Часть третья
Дух молвил,
свой взгляд эфирный устремив
на Королеву Чар : "О, Фея!
благодарю тебя.
Я награждён тобой сполна,
обучен прочно и навеки. Знаю
минувшее, и потому смогу сложить
завет на будущее, дабы люди
урок ошибок извлекли
из глупости былой, ибо
коль вволю радости тебе,
душа людская не желает рая
опричь земного своего".
МАБ:
Переменись, растущий Дух!
Ещё под спудом вдосталь
всего. Ты знаешь, человек велик,
ты ведаешь, сколь туп он;
уж изучи, каков он есть,
сколь высока, изведай,
судьба, что Век неугомонный
готовит всяк живой душе.
Заметь возвышенный дворец, что посреди
столицы людной той вознёсся тьмою башен,
и сам похож на город. Патрули
угрюмых часовых рядами строго
окружи`ли его, насельцам чьим
век воли не видать, несчастным: разве ты
не внемлешь стонам си`рот, плачам
тех, кто без друга жив? Идёт сюда
Король, под цепью золочёной, нею
душа его прикована к нулю, дурак,
которого дворовые монархом кличут, раб
страстей, и пошлых аппетитов, он
не слышит воплей нищеты, смеётся
над страшными проклятьями, что бедность
бормочет про себя; и тихое довольство
его сухое сердце греет, в то же время
голодных тысячи исходят криком ради крошек,
истоптанных его распутством на пирах нелепых:
а бедным спасти б от голода любовь свою;
когда об ужасах расслышит он, гримаса
готова уж благочестивая к лицу, она сокроет
стыда нечаянный румянец пухлых щёк.
Вот к обеду
величия, излишеств, тишины влачит он
усталый свой, нелепый аппетит. Иль злато
блистающих вкруг многих яств из всех краёв
способно одолеть пресыщенность? Неужто
весны богатство тут не ядовито? А порок
бесчувственный, упорный, обратит ли
еду в убойную отраву? Всё же счастлив
король, ведь поселянин в непосильных
трудах до самой темноты,
и с раннего утра в ярме
не пробовал сластей подобных этим.
Заметь разлёгшегося на тахте роскошной
его, чей воспалённый мозг
бирюльки мечет праздно; ах! дрёма
несдержанности сходит слишком скоро,
а совести бессмертная змея зовёт
свой ядовитый выводок к ночной страде.
Чу! Молвит он! о, видишь взгляд безумный!
Не упускай из виду смертника лицо!
КОРОЛЬ:
"Без остановок!
Пусть это вечно длится! О, смерть страшна,
желаю, хоть боюсь, обнять тебя! Ни мига
глухого сна! Покой благой дражайший,
почто темнишь свои белы одежды
уныньем нищеты? Почто таишься
со смертью, одиночеством, уроном? То ли
не люб тебе дворец мой? О, Святой Покой
почти меня хоть раз, пролей хоть каплю
бальзама душе моей увядшей!"
ФЕЯ:
"Тщеславец! сей дворец -- благое сердце;
Покой не замарает белой ризы
твоим общеньем. Чу! Он бормочет
не снами мучится, агониею многоликой,
что скорпионами терзает проки жизни.
Не надо ада, что терзает тело
заблудшего-- земля в себе
зло заключает и лекарство грешным,
способна уследить всемочная Природа
преступника свои законов,
и наказать его, известно только ей
сколь кары отпустить за грех.
Не странно ль то,
что этот негодяй горд во своём несчастье?
Ничтожеством своим доволен, скорпиона
пожирателя ласкает? Странно ль то,
что трон из терниев обжив,
сжимая жезл железный, замурован
в тюрьме приятной, чьи заслоны
хранят его от милостей и благ земных,
его душа гуманности не ищёт?
То ли натура нежная его ополчилась против
обузы власти? Нет, не странно это.
Да он, мужлан, весь в батюшку: живёт
и думает, и действует как он; незыблемый обычай
и протоколы коренятся
меж королём и добродетелью. Но странно
тем, кто не знает, что Природа не влечёт
грядущее из настоящего сама,
что не нашлось раба,
страдающего под гнётом извращенца,
ни бедняка, чьи дети голодают,
а ложе брачное-- проклятие одно,
которые очистили б престол!
Те мухи золотые,
что нежатся в сияньи при дворе,
жиреют с его гнили! что они?
Общественные трутни на спине
рабочего труда: измученный батрак
для них из почвы скудной выжимает
по горсти урожай; а тот бедняк,
что с виду жутче нищеты самой, всю жизнь
влачит во тьме кромешной шахт-- и умирает,
дабы насытить их величье; столь рабов
до обмороков горбятся, не зная
забот и горя лени.
Скажи, откуда короли и паразиты?
Откуда извращённый трутней род, который
причина рабского труда и нищеты
непобедимой тех, кто строит им дворцы
и хлеб насущный подаёт? Да, из порока,
из чёрного противного порока,
из грабежа, безумия, обмана, лжи,
из всесословной нищеты, из похоти и мести,
убийства. Паразиты сеют тернии везде.
А если б голос разума, он громок от Природы,
народы пробудил, и люд земной постиг бы,
что извращенья трутней суть разлад,
война, страдание, а добродетель
согласьем, миром, радостью жива;
Когда натура зрелая людей отвергнет
игрушки детские свои, померкнет
сиянье короля, чьё превосходство
тихонько сникнет, чей роскошный трон
пылиться станет в сокровенном зале,
где догниёт; а проявленья лжи
столь ненавистными, невыгодными станут
как ныне -- правды ремесло.
Где слава та,
что мощь чванливая земли
пытается увековечить? Дуновенье,
пинок шутливый Времени, одна волна
веков потока запросто сминают
блеск пузыря в ничто. Сегодня, ох!
тирана власть строга`, багровый взгляд его
разоры созерцает; властен жест,
что обращён к толпе. Приходит завтра!
Тогда власть гра`дине подобна, тает
на сме`рть себе. Взгляд гаснет, молния
в полнощном небе; замерла рука--
и стала червю кормом.
Поборник чистоты
униженный велик, не то, что короли
во пышности своей: живя, непобедим
добро души храня, он и на дне тюрьмы
свободен, гонит страх; дрожащий судия,
что властью облечён, старается впросак
связать неслабый дух, но если тот погиб,
то добрые глаза не излучают кротость боле,
и тянется рука лишь чтоб облегчить боль,
но красноречье палачей не в силах память
о жертве очернить. Да! гроб ему
взор погасил, а смерти злой мороз
истратил мощь его, но славы стяг нетленный,
что распростёрла добродетель над могилой,
и память неминучая о муже том,
что королям умы бередит, счастье
дущи его, что долг земной страданьем искупила
не минут никогда.
Не человек, монарх Природе неугоден,
нахлебник, не творец, ведь королевскими
и свиты их руками шулерскими мечут
пороки и нищета не карты, колья. Человек,
что жив в добре, не присягнёт позору.
Чуме опустошающей подобна власть:
касаньем раздаёт заразу; послушанье--
бич гениев, добра, свободы, правды,--
рабами делает людей, а образ человечий--
подвластным инструментом.
Когда Нерон,
над Римом полыхающим дикарски весел,
как враг живому, пил несытым слухом
агоний крик, озирал
разбег ужасного разора, чуял
в душе своей новорождённый смысл
разрухи, трепетом живущей,
ты думаешь, величие монарха
возвысилось над добротой? А если Рим
в одном порыве не низверг тирана,
порфиру жалкую не смыл потоком крови,
расстроила ли кротость план Природы?
Взгляни на землю ту:
златые урожаи спеют, солнце щедро
дари`т тепло и жизнь; плоды, цветы, деревья
растут вовсю; всё излучает там
согласье, мир, любовь. Простор тот
Природы молвит языком, речёт,
что счастью и любви покроно все, да
не человек. Он меч куёт,
который низлагает его волю; кормит
змей-сердцежоров для своей груди; возносит
тирана, сытого его бедой,
агонией его живущего. Иль солнце
сияет в одиночестве великом? Иль серебро
луны на королевских куполах спят слаще,
чем на соломенной стрехе? Или Мать-земля,
наставница рабочим сыновьям,
трудом и потом добывающим дары её,
добра лишь к малышам сопливым,
которые, живя на всём готовом, из мужчин
игрушки делают для прихотей своих,
в самодовольстве отвергая мир,
мужчинами ценимый лишь?
Дух Естества, о нет!
Твей основы чистый оттиск бьётя равно
в любой груди, где ты воздвиг
свой трон непрекословной власти.
Ты судия над теми, чей порыв
недолгой, хрупкой власти человека
бессилен словно ветер,
что зря минает;
а трибунал твой выше
позорища людского правосудья, точно так же
Бог превосходит человека!
Дух Естества (Nature,-- Природы, у меня эти два имени-- синонимы,-- прим.перев.), ты жизнь
сообществ нескончаемых;
душа могучих сфер тех,
чьи без числа орбиты лежат в Небесном омуте безмолвном;
душа малейшей твари,
отрада жизни чьей--
лишь миг сиянья солнца, что в апреле;
подобно им, пассивным, человек,
не сознавая, всё к тому ж стремишься,
тебе судьба подобная грядёт,
придёт, созрев, наступит скоро;
её ты засыпаешь закрома,
бескрайние, чьих очертаний совершенство
незыблемо вовеки, для тебя!
Часть четвёртая
Прекрасна ночь! дыхание зефиров,
питающих нектаром майским вечер,
заметно оттеняли разговора дух высокий
довлевший над недвижной сценой. Иссиня чёрный небосвод,
усеянный невыносимо яркой зернью звёзд,--
на нём луна великая вне облаков вздымалась,--
казалась балдахином, что любовь простёрла
над спящим миром. Милые холмы,
одетые в парчу нетоптанного снега;
утёсы тёмные в сосулечном наряде,
незыблемо белеющем так, что лунный свет
не в силах желтизной окрасить их; уступ,
где башня старая, чьё знамя полощется во тьме
столь праздно, что увлечённому воображению сдаётся
метафорой покоя, -- таков пейзаж,
для грёзящее одиночества к согласью
души взлететь повыше сфер земных,
где тишина нетронутая лишь доступна,
столь холодна, блистательна, тиха.
Удел дневной
в широтах южных за тишайшим океаном
улыбку сладкую дари`т; ни вздоха
над гладью глубины; восхода облака
цедят лучи проснувшегося дня;
Венеры лик на стороне закатной
прекрасно бледен. Утро наступает:
за тучей туча, всё темней сгущаясь,
над потемневшим океаном вскачь; утробный рёв
далёких гро`мов жутко раздаётся;
Возносит буря крылья надо тьмой,
что облекает пену буйных волн; безжалостнейший враг
с ветрами, молниями мчится за добычей;
зевает бездна, -- отыскал себе могилу
корабль в уступах скал.
Отколь, ах! тот пожар,
которым небосвод горит? багровый дым
марающий луну из серебра? Погасли звёзды
в темноте, а чистый, блёсткий снег
едва мерцает в наступленьи мрака.
Услышьте дерзкий рёв, порывы чьи,
в ущельях эхо непрестанно множит,
Полно`чь на троне шатком сотрясая!
Вот прибывает смутный гам, гремит
что разрывающаяся граната;
последний луч-- крик, вопли, визг,
лязг непрерывный и набег мужчин,
от ража пьяных; громче, пуще
раздор и смута; вот, старуха-Смерть
сворачивает сцену, надо всеми,
кто победил, кто бит, кладёт покров:
кровавый и холодный ужас. Изо всех,
кого луч убывающий видал в цветущем здравьи,
в расцвете буйных сил; из всех сердец,
что бились жизнью терпкой на закате;
сколь мало уцелело трепеща!
Всё ныне-- тишь глубокая, нет, ужас,
зловеще спящий накануне бури.
Спасайтесь, если буйный вой вдовы-любви
дрожа готов взорваться, или стоном
исходит слабым, оттого иные души
вон вырываются из вязких тел,
захваченных вращеньем сил небесных.
Рассвет седой
белеет на печальной сцене; серный дым
клубится вдаль с метелью-ветром,
а утра ледяного яркие лучи танцуют
по блёсткам снежным. Тут кровавые следы
до самой гущи леса, скрюченные руки
остывших стражников, чей строгий вид
и Смерть переменить бессильна, метят жуткий путь
ушедших победителей; далече--
кострище чёрное, где табор гордый их стоял.
В лесу том узкая долина есть,
где каждая сосна хранит своей тьмы долю ото дня,
колышется над стражника могилой.
Ты содрогнулся,
восходящий Дух! чураешься земного?
я вижу, тени страха и сомнений кроют
твой облик стойкий; погоди,
причина есть страданью твоему--
найдутся выход и возмездье для него.
Природа зла людского, что возводят
и короли при власти, и трусливые рабы
бесчисленными преступленьями своими
не проливает кровь, разруху не несёт
краям, погрязшим в розни.
Причина войн-- попы и короли,
сохранность чья-- вовек людское горе,
величие которых-- корень войн. Пускай топор
ударит в корень-- рухнет древо яда;
а где его испарина горячая осела, там
разор и смерть, и горе, миллионы тел
лежат, насытив змея, кости их
белеют на пожарижах, в воронках:
пусть сад взрастёт, да превзойдет Земля
Эдем мифический.
первые на русский!) Терджимана Кырымлы 
оригинальный текст поэмы см. по ссылке:
http://www.marxistsfr.org/archive/shelley/1813/queen-mab.htm
