Солнце уже сваливалось за щеточку трав на холме, что за яшиным центром, но Витька все равно полез вверх по узкой тропинке. Камеру повесил на шею и прижимал рукой, чтоб не болталась, не стукала. Лез к ветру и в уходящий свет, понимая, что снять живую зеленую воду не сможет, совсем внизу стемнело. Но лез.
  Иногда, спохватываясь, пытался обдумать, что делать дальше? Получается, в плен его взяли? Вот так запросто, паспорт в чужом сейфе и оставайся, мастер, иди на побегушки к местному царьку. Но мысли не думались, ветер выдувал их из-под перепутанных волос, потому что посмотреть сверху на воду казалось очень важным, самым-самым важным. Да и кого спасать? Наташку, что украла его вещи и теперь смотрела, не видя, равнодушная ко всему, кроме своего повелителя и его водки? Себя? Ну, себя-то несложно. Уйти пешком завтра на маяк, попросить Николая Григорьича отвезти в город и сдаться там в милицию - потерян паспорт, украли деньги. Сколько их там было-то, денег. И уже всерьез отправить письмецо Степке, он вышлет. Или приедет.
  Но как же вода? За те два дня без фотоаппарата Витька вдруг понял, что был дураком, надо было не выпускать из рук - снимать и снимать. И не отвлекаться ни на что. А с другой стороны, что же, картинки важнее людей?
  Наверху встал на самом краю. Смотрел вниз, в почти черный провал, окаймленный неровными челюстями каменных грядок в воде, и видел, как вспыхивают, горя изнутри, бешеные кольца зелени, как светом рисуются завитки пены. От того, что видно было плохо, казалось, вода шипела громче, у самых ушей, а может быть поменял направление ветер и уже не завывал в щелях каменного лабиринта.
  Витька открыл камеру и сделал несколько снимков. Просто так, зная - не получатся. Не удержался просто. И пошел в сумеречный лабиринт. Уже знал, не пойдет на маяк. Успеется. Побудет несколько дней, и в самом деле, потянет резину, послушает Яшину философию. И будет снимать и снимать, все подряд. Надо только отстраниться от всего, молчать, не вникать. Уходить утром, одному, на весь день, чтоб только воздух, свет и камера. А когда Яша поймет, что не сгодился ему фотограф, как-нибудь договорятся.
  И на выходе, щурясь на никак не уходящее солнце, споткнулся глазами и мыслями о скорченную на валуне фигурку. Покраснел жарко, поняв, что о Ваське забыл совсем. И, решая свою судьбу, не думал о том, что было обещано малому и скреплено пожатием измазанных кровью рук.
  Васька не встал,только глянул и снова опустил голову. Витька присел рядом.
  - Ты меня так и ждал?
  - Ну да. Да ты же недолго. Я думал, еще посижу, пока солнце, и пойду, если ты там ночевать...
  - Не хочу я там ночевать.
  Васька помолчал. Сказал неловко:
  - К нам нельзя вот. Мамка ругается, Машута теперь на ней. И я ушел на весь день почти, не помогаю.
  - А мне адрес дали, сказали там переночую. В селе. Дом тридцать два на главной.
  Васька повеселел.
  - Так не уедешь? Ты правда, останешься еще?
  - Да.
  - Ну пойдем, пойдем я отведу тебя. Я знаю, где это. А тетя Лариса, она ничего так. Пирожки у ней вкусные. Одна живет щас.

Дальше

 Разъезженная грязь дороги сверкала на солнце рыжими полосами от тракторных колес, похожих на отпечатки доисторических скелетов. Блестела коротеньким мехом инея, который прятался в тенях, но солнце лезло, заглядывая туда и, подарив блеска, превращало иголочки в мокрое.
Шли рядом по краю дороги, вдоль облезших зимних кустов и неожиданных астр, стоящих грязными пучками у заборчиков. Как бывшие красавицы, что когда-то цвели, а теперь вянут невидимо под вечной косметикой. Белые и фиолетовые, розовые.
Их провожали взгляды закутанных в серые платки женщин в огородах, ленивый лай собак из-за штакетника, говор телевизоров из распахнутых в солнечный день сеней. Черный псинка, весь состоящий из рьяности, погнался следом, захлебываясь, но Василий присел, протягивая руку к грязи, и сторож, взвизгнув, удрал. Ученый, камней боится. Витька вспомнил, давно-давно, в чужих поселках они так же спасались от собак и хохотали, приседая на ходу.
Вдруг затосковал по детству. Не любил его вспоминать, потому что выбирать памятью не умел. Но вспомнил сейчас не детские горести, которых у каждого - полный карман, на всю жизнь тяжелый, а вспомнил огромный мир, весь из неба, воды и степей, из ветров и упрямой рыбы, валящейся через серый борт байды. И, оглядываясь вокруг, уговаривая себя, что вот же этот мир, почти и не изменился, заскучал по тому, что изменилось - ушло ощущение полного права себя в этом мире. Раньше был просто частью мира, такой же, как песок и скалы. Теперь - ходит отдельно.
Подумал о Степке, о том, что рыжий в столице выглядит деревенщиной, но неправда это, потому что здесь, в измазанных глиной сапогах, тонущих в ртах дороги, невозможно представить Степку. А вот изящную красотку Тину Тин, его Танечку, вполне. Кровь в ней не городская. Сойдет, нащупав ступеньку носком итальянской туфельки, ступит на рыжую дорогу, и - пойдет себе. Разве что остановится разуться, - обувку не испортить.
- ВЕрхом хочешь?
- Что?
- Через скалу?
Витька обошел яичного цвета мытый жигуленок, приткнувший морду в ворота крайнего дома, раскланялся с хозяином в старой нейлоновой куртке и лыжной шапочке, тот смотрел напряженно, удерживая на лице обязательную улыбку. Оглянулся.
Улица теперь сужалась там, откуда пришли. Прилипал к узкому хвосту светлый песок пляжа, а с другой стороны мамонтовый холм чесал его кустами. И по длинному тулову, расписанному рыжими ямами и рваными кочками, как в детской книжке про чудо-юдо рыбу-кита, натыканы были: машинки у ворот, собачки и куры, бабки у беленького магазина. Только не по рыбе, по змее улицы натыкана жизнь. И солнце, слепит глаза, зажигая мокрую спину дороги.
Витька увидел кадр, свет его, представил как это будет, ухваченное рамками, весь этот зимний блеск, такой сильный, что соль ветра выступит на губах тех, кто смотрит. И знал, если бы снял сейчас, стоя на пологом подъеме, перед крутизной, то зрители увидели бы, о чем думал, и тоже упали бы в прошлое, в каждого десять лет и, что там кому мама наливала на ужин, - молока? Чаю?

Дальше

 Степь лежала просторно, как рыжий воздух, хотелось идти и дышать ею, просто так, не глядя. Идти долго, не приходя никуда, и к людям не надо, а одному, оторвать все, что уже наросло позади горбом и не приклеивать то, к чему шел, не макать лицо в людей, среди которых - злой ангел Яша с темными кудрями. Бесконечности хотелось. Она ведь разная бывает. Эта, рыжая, с резким ветерком и далеким шумом моря, с размытым дождиками небом, устраивала его вполне. В ней были круглые кусты полыни, полегшая влажная трава и сиреневые пятна бессмертного кермека, дрожащего усохшими цветочками. В ней - натоптанная обочина грунтовки, с красненькой травкой спорыш, которую до сих пор шелушили клювами воробьи, перелетая от Витьки вперед и вперед, не понимая, что можно его пропустить и щелкать себе дальше свои воробьиные семечки. А может, им так интереснее. Слишком много еды вдоль дороги и просто есть ее скучно, а выпархивая из-под ног мерно идущего, чавкающего иногда грязными сапогами, - интереснее. Может, даже им не хочется превращать жизнь в жратву.
Витька шел, стараясь не наступать на размокшую глину, знал, налепится на подошвы и каждая нога будет по пять кило весом, далеко не уйдешь. А хотелось - легко, но чтоб степь не кончалась.
В широкой балке остановился. Море притихло, рот его захлопнули низкие холмы, заслоняя от ветра. И такие же холмы спрятали поселок впереди, который Витька увидел тогда с вершины холма. Но балка широкая, просторная, в ней - уют бесконечности, колыбель для неба. И - один...
Он вспомнил, как бегал месяц назад по такой же степи, но жесткой, выстуженной, грозящей на горизонтах зубцами лесных островов и недостроенных дач. И как он нашел там, в лесных когда-то краях, насквозь заселенных, - степь, кусок ее? Или не сам нашел, а нашли для него?
Тогда, в той степи были другой мужчина и другая женщина. Мужчины он боялся. А женщину очень хотел спасти, укрыть, завернуть в куртку и никому не отдать. Но она отдала ему куртку. Ткнула комок ему в живот, заставила взять, прямо в небе. Улетела сама, без него.
Витька примерился и сшиб сапогом рыжий длинный стебель. Тот надломился, повесил скелетик колоса, упрекая.
Сейчас летали бы вместе! Нашла кого пожалеть молчаливая девочка Лада. Карпатого, что всю жизнь ей искалечил! Посчитала, не имеет права летать с Витькой, пока в сердце носит ненависть.
Здесь тоже женщина, Наташа. Но, похоже, спасаться ей не нужно. А вместо Карпатого - Яша. Но Яшу он не боится. Устал бояться, надоело. И еще одно...
Запрокинув голову, посмотрел в небо, промытое ночным дождем. Странное небо среднего цвета, не белесое и не яркое, в нем просверками слюдяными - белые трещинки. То в одном месте сверкнет, то в другом, на краю глаза. И, как в стиснутой холодом московской зиме с грязными снегами на автострадах, отслаиваются от вселенной тончайшие плоскости, опускаются вниз, невидимые, только солнце лениво ведет по краешку пальцем луча, не боясь порезаться. И тогда в небе сверкнет и погаснет, чтоб сразу - в другом месте. Или придумал все? А просто в воздухе влага стоит взвесью и раздумывает, то ли туманом стать, то ли росой пасть на сонные травы...

ДАЛЬШЕ

   Они сидели на лавочке во дворе, смеялись и слушали, как играет на гитаре Серега, ах, Серега!.. Он носил кудри до плеч, расклешенные джинсы до середины двора и батники. Ушитые так крепко, что еле выдерживали пуговицы, и похож Серега в любимом своем батнике на расписанную красными розами змею.
Батник, по словарю, приталенная блузка или кофта, мужская и женская, с застежкой-планочкой и отложным воротником.
Как строен Серега в своем цветастом батнике, сидящий на лавочке со взрослыми девочками! И планочка-застежка была и дырки между пуговицами светили. А воротничок не просто отложной, концы его обязаны были быть длинными, как уши спаниеля и острыми, как уши овчарки. Когда задувал ветерок, воротниковые уши хлопали Серегу по щекам и их приходилось придерживать руками, а руки-то заняты! В них - гитара.

Тише люди ради бога тише...
Голуби целуются на крыше...

и дальше не помню, не помню и вдруг:

Палюбил Ромео - сын Мантеее-еки
дочь врага - Джульетту Капу-летти! 

И после перерыва, во время которого, отдав гитару Светке в мамином парике из стоячих скорлупой белых волос и в платьице таком коротком, что сейчас и нет таких (даже в Керчи - нет уже такого мини, какое носили взрослые девочки тогда, эхехе, и мини было минимальнее и клеша расклешеннее)), так вот, отдав мини-Светке с макси-ногами на супер-платформах гитару подержать, Серега встряхивал кудрями, пробегал пальцами по планочке батника, проверяя - не улетели ли пуговки, те три, что застегнуты в районе талии, потому что расстегивать батник принято почти до пупа, забирал обратно гитару, и...

В гавань заходили корабли, корабли
Большие корабли из океана
В тааверне веселились моряки, моряки
и пили за здоровье атамана!

Нежный возраст не мешал мне задумываться, а к чему в таверне - атаман, ведь не степь казацкая. Но я была занята, я ушивала клетчатую рубашку, делая на спине ее две длинные вытачки. И спереди тоже. Чтоб и у меня был батник. А вдруг я пройду по двору в своих первых взрослых босоножках на танкетке (до этого только сандалеты, те, что с первого класса меняли лишь размер) и Серега увидит...
Но я понимала - не увидит. Ведь моя рубашка из Детского Мира, даже ушитая вручную до невозможности вдохнуть, не имела воротника, чтоб висел длинными собачьими ушами. Увы и увы. И не было у нее таких чудесных острых манжет, которые надо было завернуть, чтоб края торчали углами. Да и вообще, он на малявок не смотрел. У него вон Светка в мини. И Галка в клешах. И Ирка в огромных красных бусах...

В дверях стоял наездник молодой, молодой
Глаза его, как молнии сверкали
Наездник был красивым сам собой, сам собой
пираты в нем узнали юнгу Гарри

Вот снова! На чем же он ездит, если он - юнга? Может он просто в отпуске решил поездить, на лошади... А в дверях он стоял прям с лошадью, что ли? А если он был наездником еще до морей, то сколько же лет было юнге?
Дальше была любовь и юнга оказывался не таким уж и юным, видимо, туповат был Гарри и карьера на флоте ему никак не светила, так в юнгах и прозябал.
Но за первую строчку о гавани - прощалось Гарри и Сереге все.







фото с сайта http://onua.com.ua/6902-mini-yubki-70-x-godov-36-foto.html

 Для портала Мегахаос по просьбе редактора я написала о том, как книгу писала.
А донецкий писатель Владислав Русанов brend_archer прислал мне ссылку на умопомрачительное фото 

 Спасибо прекрасной Дельте за подарок, она стала первым покупателем моей первой настоящей книги. Я теперь просто, как большая...
В Харькове, в книжном магазине "Букс", она не только ее купила, но и сфотографировала!

..

(две штучки на верхней полке рядом с желтой книжкой)
Цена в магазине 44 грв.

А в киевском инет-магазине "Якабу" книги будут после 20 января.
Вот снова ссылка на книги издательства "Шико" в этом магазине, они и без моей очень хороши

http://www.yakaboo.ua/ru/catalog/value/496763 

Кстати, там есть чудесный роман Александра Грина "Джесси и Моргиана"



Постскриптум: в одном прибывает, в другом, соответственно... Я бы хотела, чтоб сегодняшний старо-новогодний вечер сложился по-другому. Еще раз спасибо Дельте за то, что он не полностью пропал, а даже стал радостным.

А у меня новая книжечка! Елена Блонди, «Татуиро». Купила вчера в «Буксе». Хвастаюсь).  Читателям чаще всего неинтересно читать о писателе - эту фразу я подсмотрела у Бло - поэтому рекомендую переходить  к  книге и читать. Там есть про эротику и мистику.  Обложка , на мой взгляд, выглядит слишком лирично, но содержание пожестче будет... Блог Лены у нас - тут вот, и все вопросы можно задавать ей лично и рыться в ссылках и читать её всё, что подвернется).

 

        

На полке - возле желтой, 2 шт.                            У меня в руках

 Сегодня из издательства мне написали, что книга должна быть в книжном "Books" на Сумской (Харьков), в "Буклете"(Донецк).
В Киеве роман будет в инет-магазине "Якабу". А может и уже есть.
Еще можно заказать книгу почтой прямо в издательстве, по смешной цене 30 грв плюс пересылка.

О прочих магазинах потом расскажу, когда узнаю )

А лучшего на Новый Год я не получала...

На пороге темной кухни Витька затосковал снова руками, глазом. Даже прищурился - не видеть бы, но приструнил себя, куда уж деваться, разговор нужен. Но видеть кухню без возможности снять...
- Наверх пойдешь со мной? Недолго, проверю только. Чай заварил уже.
Витька закивал с облегчением. И шел потом за смотрителем по узкой крученой лесенке, пробуравившей яблочным червяком нутро маяка. Смотрел на толстые стены с прорезанными небольшими окошками, - лесенка вилась от одного, через поворот, к другому, что уже выше. Шли в полумраке от света к свету. Стены съедали шаги, будто вмазывали их в себя, для толщины. И, нагибаясь, чтоб не ушибить о низкую притолоку макушку, Витька выбрался за спиной Григорьича в стеклянное гнездо, где жил граненый фонарь маяка, его сердце.
Выпрямился и покачнулся, не зная, за что хвататься. Мир, не оставаясь за стеклами, просто лежал перед ним, раскинувшись, весь отдавался глазам. И от этой щедрости стало больно в легких. Туда-сюда перед глазами ходила серая фигура Григорьича, привычным ходом шестеренки, и потому не мешала смотреть.
- Нравится?
Витька не стал ловить глазами, откуда голос, только улыбнулся напряженно перед собой, растянул губы вежливо. Кажется и кивнул. Голос тоже был частью хода жизни здесь. Заменяя собой голубей, живущих под более привычными крышами, воркотал, сопровождая шаги:
- Сейчас, я быстро. Вот тут поверну, закрыть бы надо. А это - завтра, все вроде и нормально, все хорошо... А ты иди, иди ближе. Высоты не боишься?
Передвигая себя, ногами, оставшимися внизу, но вот понадобились, осторожно, не от страха, а просто некогда следить за шагами-то, Витька подошел к тонкому стеклу. Ближе, ближе. Пока перед лицом не появилось матовое облачко его дыхания. Стер ладонью, чувствуя, как холод пространства дался под пальцы. Плавно положил ладони на стекло и засмеялся.
- Вижу. Нравится. Наверно, из мастеров ты, Витек. Да.
- Дядя Коля... Я ведь в высотках был, смотрел. Так почему здесь - так? Сердце болит. Дышать трудно, колет.
- Плохо тебе?
- Мне хорошо...
- Не знаю, парень, - Григорьич подошел и встал рядом. Смотрел на плоское море свинца, смазанное широкими полосами нестерпимого света, на поставленные в кажущемся беспорядке на дикий металл воды игрушечные кораблики и далеко-далеко торчащий черным согнутым пальцем плавкран с двумя крошками буксиров, кажется, слетит сейчас чайка и склюет, даже голода не утолив.
- Не знаю. То ли место такое вот. То ли мы с тобой - такие. Летом сюда часто народ идет, на экскурсии. Наташка водила, человека по два, по три. Так думаешь, у многих сердце болит? Э-э-э... Но, правда, тихие уходят. Как знаешь, когда в море прыгать, один рекорды ставит, другой для смеха кувыркается, но воды-то все нахлебавшись. Я понятно говорю?
- Что? А, да. Понятно, конечно...
- Если бы я, Витек, был правителем Земли, такие маяки-башни построил бы везде, по всей степи и вдоль моря. Пусть стоят.

Дальше