожиданно спросил ее. 
— И все же, ты утверждала, что ты арийка. Это кажется безумным, но если бы вдруг я поверил тебе, как бы ты могла доказать это? Что заставило тебя думать и говорить так? 
— Это невозможно доказать. — сказала черная девушка. — Поэтому я больше не утверждаю этого. 
— Не бойся. Я не стану наказывать тебя. Можешь рассказать все. Свою версию происходящего.  
И она рассказала о том, как встречалась с подругами, и о странной женщине, которая наслала на нее заклятье. Она не надеялась, что он поверит в такое, но он заинтересовался. И даже пытался найти ту путешественницу из Тибета. Вот только никто ничего о ней не знал, в том числе и подруги, которые тогда с ней встречались. Оказалось, что все видели ее впервые и после того никто ее больше не встречал. Все это было похоже на какую-то фантастическую историю и не могло быть правдой. Ему и самому было стыдно, что он занимается такой ерундой, что он предположил, будто это может оказаться правдой, в таком случае он тоже сошел с ума, как и чекнутая негритоска. Он не хотел себе признаваться, что в глубине души хотел, чтобы она оказалась заколдованной арийкой, чтобы чары можно было снять... но и боялся этого. Если бы вдруг такое оказалось возможным, ему бы пришлось застрелиться, он не смог бы простить себе никогда, что так обращался с арийской женщиной. Поэтому он предпочел не думать об этом вовсе. 
 Негритянка же заметила, что он начал относиться к ней лучше. Он больше не оскорблял ее, не напоминал постоянно о том, как она уродлива и омерзительна, хотя она и без него знала это, подолгу разговаривал с ней, будто она была ему равной. Долгими зимними вечерами они сидели вдвоем возле жаркого камина и читали друг другу немецкую поэзию, а иногда он играл для нее что-то из Вагнера и Баха. 
 — Никогда бы не поверил, если бы мне раньше кто-то сказал, что я буду играть для черной женщины. — улыбнулся он, глядя на нее. 
— А я бы не поверила, если бы мне сказали, что я буду черной женщиной. — она улыбнулась ему в ответ и совсем забыла о том, что больше не должна говорить об этом и вспоминать, кто она. И они оба не знали, как это случилось, но вдруг оказались слишком близко. Так близко, что она прижималась к его груди, дрожащими руками расстегивая на нем рубашку, а он целовал ее, совсем не замечая, что губы у нее толстые и отвратительные на вкус.  
"Какой ужас, я испытываю влечение к животному." - было последним, что он подумал перед тем, как опрокинул ее на кровать и сорвал с нее одежду. 
 А тем временем наблюдательная экономка, которая давно уже что-то заподозрила, когда хозяин каждый вечер уединялся в библиотеке и музицировал со своей чернокожей рабыней, позвонила и сообщила о происходящем, куда следует. Она исполнила свой священный долг перед Райхом и фюрером. 

 — Это же преступление против расы! А ведь был таким образцовым арийцем... — говорили люди в черной форме, проходя в дом. — А оказался мерзким предателем. Он унизил не только себя, но и весь немецкий народ! 
— Таким он был с самого начала, как только появилась эта черная самка недочеловека в доме. — отвечала экономка, любезно провожая их прямо в спальню. 
— А может это началось и раньше. Была у него тут еще еврейка, которую он, наверное, потому и застрелил так быстро, чтобы никто не узнал правду.
 — Как? Он и с еврейкой? Ну это уже слишком... 

Дверь распахнулась в самый неподходящий момент... Увидев людей в форме на пороге спальни, он понял, что для него все кончено. Преступление было на столько чудовищным и отвратительным, что он знал, прощения не будет. Он пал так низко, что теперь единственным способом очиститься от этого было пустить себе пулю в висок. Он надеялся, что хотя бы это ему позволят. Но увидев их растерянные и удивленные лица, он перевел взгляд на ту, что лежала с ним рядом, натягивая одеяло до самого подбородка. У нее были белые волосы. И белая кожа. Это была абсолютно чистая немецкая женщина. С пронзительно ясными голубыми глазами. И вместо того, чтобы потерять дар речи, он возмущенно закричал: 
— Какого черта, господа?! Что все это значит? И кто дал вам право врываться в мою спальню, в мой дом?! 
— Простите нас, кажется, произошло недоразумение. — проговорил один из солдат, вопросительно глядя на стоявшую в коридоре экономку. — Что это? И как вы намерены это объяснить? Это же немецкая женщина. Какая негритянка?! Или вы вздумали так подшутить над нами? 
 Старуха ничего не понимала, она открыла рот и не могла произнести ни слова. В постели действительно лежала белая, немецкая женщина, очень красивая. 
— Но я видела, здесь точно была эта негритянка... — оправдывалась она. 
— Пройдемте с нами. — скомандовал один из солдат. — Вы оклеветали офицера Райха, обвинили его в самом мерзком и гнусном преступлении. 

 Когда испуганная арийка наконец-то пришла в себя и поняла, что с ней случилось, она не могла поверить своему счастью. Подбежав к зеркалу, она была не в силах налюбоваться своим отражением. У нее снова была нежная, словно фарфоровая, кожа самого светлого оттенка, длинные, светлые волосы и голубые глаза. Она не могла поверить, что это действительно случилось, но ее точеный профиль, идеально ровный нос и тонкий, изящный изгиб рта, говорили сами за себя. 

 — Я больше не отвратительное и уродливое существо. Наконец-то я снова стала собой! — радостно воскликнула она. 
— Прости меня за все. — ее ариец упал перед ней на колени, не веря в то, что она сможет его простить. 
Он унижал и бил это прекрасное, совершенное творение и даже отправил ее в концлагерь, она едва не погибла из-за него. Разве можно простить такое? Но она подумала о том, что вряд ли найдет еще на столько идеального и чистого нордида, от него пойдет достойное потомство. Да и как можно не простить того, кто полюбил тебя даже в обличье негритянки, разглядев твою арийскую душу? Ведь если бы не полюбил, то и заклятье не разрушилось бы... 

И жили они долго и счастливо, до тех пор, пока его не отправили на Восточный фронт, где он погиб от рук подлых русских партизанов.

Заколдованная арийка (3 глава)

                На следующий день ее разбудила все та же наглая экономка, и приказала приниматься за свои обязанности. 

— Сначала дай мне поесть. — потребовала девушка. 
— Господин приказал не кормить тебя. Ты еще не заработала на еду. 
— Ах вот как! — ее снова охватил гнев и негодование. — Можешь передать своему хозяину, что я ничего не стану делать в этом доме, пока мне не обеспечат надлежащие условия. 
Старуха больно ударила ее по голове. 
— Он пристрелит тебя, как паршивую собаку. И правильно сделает! — прошипела она. 
— Он ничего мне не сделает! Потому что в глубине души знает, чувствует, что я такая же, как он, представительница высшей расы. 
— Ты сумасшедшее, недоразвитое существо! 
— Я не стану больше слушать эти оскорбления. — и девушка ушла, гордо тряхнув черными волосами.       

Она не собиралась сидеть и ждать, пока ее здесь заморят голодом. Благо, на кухне было чем поживиться. И девушка, подкрепившись, отправилась в библиотеку. Еще вчера она приметила, что здесь прекрасная подборка книг...  
     
                   В конце дня, вернувшись домой, хозяин застал свою черномазую служанку, сидящей в мягком кресле, с книгой Шиллера в руках. 
— Дрянь! Как ты посмела?! — взревел он, с угрожающим видом направляясь к ней. 
— В чем дело? Что я сделала? — настороженно пролепетала она, захлопывая книгу, но все еще не понимая, чем вызвала его гнев. Но все же в последний момент успела благоразумно вскочить с кресла и спрятаться за его высокой спинкой. Он застыл на месте, с ненавистью глядя на нее. 
— Ответь мне. Для чего я взял тебя в этот дом, тем самым спасая твою жалкую, никчемную жизнь? 
— Чтобы я помогала вам. — в нерешительности проговорила она. 
— Вот как? Помогала? Интересно, и чем именно ты мне помогаешь? Сидя своей грязной, черной жопой в моем кресле и листая своими немытыми, черными пальцами мои книги?! Это, конечно, прекрасно, что обезьяны вдруг научились читать, но я взял тебя сюда не для этого! — его голос перешел на крик. — А для того, чтобы ты служила мне, драила полы в моем доме, стирала мое белье и была покорной тварью! Иди сюда, грязная свинья! 
И он, грубо схватив ее за руку, рывком вытащил из-за ее ненадежного убежища. Девушка закричала, пытаясь вырваться. 
— Пожалуйста, не надо! — взмолилась она. 
Их глаза встретились. 
— Ты же не ударишь арийку? — жалобно пролепетала она, с надеждой глядя в его голубые глаза. 
— Ты не арийка. — сухо отрезал он, но не ударил ее. — Я понимаю, что всем живым существам хочется возвыситься. И тебе тоже хочется принадлежать к высшей расе. Но ты обманываешь себя. Этого никогда не будет. Мы те, кто мы есть, и этого не изменить. Ты не человек. Почти животное. Смирись. Твоя судьба - служить высшим, это для тебя лучший вариант. 

Она молча смотрела на него глазами, полными слез. Он отвел взгляд в сторону, взял книгу из ее руки и вышел. После этого она поняла, что для нее все кончено. Ей никогда не стать прежней. Она больше не арийка, а жалкое существо, недочеловек. И ей пора смириться со своей участью. Как жалела она теперь о том, что не ценила, как тратила свою жизнь впустую, как жестока была и несправедлива к другим... 
Раньше она могла быть женой арийца, а теперь могла лишь служить ему, как рабыня. Ее внутренняя арийская гордость не позволяла смириться с этим, но пришлось...       

          Сметать пыль с мебели, начищать полы, мыть посуду и стирать его вещи, такой теперь стала ее жизнь. В конце дня она чувствовала себя такой обессиленной, что не могла стоять на ногах. С тех пор она старалась избегать встречи с ним, не попадаться ему на глаза. Но как-то раз, сметая пыль с пианино, она задержалась на минуту, погрузившись в воспоминания и пробежалась пальцами по клавишам... 

— Что ты делаешь, черт возьми?! — выругался он, вбегая в комнату, и больно ударил ее по пальцам, закрывая пианино. — Кто позволил тебе трогать инструмент своими грязными лапами? 
Она стояла, молча опустив взор. Он с подозрением окинул ее взглядом. 
— Да неужели свершилось чудо и это животное научилось хотя бы молчать? — съязвил он. — Да от тебя разит, как от свинарника. — его арийский нос презрительно сморщился. — Унтерменш, что еще скажешь. — усмехнулся он. 
— Что?! Ну это уже слишком! Да я моюсь два раза в день! — это было превыше ее терпения и девушка не смогла сдержаться. 
— Видимо, ты моешься в грязевой луже. — смеясь, заметил он. — Впрочем, как и полагается свиньям. 
— Ну что ж, я могу вымыться прямо сейчас, если вас так смущает мой запах! — злым и дрожащим голосом воскликнула она и кинулась в ванную. 
— Эй, ты куда пошла? — насторожился он. — Это моя ванная. Подожди... Ты же не хочешь сказать, что все это время мылась в моей ванной? — почти с ужасом в голосе спросил он. 
— Ну да, а где же еще? — в растерянности замерла на пороге девушка. 
— О нееет. — простонал он. — Только не это! Вшивая, грязная тварь мылась в моей ванной. В той же ванной, где мылся я... все это время... 
 — Хватит! Я не могу это больше терпеть! — закричала она, хлопнув дверью ванной комнаты. 
— Открывай! Что это значит?! — он грохнул кулаком в дверь. — Открой! 
— Чтобы ты мог пристрелить меня за то, что я мылась в твоей арийской ванной и осквернила ее своим грязным, черным телом?! Не утруждай себя. Я сама уйду. Потому что не могу больше все это терпеть. 
— Эй, что ты там задумала? 
— Я вскрою вены твоей бритвой. И избавлю тебя от своего мерзкого присутствия! 
— Не смей трогать мою бритву, слышишь?! За то, что я спас тебя, ничтожество, и приютил в своем доме, ты хочешь меня так отблагодарить? Забрызгать своей грязной кровью мою ванную?! 
— Ничего, помоешь! Тебе не привыкать смывать кровь в этом доме, не так ли? Или же за тебя это делают другие?  
— Да что ты себе позволяешь?! Открывай дверь или я ее выломаю! Но тогда смерть покажется тебе поистине спасением! 
— Для меня и так смерть единственное спасение. Мне невыносимо жить в этом мерзком теле. Я арийка! Всегда была арийкой, а ты обращаешься со мной, как будто я не человек. Может быть моя смерть снимет чары и тогда ты увидишь правду, но будет уже слишком поздно. Как поздно и для меня. Я тоже узнала правду слишком поздно... 

За ее словами последовала напряженная тишина. 
— Послушай, открой дверь. — уже мягче произнес он. — Не делай этого.  
Она остановилась, задумавшись на миг, поднеся лезвие к запястью. 
— Хотя... черт возьми! — выругался он. — Уговаривать унтерменшей? Зачем мне это нужно? Можешь порезать себе вены и загадить всю ванную, мне все равно. В любом случае придется делать дезинфекцию. 
Она услышала его удаляющиеся шаги и залилась слезами. Она заслужила все это. Теперь она понимала. Но так и не нашла в себе силы покончить с этим жалким существованием. Она боялась боли и боялась умереть. Наверное, это заклятье изменило не только ее внешность, но и лишило арийской гордости, чести и отваги, превратив ее в слабую и жалкую трусиху, которая не может решиться убить себя, когда это единственный выход сохранить остатки достоинства.

Прекрасный ариец презирает ее и ненавидит, испытывает к ней отвращение. А ведь раньше он бы ползал у ее ног, угождая и пытаясь завоевать ее благосклонность, как и все остальные... Какой же она была красивой! Глядя в зеркало и видя в нем это безобразное обезьянье отражение, девушка закричала и в ярости ударила по зеркалу так сильно, что оно разбилось вдребезги.

— Ты еще не сдохла? — насмешливо ухмыльнулся прекрасный ариец, когда встретил ее после этого в коридоре. Ей на миг показалось, что он рад этому и вздохнул с облегчением, но после его слов и презрительного тона, которым они были сказаны, она в этом усомнилась. 
— Ты разочарован? — горько усмехнулась она. 
— Просто надоело постоянно видеть шимпанзе в собственном доме. — холодно ответил он и прошел мимо, даже не глядя на нее. Ей казалось, что она его ненавидит. Никто и никогда в жизни так ее не унижал. Но самое ужасное, что он был прав. Она не человек, а гадкое, отвратительное существо, недостойное жить. Попадись ей такая черная мартышка раньше, она бы поиздевалась над ней гораздо больше, чем делает это он. Раньше ей всегда нравилось и возбуждало, когда мужчины при ней унижали и били представителей низших рас, она всегда смеялась при этом и просила их продолжать. Но глупо винить себя, она это понимала. Она арийка, хоть и выглядит, как унтерменш, поэтому ей так больно. А те твари, они не могли ничего чувствовать.

 — Ах ты сучка черножопая! — вне себя от ярости закричал хозяин дома, подбегая к ней. — Ты разбила зеркало в ванной комнате! Да ты хоть знаешь, сколько оно стоило?! Дороже, чем твоя жалкая и никчемная жизнь! Как ты посмела?! 
— Ты сам виноват! — внезапно для себя самой выкрикнула она. — Ты сказал мне, чтобы я делала, что хочу, и ушел. 
— Я думал, что ты вскроешь свои мерзкие вены, а не разобьешь мое зеркало! — в отчаянии застонал он. 
— Вот как! — со слезами на глазах воскликнула она. — Зеркало дороже, чем моя жизнь? 
— Ну конечно! Как ты можешь сравнивать?! Твоя жизнь не ценнее жизни таракана или червя! 
— Я ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу. — яростно прошипела она в ответ. 
— Кто ты такая, дрянь, чтобы ненавидеть меня? — он схватил ее за волосы и запрокинул голову назад. — Ты мусор, грязь под моими ногами. 
В его голосе и в его глазах было столько презрения, что она замерла на месте. 
— Я сделал ошибку, что обращался с тобой, как с человеком. И ты почувствовала себя хозяйкой в моем доме. Ты забыла свое место, грязная сука. Оно на коленях, у моих ног. — и он грубо толкнул ее. Девушка упала на пол, больно ударившись, но тут же поднялась на ноги. 
— На колени, тварь! — приказал он. — Проси прощения, чтобы жить. Поцелуй мой сапог, сучка. Мы, арийцы, милосердны, и не приемлем излишней жестокости. Мы умеем прощать. Но попроси, как следует. 
— Никогда! — с ледяной ненавистью крикнула она, глядя ему в глаза. — Мерзкий подонок! Твоя красивая арийская внешность лишь обертка, под которой нет ничего, кроме грязи. Ты не ариец. Ариец никогда бы не обращался так с женщиной. А ты не ариец и не мужчина. 
 На миг между ними повисла тишина, внезапно оборвавшаяся звонкой пощечиной. Он ударил ее сильно, наотмашь, и девушка, жалобно вскрикнув, снова упала на пол. 
— Я ариец. И я никогда не поступил бы так с женщиной. Но ты не женщина. Не для меня. 

Она медленно поднялась на ноги, тяжело дыша, у нее из носа стекала струйка крови, а вся она тряслась от охватившего ее гнева. С диким шипением,визгом и проклятьями, она бросилась на него, как дикая кошка, запрыгнула на него, вцепившись ногтями в его лицо и волосы со свирепой яростью германской валькирии. 
— Ненавижу! Убью тебя, мерзкий ублюдок! Я германская женщина! И я разорву тебя на куски, сволочь! Ты не смеешь так со мной обращаться! Я истинная арийка! — в бешенстве орала она, царапая и терзая его с невероятной силой. Он не ожидал этого нападения и поэтому не успел отреагировать. Пытался сбросить ее, отцепить от себя, но это сделать было не просто. Обезумевшая негритянка кусала его, царапала, била, нанося удары, куда придется. Она чуть не выколола ему ногтем глаз и он лишь чудом успел увернуться в последний момент, получил коленом в пах и свалился на пол вместе с ней. Девушка, оказавшись сверху, продолжала избивать его, яростно крича и все еще намеревалась выцарапать ему глаза. Одним яростным ударом он откинул ее в сторону и, шатаясь, поднялся на ноги, нащупывая на поясе пистолет... но его не было. Она тоже подхватилась и увидев, что он имеет намерение приблизиться к ней, схватила стоявшую на столе вазу и с визгом бросила в него. Попала в голову. Женщины никогда не промахиваются. Он пошатнулся, в глазах потемнело, с трудом удержался на ногах, хватаясь рукой за стену, из виска сочилась кровь. Он застонал от боли, выругался. Она схватила со стола графин, но когда замахнулась и бросила, он уже успел выбежать за дверь, об которую и ударился, разбиваясь вдребезги, графин. 
— Охрана! — заорал он. — Уберите ее, эту чекнутую... чтобы я ее больше никогда не видел. — прорычал он, словно раненный зверь, обращаясь к подоспевшим солдатам. 
— В лагерь эту бешеную суку! 
 Он даже не видел, как ее уводили. Охваченный яростью и стыдом, он залечивал свои раны, закрывшись в комнате и еще долго никого не желал видеть.

Заколдованная арийка (2 глава)

                 Да, в Гестапо умели развязывать языки, в этом она убедилась сполна, проведя на допросе несколько часов. Она устала, ей было страшно и хотелось домой. Но даже слезы, вечное оружие женщин, ей не помогли. Раньше, когда она плакала, мужчины тут же принимались утешать ее, подавали ей платочек и исполняли все ее желания, а теперь они били ее по щекам и орали, чтобы она прекратила реветь и действовать на нервы. Она никогда в жизни не подумала бы, что немецкие мужчины могут быть такими. 

— Пожалуйста, дайте мне воды. — жалобно попросила она. — Я хочу пить. 
— Ты не получишь воды, пока не расскажешь нам всю правду. — жестко ответил офицер, который вел допрос. 

Да, конечно же ей никто не поверил. Все считали ее сумасшедшей негритянкой, но стремились узнать, как она попала в квартиру немецкой женщины и что сделала с хозяйкой. Ее считали не только сумасшедшей негритянкой, но еще и преступницей, а это было страшно вдвойне. Она поняла, что не выйдет отсюда живой, если чего нибудь не придумает... что нибудь такое, во что они поверят... 

— Хорошо, я признаюсь. — всхлипывая проговорила она. — Я пришла туда, чтобы убрать квартиру. Я часто делала уборку у госпожи. 
— А вот это уже больше похоже на правду. — усмехнулся офицер. — Так ты больше не утверждаешь, что ты заколдованная арийка? 
— Нет. — опустив голову произнесла она. 
— И где же хозяйка квартиры? И как ты объяснишь весь тот спектакль, который устроила? 
— Я не знаю, клянусь! В квартире никого не было, когда я пришла, дверь была открыта, а потом пришел... тот офицер... и я просто пошутила... это была игра! Простите меня, прошу! 
— Хм, игра? Пошутила, значит? Да как ты вообще посмела прикасаться к арийскому мужчине? Ты, обезьяна, ты себя в зеркале видела? — и он рассмеялся, вместе с другим офицером, стоящим в стороне, в тени. Когда тот, второй, вышел из тени и подошел к ней, она не смела поднять голову, слезы обиды и унижения душили ее.  
— А как ты вообще оказалась в Берлине? — спросил он ее. 
— Я родилась в Берлине. — тихо проговорила девушка. 
— Странно. — задумчиво произнес мужчина. — Разве мы еще не все здесь очистили от грязи? Ну ладно, допустим, ты говоришь правду. И ты действительно приходила делать уборку. Но где ты живешь? Почему у тебя нет документов и нет никакой информации о тебе, нигде? 
— Я не помню. Я ничего не знаю. — пролепетала несчастная девушка. — Я вам все рассказала. Отпустите меня, пожалуйста. 
— И куда же ты пойдешь? 
Она молчала. 
— Посмотри на меня. — приказал он. 

Негритянка подняла голову и взглянула в его голубые глаза, чистые, как небо. Какой же он красивый. Она невольно залюбовалась его мужественной, арийской красотой. Он был совершенным, без изъянов, идеальным... но смотрел на нее с такой холодностью и презрением. 

— Да я же говорил, она сумасшедшая. — сказал ему офицер, сидящий за столом. — В любом случае, с ней все решено. Если мы еще не избавились от всей грязи, то как раз пора это сделать. 
— Да, конечно. Красивый ариец в задумчивости прошелся по комнате, снова взглянул на заплаканную негритянку, что умоляющими глазами, полными восхищения, смотрела на него, словно бы ожидая от него благородного жеста, и сказал, будто бы вдруг вспомнил: 
— Ах да, мне в дом нужна новая служанка. Говоришь, умеешь хорошо убираться? 
— Да. — кивнула перепуганная девушка. 
— Ну что ж, пока что я возьму эту зверушку к себе, до выяснения всех обстоятельств. Может она еще на что нибудь сгодится. 
— А что с твоей прежней служанкой? Кажется, у тебя была какая-то еврейка? — поинтересовался его товарищ. 
— Да, была. Но я пристрелил эту сучку. Она плохо справлялась со своими обязанностями. 
— Понимаю. — рассмеялся мужчина. — Эта полоумная вряд ли справится лучше. Но можешь попробовать...       

                  Так наша героиня попала в дом к прекрасному арийцу из Гестапо. Когда он привез ее и объяснил ей ее обязанности, девушка все еще была так напугана, что лишь безропотно кивала головой, но едва оправившись от шока, она вернула себе самообладание и некую гордость. Что ж, даже если она и проклята, и обречена жить в обличье унтерменша, но вести себя она будет, как арийка! Этого у нее никто не отнимет!       
Горделиво вскинув голову, она принялась осматривать дом, в котором волей судьбы ей придется жить в ближайшее время. И он пришелся ей по вкусу. Это был шикарный, роскошно обставленный особняк, с множеством свободных комнат, одну из которых она выбрала для себя. Но когда хозяин дома узнал об этом, то заявил, что она не будет жить в этой комнате. Комнаты для прислуги на чердаке. 

— На чердаке? — ужаснулась она. — Но я не могу жить на чердаке! 
— Да неужели? Какие мы нежные! — поддразнил он ее. — А твои предки-обезьяны жили с комфортом в африканских джунглях? 
— Не смей дурно отзываться о моих предках! — вспылила она. — Мои предки были чистокровными германцами, как и твои. 
— О, так ты опять взялась за старое? — с раздражением переспросил он. — Это может мне надоесть, весь этот твой бред. И ты отправишься вслед за своей предшественницей! 
— Что, пристрелишь меня, арийскую женщину, так же, как пристрелил мерзкую еврейку?!  

Она заметила, как нервно сжались его нордические скулы, а рука потянулась за пистолетом, но злость, переполнявшая ее, переборола даже страх. 
— Может быть я и выгляжу, как недочеловек, но в душе я такая же арийка, как и ты! Можешь убить меня, но унижать не смей! Он сжал пальцы в кулак и непонятно по какой причине сдержался, сделав над собой невероятное усилие. 
— Я не стану убивать тебя сейчас. Дам еще один шанс. Будем считать, что ты сегодня просто... слишком переволновалась. Но в следующий раз я всажу пулю в твой тупой, черный лоб. Если ты думаешь, что твоя жизнь имеет хоть какую-то ценность, то ты очень ошибаешься. Я просто не хочу искать очередную прислугу. Но если из твоего мерзкого рта вылетит еще хотя бы одно слово, то я все же сделаю это, но тогда ей придется потрудиться, как следует, оттирая от пола твою кровь.  
Выходя из комнаты, он кликнул экономку. 
— Проследи, чтобы этой мартышки здесь не было. Ей не место в моих комнатах. Ее место на чердаке! 

               Девушка задыхалась от негодования. Никогда в жизни ни один мужчина не разговаривал с ней в подобном тоне, ей никогда не приходилось выслушивать таких оскорблений, ее никогда еще так не унижали. Она вообще никогда не видела немецких мужчин такими. Оказывается, арийцы способны на грубость, на жестокость по отношению к женщине? На ее лице все еще остались следы от ударов, явное тому доказательство. Она была такой обессиленной, такой измученной, что не могла больше пререкаться даже со старухой-экономкой, и покорно последовала за ней на чердак...

 Кровать была узкой, твердой и неудобной, поэтому она долго не могла уснуть, несмотря на усталость. Она все думала о том, что же ее теперь ждет, какое будущее? Никто теперь не видит в ней женщину, никто не видит в ней даже человека. Видел бы ее этот ариец в настоящем облике, он вел бы себя совсем по другому. Но глядя на нее он видел перед собой лишь уродливое существо, к которому невозможно испытывать ничего, кроме презрения. Она бы предпочла, чтобы он застрелил ее, нежели смотрел на нее вот так. Почему же он этого не сделал? Она не могла найти этому объяснения. Неужели пожалел дерзкую негритянку, осмелившуюся перечить ему? Она вспомнила, что и там, в Гестапо, он не бил ее. Может быть он не может поднять на нее руку, потому что его душа чувствует ее душу? Не может же он причинить вред немецкой женщине! От этой мысли ей стало немного легче... 

Утренний кофе.




Обычное зимнее утро.Город просыпался,постепенно отряхивая остатки ночных приключений,тени неохотно остывали в углах домов.Автомобили сонно сигналя друг другу наполняли улицы,люди спешили туда сюда по своим делам.Город жил.

Его томное дыхание,ещё не наполненное силой навеивало какое то смешанное чувство,толи некоей ностальгии,толи просто воспоминаний о прошлом, толи каких то обрывков снов.Андрэ сидел у окна в полупустом маленьком гостиничном кафе,пил свой утренний кофе и смотрел в окно.Смотрел на машины,снующих в разные стороны людей, молча наблюдал за городом.Он сам ещё не проснулся и поэтому определить своё настроение было ещё трудновато.Он никуда не спешил и ждал свой завтрак.

В кафе ещё не было посетителей и Андрэ наслаждался тишиной и спокойным течением своих мыслей,подбодрённых хорошим кофе и ожиданием вкусного завтрака.

Полусонная официантка крутилась со своими делами за стойкой и на кухне теперь были слышны осторожные звуки грохочущих кастрюль и ощущались вкусные запахи приготовления блюд.

Было что то завораживающее во всём происходящем и в уже заполненных машинами и людьми улицах.Во всяком случае Андрэ явно сейчас испытывал ощущения некоей удовлетворённости и внутреннего душевного покоя.Это само по себе не могло не радовать.

Мысли крутились в голове..Будущее..

-Что же мне приготовило будущее?

-Каким оно будет?

Эти мыслишки как то вроде бы сонно но уверенно и вместе с тем ненавязчиво вползали в его мозг и уж точно вызывали какие то пусть и неопределённые но эмоции,разгорающиееся с каждым глотком ароматного эспрессо в его чашке.

-Хорошо всё таки сейчас-подумал Андрэ.

-Хорошо и как то спокойно.Я сижу,пью отличный кофе,наблюдаю за красивым видом из окна тихого и уютного кафе,что может быть лучше?Глубокое утреннее удовлетворение.

И всё же что то его тревожило..Не то что бы сильно,но это ощущение уверенно укоренилось в проснувшемся мозгу и по крайней мере не оставляло сомнений в своём существовании.

-Ваш салат,-негромко оповестила официантка Андрэ,вырвав его из раздумий.

-Спасибо большое,-приветливо улыбнувшись ответил Андрэ и отвлёкшись от всего остального стал с удовольствием  поглощать вкусный Оливье,запивая остатками кофе.

-Это будущее так туманно и вместе с тем как то привлекательно что ли.Ну да ладно,хватит об этом,лучше сосредоточиться на завтраке и поскорей вернуться в номер.Нужно было ещё собраться и быть готовым к новому дню.Так сказать встретить его во всеоружии.

Андрэ оказался в этом городе с целью туризма.Это была одна из его больших страстей в жизни,которую он старался реализовывать по мере возможности.Одним из немногих кто разделял эту страсть был его давний друг Вик.Это была отдельная история.Вмсете они прошли Крым и Рим,дружили уже много лет с университетской скамьи.Это была даже больше чем дружба-можно сказать они были братьями.Причём братьями с большой буквы.Будучи напарниками по интересу с тех же университетских времён,на этот раз судьба занесла их именно в этот город.Они гуляли,кутили,веселились и просто здорово проводили время.

Конечно,после учёбы,всё было по другому.Вся их кампания разбежалась по семьям,работам,делам.Андрэ и Вик единственные кто поддерживал тесные дружеские отношения и уже много лет не теряли контакты.Традиция есть традиция,до сих пор они лелеяли свои мечты и старались поддерживать эту традицию при каждом удобном случае.

Пока всё шло хорошо и день обещал быть насыщенным и интересным.Впереди был осмотр местных достопримечательностей,посещение музеев,интересная архитектура,в общем полная программа.

Отряхнувшись от мыслей,допив кофе и покончив с завтраком,Андрэ направился в номер.


То,что было после.


Коридоры старой гостиницы были пусты и несколько загадочны.Это в каком то смысле древнее здание хранило в себе дух истории,воспоминания о канувших в лету событиях и возможно известных и знатных посетителях.

Не смотря на возраст,в коридорах было довольно чисто и аккуратно.Необходимая мебель,скромные ковры и исправно работающий лифт.Вполне приемлемо для не долгосрочного ночлега,с удобствами на этаже.

Это место само по себе навевало смешанные мысли,вызывало разные будоражащие чувства и какие то ощущения загадочности,таинственности и неподдельного интереса.

Вчерашняя работница гостиницы была весьма учтива и приветлива,что само собой добавляло позитивных эмоций и хорошего отношения в этому месту.Так что можно сказать классический пример, что называется скромно и со вкусом.

Андрэ аккуратно постучал в дверь номера своего друга.Вик видимо ещё спал.Андрэ не стал его беспокоить и зашёл к себе.Постоял немного в дверях задумавшись и подошёл к окну.В комнате было слегка накурено,табачный дым ещё не полностью выветрился за прошедшую ночь.Открыв обе створки окна, слегка поёжившись от прохладного и свежего воздуха достал пачку сигарет и не спеша закурил.

Он задумчиво смотрел в окно,на копошащиеся улицы,падающий снег и думал.Он думал о том что не давало теперь покоя со времени утреннего кофе.Откуда то еле слышно доносились звуки музыки THE BEATLES.Он прислушался,улыбнулся и на несколько секунд застыл с сигаретой прикрыв глаза.

-Хороший знак,-подумал Андрэ.

-И снова будущее..

В этих мыслях было пожалуй что то.Что то загадочное,тревожное,и вместе с тем как то притягивающее что ли, наверное своей неопределённостью и особенно с той точки зрения что нельзя было точно сказать,негативные ли это были мысли или же наоборот.И в этом видимо была какая то особая прелесть,всё же на душе было в целом спокойно и умиротворённо.А это так,некий фон.

-Должен же быть какой то фон у моего настроения.Тут Андрэ снова улыбнулся,глубоко затянулся и затушил сигарету в пепельнице на столе.

Он лишний раз оглянулся на свой номер.Не богатое скромное убранство,стол,шкаф да кровать.

-А что ещё чёрт возьми нужно?Всё в порядке.Всё будет хорошо.

И с этим выводом Андрэ достал небольшой блокнот,ручку и сев за стол стал что то писать.Через пару минут взлял гитару и наигрывая какую то мелодию,погрузился в свой мир.

В дверь постучали.Увлёкшись своим занятием Андрэ не сразу услышал стук.Отряхнувшись он крикнул:

-Открыто.

В комнату зашёл Вик.

-Доброе утро!-Широко улыбаясь приветствовал Вик своего друга.

-О,доброе утро!Как спалось?

-Да вроде хорошо,-спасибо!А ты как?

-Да и мне не плохо.Ну что,готов к новым свершениям?

-Абсолютно!-Не переставая улыбаться,Вик подошёл к столу.

-Чем занимаешься?

-Да так,кое что записываю,не важно.Ну что,что будем делать?

-Да что тут думать,сейчас приведу себя в порядок и вперёд!

-Ок,договорились.

-Тогда жду,-подитожил Андрэ.

-Салют.И Вик закрыл за собой дверь.


Через несколько минут,Андрэ и Вик спускались вниз по большой и такой же  древней как и всё здание лестнице. Исторический дух навевал странные и местами мрачные мысли об этом загадочном месте.Казалось призраки прошлого неусыпно наблюдают за каждым их шагом.Хотя пожалуй,это было скорее какое то светлое ощущение нежели страх или беспокойство.Они спустились к администратору,отдали ключи и пожелав взаимно удачи вышли из гостиницы.




Andre.18.02.2013

Пронзительные рассказы из шести слов

Пронзительные рассказы из шести слов

Однажды Эрнест Хемингуэй заключил пари, что сможет написать самый короткий трогательный рассказ в мире. Он выиграл спор: «Продаются детские ботиночки. Неношеные» («For sale: baby shoes, never worn»). С тех пор многие пытаются повторить его эксперимент и составить целую историю из 6 слов, способную тронуть и удивить читателя (в переводе может быть на слово больше или меньше).

Незнакомцы. Друзья. Лучшие друзья. Любовники. Незнакомцы.

«Вы ошиблись номером», – ответил знакомый голос.

Пассажиры, сейчас с вами говорит не капитан.

Я встретил родственную душу. А она – нет.

Продаю парашют: никогда не открывался, слегка запятнан.

Это наша золотая свадьба. Столик на одного.

Сегодня я снова представился своей матери.

Путешественник еще подавал сигналы. Земля – нет.

Я принес домой розы. Ключи не подошли.

Моя мама научила меня бриться.

На разбитом ветровом стекле было написано «Молодожены».

Наша спальня. Два голоса. Я стучусь.

Я спрыгнул. А затем передумал.

Моё отражение только что мне подмигнуло.

Извини, солдат, мы продаем ботинки парами.

Он кормит из бутылочки убийцу своей жены.

Воображал себя взрослым. Стал взрослым. Потерял воображение.

Хирург спасает пациента. Пациент благодарит бога.



ФотоТОП 10 - № 1

В последнее время меня все чаще упрекают, что фото мои малохудожественные.
Что мне нужно более вдумчиво относится к выбору фото для публикации.
Что мои посты перегружены однотипными работами.
Я всегда прислушиваюсь к критики. Но только аргументированной, с примерами.
А если человек пишет, что фото -"гав.о" и больше ничего, то я всегда спрашиваю-аргументируйте...

Скажу в 10001 раз. что жанр у меня ФОТОПУТЕШЕСТВИЕ или ФОТОРАССКАЗ.
Я приглашаю читателя с собой на прогулку по интересным и красивым местам, а фото являются связующим звеном в этом рассказе. Мы идем от фото к фото.
Поэтому конечно среди фоторяда встречаются обычные фото,но они необходимы для этой темы.
Но и согласитесь в каждой публикации все же есть 2-3 художественных фото.

Поэтому я принял решения, что буду делать подборку красивых фото. Красивых с моей точки зрения, да и не только с моей.
Они абсолютно не связаны друг с другом..
Просто красивые картинки.
Как часто будет эта рубрика, не знаю....Раз в месяц, раз в квартал.....А может и чаще))) не знаю..
под настроение...
Сегодня выпуск №1

Ловец солнца


[ Читать дальше ]

Запах рук подруг (нетленки из прошлого)

Занимался сегодня всякой мелкой фигней - чинил одну юсбишную штуку, жарил кукурузные блины, делал баклажаново-овощную икру. А потом сел отдохнуть за комп и откопал ностальжи аж за 2011-го год. Перечитал, почти прослезился. А ведь это еще до всех этих событий с Крымом и прочей хуетой, от которой не то, что прослезишься, а и в петлю залезть порой хочется... 

Лохматые воспоминания и запах рук подруг

Когда-то давным-давно был у меня любимый личный парикмахер - Алка Киселёва. Это еще Алисы не было вроде. А может даже до женитьбы еще. Слишком давно было. Лет 25 назад, как минимум. Сейчас Алиса уже давно сама замужем а я постепенно готовлюсь к роли деда.

И, так уж повелось с незапамятных времен, что была Алка и моей пациенткой и одной из лучших подруг. Это у меня фирменное. Практически все друзья (или вообще все) - пациенты или их половинки, родители и дети. А познакомились мы с Алкой в парикмахерской по запаху. Про запах я писал уже тут и тут. Алка, срезая мне лишние кудри, унюхала во мне доктора (я был после полутора суток дежурства), а я в ней друга. Познакомились с первого нюха прямо на ее рабочем кресле (парикмахерском) и сразу же начали беззастенчиво дружить. С обнимашками и провожаниями домой с периодическим посещением кресел друг друга. Она ко мне и в Курман ездила за 70 Км на электричке (на гинекологическое кресло). Это еще до начала мутных 90-х было. Вместе пережили много чего. И рэкет и кризис и вообще много чего с больших букв М и Ж. Бывало и так, что уходя из дома в загул, у нее двадцатку зеленых втихаря от жены и Толика (ее мужа) стрелял. Ну всяко бывало. Бывало я и ее выручал и не раз и не два. История давняя и вросшая в меня напрочь. Почему вдруг сегодня впомнил, ХЗ. Может стричься пора. Ну вспомнил и вспомнил.

Алка - парикмахер от Бога. К ней домой ходили стричься в основном VIP-клиенты и я паравозиком по дружбе, несмотря на строгого мужа, который категорически был настроен. И естественно против. В общем, когда много лет спустя, мы с Алкой сделали, выносили и родили второго ее ребенка (от Толика), она из парикмахерской все-таки ушла и дома тоже принимать перестала. Даже друзей. Растворилась в ребенке и муже, пропитав насквозь материнским счастьем все окружающее пространство. Еще около года мне удавалось стричься у Ирки Аграновской - общей подруги из той же парикмахерской Наума на Москольце. Но и она потом исчезла из моей жизни, обретя долгожданное ПМЖ на земле обетованной, после рождения реббенка. (опечатка, но пусть останется)

Вот с тех пор я ни разу и не был в парикмахерской. Это уже около 8 или 9 лет. И чтобы не уподобиться длиннокосо-раскосым азиатам, стригусь с той самой поры сам. 

Как так? А как получается, так и стригусь - все равно к моей лохмато-полулысой неформатности и неизменной майке круглый год все давно привыкли. А вот по Алке скучаю здорово. Кстати, вспомнил! Иришке-то мы тоже киндера вместе делали и вынашивали. Как они там в Германии, интересно после очередного переезда? Вроде дочка была, насколько помню. А еще Анечка из парикмахерской. С ее проблемами до конца разобраться не успел,- жизнь и меня завертела и сама завертелась слишком уж быстро. Парикмахерская Наума осталась в далеком прошлом, приватизированная внебрачной отпрыссучкой очередного политического проститута. Народ приличный разбежался и стричься стало не у кого. А вот воспоминания и запах общения остался. 

Ах, как-же пахли Алкины руки, когда она стригла мне бороду! Даже снится иногда этот запах. Вернуться бы так лет на 20 лет назад и понюхать. И можно обратно.


Ps: сколько-же я не пользуюсь услугами паркимахера?- даже сложно вспомнить. Ну больше 15-ти лет точно. Можно попробовать перелопатить фотки начала двухтысячных. Скорее всего там найдется ответ.

В рамках проекта "Душа наизнанку недорого"
Карта Приватбанка - 5168 7573 2914 3327
МТС - 099-698-55-84
Map

Рассказ на букву "К" (из старого)



Кощунственная креативность криминального контингента.


Корабельные крысы корчились, капитулируя классически. 
Круто кончили...капец. 
Конечно,контуженные компаньоны крышевали коряво. Конечно, коррупция... Кляузники конченные. 
Какой козел копает? Курильщик Клементий? Копролалист Константин? Козлиная кретинка Ксюха? 
Кровоточащая коньюнктива крокодила канючила капалкой конгломерата кооперативных компонентов. 
Километры клейких клубков казались кинопленкой, крутясь калейдоскопом краеугольных камней.

Камердинер Клаус кликнул кота, - Конфуций, кыс-кыс...
Конфуций кровожадно кашлянул. 
Кашлянул, как крякнул, кретин!,- косясь, картинно крикнул коту камердинер Клаус, кривляясь кожей. Каунтиненс (countenance). 
Казенные кобылы крепкими копытами ковыряли крапленый ковер Камерунской клиники. 
Какой, к кастрату, Камерун, какая клиника?
Козлиный крик кончился. Кудесник-клептоман клещами кромсал когнитивный кризис. Кленовый каподастр, крапленный крыжовником, космически крепчал. Какая колючая красота, класс! Крематорий копченых круассанов- клоака конъюнктурщиков. 
Кажется, кризис. Кончается креатив. Капец.
----
В рамках проекта "Душа наизнанку недорого" мои реквизиты: 
Карта Приватбанка - 5168 7573 2914 3327
МТС - 099-698-55-84 
Map

Невеста казака. 2 часть

— И вот представь, он мне и говорит: «Михал Ильич, ты не прав! Не брал я этот карбюратор!». А я ему: «Так а кто взял, шельмец ты эдакий, растуды его в подмышку?! Киплинг?», а он мне: «Во-во, Ильич! Точно! Ты сначала у этого немца своего спроси, а потом на порядочных людей наговаривай!». Так и сказал, вот чудило, представь! Не знает, кто такой Киплинг! А ещё механизатор! — голос отца звучал с кухни, пока Катерина зашивала его рабочую рубаху. — Кать, а ты где молоко брала? У Таньки Гаючки, что-ли?
— Нет, пап. У бабы Алёны, соседки. А что?
— Да прокисло вконец. А ты сразу в холодильник ставила?
— Сразу. Что ж я, совсем, что ли?
— Да нет, нет, конечно. Ну да ладно, ну его! Оставлю. Может, творог будет.
Зашив рубашку, Катя приготовила на ужин густой, наваристый борщ. Они с отцом поели, и довольный родитель всё нахваливал: какая, мол, у него дочь хозяйка замечательная выросла! Наелись, телевизор посмотрели и спать по комнатам разошлись.

В эту ночь она уже с нетерпением ждала его. Ей нравился его голос, нравились его чёрные усы, его большие, сильные руки. И он пришёл, как и вчера — такой же статный, такой же красивый.
— Что-то проголодался я с дороги, душа моя, — сказал казак. — Нет ли у тебя чего поесть?
Девушке было так легко с её ночным гостем — институтских парней она сторонилась, всё они ей были неинтересны. То слишком занудные, то излишне хулиганистые, то некрасивые. Не то, что этот. Недолго думая, пригласила она Максима в дом, открыла ему двери, и он, пригнувшись, чтобы не удариться головой о косяк, вошёл в сени, перекрестился. Девушка схватила его за руку и потащила в кухню, а из отцовской спальни выбежала Найда, и принялась обнюхивать гостя, пока Катя доставала из холодильника борщ и наливала его в миску, поставила на стол хлеб и блюдечко и голубую керамическую солонку.
— Ах, какой славный у твоего батьки пёс! Такой друг казаку всегда пригодится! — Максим возился собакой, а та виляла хвостом и довольно ворчала, в шутку пытаясь укусить его за руку — очевидно, запорожец животному тоже понравился.
Мигом прикончив борщ, парень вытер миску краюхой хлеба, которую бросил собаке.
— Хороша хозяйка! Славная будет мне жена! — Казак притянул к себе девушку и смачно поцеловал, прикусив ей губу. Катя вздрогнула от боли и неожиданности и, оттолкнув запорожца, прикоснулась к ранке. Во рту стоял солоноватый привкус крови. Максим громогласно рассмеялся и Катя проснулась.

«Наверное, сама во сне прикусила», — думала девушка, разглядывая в зеркало тёмно-бурое, слегка опухшее пятнышко на губе. Она умылась, почистила зубы, причесалась, и заплела косу. День предстоял долгий, работы было вдоволь: половину огорода предстояло переполоть, в район за покупками съездить, а заодно — встретиться с институтской подружкой. Катя вышла из крохотной ванной и отправилась на кухню, где чем-то стучал отец.
Михаила Ильича она застала за необычным для столь ранней поры занятием: отодвинув от стены холодильник, он копался в его потрохах, проверяя трубочки, на полу вокруг холодильника валялись инструменты.
— Паааап? — вопросительно протянула Катя.
— Ой, Кать, проснулась уже? А я тут с этим идолищем железным воюю. Сломался, поганец, наверно. Я утром борща твоего хотел покушать, достал, понюхал — скис! Главное, другим продуктам — ничего, а борщ скис к такой матери, а я ж его вчера сам в холодильник ставил. На нижней полке, видать, не морозит совсем. Надо бы Василича позвать. Может, вместе чего скумекаем… — отец всё продолжал говорить, а сердце девушки неприятно кольнуло, в висках барабанной дробью забилось чувство тревоги, к горлу подкатил неприятный комок. Она подошла к хлебнице, открыла резную деревянную дверцу и извлекла полбатона вчерашнего хлеба. Хлеб сморщился, тут и там его покрыли пятна серо-зелёной плесени.
— Вот это да! — воскликнул отец, вытирая руки о полу рубахи. — И хлеб пропал! Что за жизнь, куда на хлебзаводе смотрят?
— Это не на хлебзаводе смотрят, папа, это… — хлеб с глухим стуком упал на половицы, а Катя уселась на табурет и залилась слезами. Отец тщетно силился её успокоить. Сквозь всхлипы и рыдания она рассказывала, рассказывала, рассказывала… О раскопках, о легкомысленном обещании, данном у ямы с костями запорожца, о своих снах, о том, как угощала Максима молоком, борщом, хлебом…
Отец слушал. Слушал и молчал. Как ни странно, но Катю это даже успокоило. К тому же пришла Найда и трогательно уткнулась узкой мордочкой в руку девушки. Катя засмеялась и погладила собаку, голос её охрип от слёз.
— Найда, ты стереги эту дурёху, пока я не вернусь, на тебя вся надежда. А ты, дочурка, сиди тихо, я тут к соседке схожу, — с этими словами Михаил Ильич вышел из дома.

Отсутствовал он часа два, а потом вернулся в компании бабы Алёны. Старушка улыбалась и несла в руках что-то, завёрнутое в чистое полотенце. Катя с интересом разглядывала бабушку: та была одета во всё новое, даже обувь на ней блестела, как будто только из коробки. Бабулька извлекла из своего узелка свечу, какие-то травы, связанные в пучок и старый нож с деревянной ручкой. Перекрестилась на все стороны света, бормоча что-то себе под нос, зажгла свечу и обошла с ней все комнаты дома, не прекращая бормотать. Она крестила свечой окна, печь, двери и ляду, ведущую в подпол. Потом вошла в сени, подожгла свои травы, и ароматный дым наполнил все помещения. Кате стало невероятно легко дышаться: все заботы, казалось, упали с её плеч. Когда свеча почти прогорела, баба Алёна трижды провела лезвием ножа по пламени, а затем, потешно вскарабкавшись на принесённую отцом скамеечку, с силой вогнала нож сверху в дверной косяк, прямо над дверью, что вела из сеней в дом. В тот же миг свеча потухла, а соседка, крякнув, спустилась на пол.
Она уселась на скамеечку и попросила воды. Катя принесла ей с кухни кружку, и старушка с жадностью выпила всё до последней капли. Затем она долго объясняла Кате, что ей следует делать, если вновь придёт её сватать покойный запорожец…

— Катерина! Душа моя, сердце моё, отворяй скорее! Сил моих нет без тебя жить, и свет мне больше не мил без тебя, — его голос зазвучал, как только Катя сомкнула веки. 
Она отворила дверь и он, войдя с улицы в сени, перекрестился и окинул помещение взглядом.
— Собирайся, милая. Нам путь неблизкий предстоит, рано выходить надо, панотец (священник) ждёт давно, — поторапливал её казак.
— Да ты погоди, сокол, — отвечала девушка. — Давай поедим на дорожку. Не годится голодным в путь пускаться. Только вот есть в сенях будем — в доме отец спит, слышишь? Вон, и стол я тебе тут поставила.
Сквозь приоткрытую дверь из глубины дома доносился храп. Не дожидаясь ответа, девушка пошла на кухню и высыпала в миску землю, которую оставила баба Алёна, взяла с полки самую большую кружку и, взболтав, вылила туда мутную, дурно пахнущую болотную воду. Вздохнув и успокоив дрожь в руках, Катя вернулась в сени, где её ждал казак. Вид у него был странно растерянный.
— Вот, милый, каши да пива тебе принесла.
— А ты, сердце моё? Не сядешь со мной?
— А я сухарик погрызу, — девушка извлекла из-за пазухи переданную соседкой проскурку, и откусила кусочек.
Казак ел землю так, вроде это действительно была каша, запивая болотной водой, как пивом. Катя в ужасе смотрела, как во рту запорожца исчезают полные ложки чернозёма, скрипевшего на его зубах и окрашивающего их в черный цвет. Тут уж будто сама кожа его посерела, а усы и чуб из угольно-чёрных стали светло-серыми. Его белый левый глаз казался теперь совсем уж неживым, хотя… Это же был не левый, а правый глаз!
— Что такое, милая? — казак повернулся, глядя на неё мёртвым взглядом. На месте шрама на его лице зияла кривая прореха, из которой сочилась тёмно-бурая, смердящая кровь. — Ужель стал я тебе не люб?
Девушка вскрикнула, вскочила на ноги и молнией ринулась в дом, захлопнув за собою дверь, ведущую в сени. Сердце бешено колотилось, руки тряслись, слёзы брызнули из глаз, и Катя затараторила заученный на память заговор:
— Что я обещала, то кошка украла, то птица унесла, собака забрала. Забрала, перегрызла, в огороде зарыла. Теперь тебе ко мне не ходить, меня не сватать, в чистом поле у тополя землю есть да на гадком болоте воду пить. Сгинь, сгинь, сгинь! Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков, аминь!
Затаив дыхание, она прислушалась. За дверью кто-то тихонько застонал, трижды топнул ногой, ударил кулаком в дверь, заставив Катю сдавленно вскрикнуть. Из щели между косяком и дверью послышался шёпот, обдавший дрожащую от страха студентку могильным холодом:
— Не забуду я тебя, Катерина. Час настанет — с того света вернусь. Ты меня забудешь, а я рядом с тобой буду.
Потом из-за двери послышались торопливые тяжёлые шаги, Катя глубоко вздохнула, утирая слёзы, и только тут поняла, что там, в сенях, осталась Найда! Она всё вертелась у неё под ногами, пока девушка накрывала на стол. Пересилив страх, Катерина распахнула дверь, но ни собаки, ни запорожца в сенях не было, лишь слабо покачивалась в скрипучих петлях входная дверь. Катя открыла рот, чтобы закричать, позвать собаку, но... Проснулась.

Отца в доме не было. Катя обошла весь дом, но нигде не смогла его найти. Она вышла во двор, но и там не обнаружила и следа Михаила Ильича. Найды тоже нигде не было видно. Она волновалась за собаку и за папу, всё произошедшее с ней казалось одним кошмарным сном, который никак не хотел заканчиваться. Катя побрела вдоль по улице к сельсовету, затем пошла к пожарной вышке, но и там никого не обнаружила. Она вернулась домой, прибралась, оставив на всякий случай нетронутым нож, всё ещё торчавший из дверного косяка. Сотню раз проклинала она себя за бездумно данное тогда, над казацкой могилой, обещание.

Отец вернулся только к вечеру: грустный, усталый, в запылённой одежде. Он рассказал, что рано утром сквозь сон услышал, как хлопнула дверь, и как Найда ринулась на звук. Он встал следом, но было уже поздно, собака убежала. Как ни искал он свою любимицу, да так и не нашёл — Найда будто испарилась, выбежав за дверь в сени. Может, собака, повинуясь неведомой прихоти природы, оставила любимого хозяина, а может, уставший от одиночества призрак запорожского казака Максима забрал пса себе. 
Как бы то ни было, но собака так никогда и не вернулась домой. Прошёл учебный год, и вот, снова собираясь на побывку в родную деревню, Катя подобрала на улице, прямо возле общежития, чёрного котёнка с умилительными белыми лапками и белым пятнышком на лбу. Он трогательно бежал за девушкой, пока та с чемоданом шла к автобусной остановке. Сердце студентки не выдержало, и она взяла кота с собой. Котёнок оказался смышлёный, ласковый и игривый, Катерина очень к нему привязалась. Правда, уже позже выяснилась одна неприятная особенность — кот ничего не видел левым глазом…
Сторінки:
1
2
3
4
5
6
7
8
23
попередня
наступна