Да, в Гестапо умели развязывать языки, в этом она убедилась сполна, проведя на допросе несколько часов. Она устала, ей было страшно и хотелось домой. Но даже слезы, вечное оружие женщин, ей не помогли. Раньше, когда она плакала, мужчины тут же принимались утешать ее, подавали ей платочек и исполняли все ее желания, а теперь они били ее по щекам и орали, чтобы она прекратила реветь и действовать на нервы. Она никогда в жизни не подумала бы, что немецкие мужчины могут быть такими.
— Пожалуйста, дайте мне воды. — жалобно попросила она. — Я хочу пить.
— Ты не получишь воды, пока не расскажешь нам всю правду. — жестко ответил офицер, который вел допрос.
Да, конечно же ей никто не поверил. Все считали ее сумасшедшей негритянкой, но стремились узнать, как она попала в квартиру немецкой женщины и что сделала с хозяйкой. Ее считали не только сумасшедшей негритянкой, но еще и преступницей, а это было страшно вдвойне. Она поняла, что не выйдет отсюда живой, если чего нибудь не придумает... что нибудь такое, во что они поверят...
— Хорошо, я признаюсь. — всхлипывая проговорила она. — Я пришла туда, чтобы убрать квартиру. Я часто делала уборку у госпожи.
— А вот это уже больше похоже на правду. — усмехнулся офицер. — Так ты больше не утверждаешь, что ты заколдованная арийка?
— Нет. — опустив голову произнесла она.
— И где же хозяйка квартиры? И как ты объяснишь весь тот спектакль, который устроила?
— Я не знаю, клянусь! В квартире никого не было, когда я пришла, дверь была открыта, а потом пришел... тот офицер... и я просто пошутила... это была игра! Простите меня, прошу!
— Хм, игра? Пошутила, значит? Да как ты вообще посмела прикасаться к арийскому мужчине? Ты, обезьяна, ты себя в зеркале видела? — и он рассмеялся, вместе с другим офицером, стоящим в стороне, в тени. Когда тот, второй, вышел из тени и подошел к ней, она не смела поднять голову, слезы обиды и унижения душили ее.
— А как ты вообще оказалась в Берлине? — спросил он ее.
— Я родилась в Берлине. — тихо проговорила девушка.
— Странно. — задумчиво произнес мужчина. — Разве мы еще не все здесь очистили от грязи? Ну ладно, допустим, ты говоришь правду. И ты действительно приходила делать уборку. Но где ты живешь? Почему у тебя нет документов и нет никакой информации о тебе, нигде?
— Я не помню. Я ничего не знаю. — пролепетала несчастная девушка. — Я вам все рассказала. Отпустите меня, пожалуйста.
— И куда же ты пойдешь?
Она молчала.
— Посмотри на меня. — приказал он.
Негритянка подняла голову и взглянула в его голубые глаза, чистые, как небо. Какой же он красивый. Она невольно залюбовалась его мужественной, арийской красотой. Он был совершенным, без изъянов, идеальным... но смотрел на нее с такой холодностью и презрением.
— Да я же говорил, она сумасшедшая. — сказал ему офицер, сидящий за столом. — В любом случае, с ней все решено. Если мы еще не избавились от всей грязи, то как раз пора это сделать.
— Да, конечно. Красивый ариец в задумчивости прошелся по комнате, снова взглянул на заплаканную негритянку, что умоляющими глазами, полными восхищения, смотрела на него, словно бы ожидая от него благородного жеста, и сказал, будто бы вдруг вспомнил:
— Ах да, мне в дом нужна новая служанка. Говоришь, умеешь хорошо убираться?
— Да. — кивнула перепуганная девушка.
— Ну что ж, пока что я возьму эту зверушку к себе, до выяснения всех обстоятельств. Может она еще на что нибудь сгодится.
— А что с твоей прежней служанкой? Кажется, у тебя была какая-то еврейка? — поинтересовался его товарищ.
— Да, была. Но я пристрелил эту сучку. Она плохо справлялась со своими обязанностями.
— Понимаю. — рассмеялся мужчина. — Эта полоумная вряд ли справится лучше. Но можешь попробовать...
Так наша героиня попала в дом к прекрасному арийцу из Гестапо. Когда он привез ее и объяснил ей ее обязанности, девушка все еще была так напугана, что лишь безропотно кивала головой, но едва оправившись от шока, она вернула себе самообладание и некую гордость. Что ж, даже если она и проклята, и обречена жить в обличье унтерменша, но вести себя она будет, как арийка! Этого у нее никто не отнимет!
Горделиво вскинув голову, она принялась осматривать дом, в котором волей судьбы ей придется жить в ближайшее время. И он пришелся ей по вкусу. Это был шикарный, роскошно обставленный особняк, с множеством свободных комнат, одну из которых она выбрала для себя. Но когда хозяин дома узнал об этом, то заявил, что она не будет жить в этой комнате. Комнаты для прислуги на чердаке.
— На чердаке? — ужаснулась она. — Но я не могу жить на чердаке!
— Да неужели? Какие мы нежные! — поддразнил он ее. — А твои предки-обезьяны жили с комфортом в африканских джунглях?
— Не смей дурно отзываться о моих предках! — вспылила она. — Мои предки были чистокровными германцами, как и твои.
— О, так ты опять взялась за старое? — с раздражением переспросил он. — Это может мне надоесть, весь этот твой бред. И ты отправишься вслед за своей предшественницей!
— Что, пристрелишь меня, арийскую женщину, так же, как пристрелил мерзкую еврейку?!
Она заметила, как нервно сжались его нордические скулы, а рука потянулась за пистолетом, но злость, переполнявшая ее, переборола даже страх.
— Может быть я и выгляжу, как недочеловек, но в душе я такая же арийка, как и ты! Можешь убить меня, но унижать не смей! Он сжал пальцы в кулак и непонятно по какой причине сдержался, сделав над собой невероятное усилие.
— Я не стану убивать тебя сейчас. Дам еще один шанс. Будем считать, что ты сегодня просто... слишком переволновалась. Но в следующий раз я всажу пулю в твой тупой, черный лоб. Если ты думаешь, что твоя жизнь имеет хоть какую-то ценность, то ты очень ошибаешься. Я просто не хочу искать очередную прислугу. Но если из твоего мерзкого рта вылетит еще хотя бы одно слово, то я все же сделаю это, но тогда ей придется потрудиться, как следует, оттирая от пола твою кровь.
Выходя из комнаты, он кликнул экономку.
— Проследи, чтобы этой мартышки здесь не было. Ей не место в моих комнатах. Ее место на чердаке!
Девушка задыхалась от негодования. Никогда в жизни ни один мужчина не разговаривал с ней в подобном тоне, ей никогда не приходилось выслушивать таких оскорблений, ее никогда еще так не унижали. Она вообще никогда не видела немецких мужчин такими. Оказывается, арийцы способны на грубость, на жестокость по отношению к женщине? На ее лице все еще остались следы от ударов, явное тому доказательство. Она была такой обессиленной, такой измученной, что не могла больше пререкаться даже со старухой-экономкой, и покорно последовала за ней на чердак...
Кровать была узкой, твердой и неудобной, поэтому она долго не могла уснуть, несмотря на усталость. Она все думала о том, что же ее теперь ждет, какое будущее? Никто теперь не видит в ней женщину, никто не видит в ней даже человека. Видел бы ее этот ариец в настоящем облике, он вел бы себя совсем по другому. Но глядя на нее он видел перед собой лишь уродливое существо, к которому невозможно испытывать ничего, кроме презрения. Она бы предпочла, чтобы он застрелил ее, нежели смотрел на нее вот так. Почему же он этого не сделал? Она не могла найти этому объяснения. Неужели пожалел дерзкую негритянку, осмелившуюся перечить ему? Она вспомнила, что и там, в Гестапо, он не бил ее. Может быть он не может поднять на нее руку, потому что его душа чувствует ее душу? Не может же он причинить вред немецкой женщине! От этой мысли ей стало немного легче...
