Если вдруг тебе не хватит красок летнего заката,
Тишины звенящей неба, листьев шороха ночного.
Если кончатся вдруг сразу ноты песен и куплетов,
Звуки станут, как в тумане и кузнечик враз умолкнет.
Если в ватном одеяле повседневности унылой
От удушья ты проснёшься, только выбраться не сможешь.
Если вся твоя дорога, по которой шёл ты бодро,
Станет рельсами трамвая, даже если скоростного.
Это вовсе и не значит, что ты стал уныло-взрослым.
Это просто ностальгия. За булыжной мостовою,
За несносным попугаем, что в окошке дяди Жоры
Всех прохожих обсуждая, веселил народ на праздник.
Просто нету попугая, нету даже дяди Жоры,
И окошка то же нету -- дом стоит многоэтажный
Эпатажный, одиозный, с дорогим сараем схожий.
Нет, не улицу кромсают -- детство ластиком стирают.
Предлагая заменитель, суррогат и стилизатор
И кафе-эрзац в довесок, что б не портить панораму.
Всё красиво и нарядно, только слишком современно.
Только очень уж бездушно. Лишь вверху, ну там, где небо,
Цвет остался. Белый с синим. С облаками и ветрами
Детство ходит там в обнимку. И его не перестроить...

Мы каждый на своей волне.
Бежим куда-то понарошку.
Любовью кланяясь войне,
Себя мы видим просто кошкой.
Свободной, гордой, пусть голодной,
Пускай порою и не модно,
Зато ни перед кем ответ
Держать не нужно, а совет...
Совет всегда принять мы рады
Да много ль в этом всём отрады?
И много ль кошке вольной надо,
Когда ты сам себе -- преграда?
Мы быть хотим волками, львами,
Царями хоть самим себе.
И дело даже не во мне,
А в том, что подтвердить делами
Порою очень сложно это.
И ищем мы тогда ответа
В религиях, ученьях, душах,
Которым ты совсем не нужен.
И вот, построив прочный замок,
В себе, как за семью замками,
Гуляем вольной дикой кошкой,
Хоть знаем -- это понарошку...

Мне стало резко наплевать

на тех, кто предал, 

на тех, кто предал.

Вдруг стало ясно -- не от них

все в жизни беды,

все в жизни беды.

На тех, кто любит, ставка... кон...

а в ставке -- души,

а в ставке -- души.

Поставил душу, а потом

осталось слушать,

осталось слушать.

Крупье...улыбка...Господа,

тринадцать чёрный,

тринадцать чёрный.

Все ваши души, господа, 

уходят к чёрту,

уходят к чёрту.

Нам отыграться невтерпёж,

теперь не страшно,

теперь не страшно.

Любовь по-прежнему живёт

всегда на красном,

всегда на красном.

В весёлом этом казино

с названьем чудным,

с названьем чудным.

Играют в души и в любовь 

живые люди, 

живые люди.

И шансов выйграть, как везде,

была б удача,

была б удача.

И фарта в масть врагам желать -- 

твоя задача,

твоя задача.

Не умереть -- не значит жить,

с крупье поспорю,

с крупье поспорю.

Поставлю душу, а потом...

потом посмотрим,

потом посмотрим...

Нет никаких Разноцветных миров. И никогда не было.

Есть только перекрекрёстки.

Целый мир, состоящий только из перекрекрёстков.

Дороги от них разбегаются щупальцами по событиям и людям, сворачиваются кольцами историй, пересекаются сами с собой и встречаются где-то за очередным повором, что бы искренне удивится повороту событий и предсказуемости.

Одни дороги коротенькие, как коридор в хрущёвке. Такие заканчиваются кирпичными стенами, на которых видны следы нетерпеливых предшественников. Надломанный, надкусанный, выщербленный, а местами и погнутый кирпич долго хранит усердие пришедших. Они зажигали тут свечи, приносили с собой кувалды, проверяли на прочность собственные карты ценой собственных голов. Такие дороги пугают редкими скелетами тех, кто не рискнул вернуться. Хотя, если обернуться, то ещё виден яркий след последнего перекрекрёстка. Что может быть проще, чем пойти на него и сделать вторую попытку. 

Другие дороги длинные, как катакомбы. Их прокладывали сотни тысяч человек, мало заботясь о направлении, цели и опорных конструкциях сводов. На таких дорогах весело, но опасно. В любой момент может произойти обвал, и ещё не известно, что окажется лучше: быть засыпанным, остаться впереди обвала или обнаружить перед собой непроходимую стену после стольких усилий.

Есть дороги-петли. Они не похожи ни на какие коридоры, катакомбы, лабиринты и прочие заумности. Носиться по ним -- сплошное удовольствие для тех, кто любит американские горки. Их единственный недостаток -- как бы долго ты не самообманывался новой жизнью с чистого листа, как бы не придавливал скорость на виражах, очень скоро начинаешь понимать, что ты именно там, где был. Ага. А вот и булочка, которую ты уже видел. И не один раз. Надо же, а как свежая.

Не бывает исключительно ровных дорог, приводящих куда-либо в постоянство. Иногда можно просто двигаться по главной, делая вид, что второстепенные слишком малы, что бы считать встречу с ними перекрёстками. Их значимость начинаешь понимать, когда, проделав путь, длинной в хороший кусок жизни, оказываешься перед классической доминошной рыбой. И нужно быть поистине волшебником, что бы превратить эту рыбу в начало новой партии.

Как удивительно устроен мир. Это только кажется, что прошлое уже произошло и останется неизменным навсегда...

Дана отступила на шаг от окна и полюбовалась полученным результатом. Сегодня она не станет задёргивать шторы. Старый мир, когда-то бывший чумазым, с обуглившимися по краям, противными пропалинами на месте сердца, лохмотьями холста, светился ляпис лазурью -- симоволом искренности и любви. Ну, про любовь Дана придумала уже на ходу, но всё равно картинка получилась весьма привлекательной. Всё было на месте: и небо светилось бездонностью, и вершины в молочной пене облаков имелись в наличии, и дорога, вернее, смутно угадываемая тропинка, но всё же присутствовала... 

Дана прицелилась и пририсовала солнечный блик надежды в самом уголке. Картинка моментально подёрнулась розоватой прохладной дымкой августовского утра. Гулять так гулять...

-- Завтра созвонимся.

-- Обязательно.

-- Я тебя люблю -- она скорее подумала, чем сказала.

Затянувшаяся пауза вместо гудков:

-- Ты уверена?

Дана редко бывает уверена в таких тонких материях. Они слишком хрупки для этого мира. Но лучше сделать и жалеть, чем не сделать и ругать себя за нерешительность...

Ричи одобрительно ухмыляется, уютно устроившись в кресле. Карие глаза вспыхивают искрами азарта. Мир вернулся к точке отсчёта и что-то начинает начинаться.

-- Я тебя напугала?

-- Нет, но мне нужно переварить информацию.

-- Тогда до завтра?

-- Угу.

... Кто сказал, что краски покупают в магазине, а картинки нужно рисовать? Если старательно порыться в недрах собственного сознания, то там обязательно найдётся всё необходимое для раскрашивания мира и даже для его изменения. Запах кофе и ванили чудесно подойдёт для заполнения фона. Любимая мелодия -- для контуров и очертаний. А тепло, оставшееся от прошлого, послужит основой для настоящего...

Ричи вынырнул из кресла и закружил Дану по комнате. "Трам-пара-рам-пам-пам..."

                                            

Джин плотоядно потирал ладошки. Сухая пергаментная кожа зловеще шелестела, как мышь в кульке с крупами. В темноте хищно поблёскивали зелёные глаза. Ну ещё бы. Почти семьсот лет. Это вам не кот начхал. Семьсот лет провести в заточении, наедине с собственными возможностями и планами. И самое обидное, что попался-то он на такой ерунде и исключительно по собственной глупости. А ведь знал, знал, что нельзя разрешать ей думать. Да это в любом учебнике для джинов прочитать можно: не допускать избыточной умственной деятельности, направленной в нематериальное русло. Без этого ни одного допуска к практике не получишь. А он получил в своё время. И не просто допуск, а допуск высшей категории, практически официальную индульгенцию на любые эксперименты и выкрутасы. Получил именно потому, что всегда заранее предвидел, в какой момент нужно выводить клиента из душевного розового тумана и подключать дозированную терапию отрезвления на основе равновесия материальных благ. И так проколоться....

Всё начиналось вполне банально. Забрав в канцелярии открепной талон на клиента, Джин расписался в журнале получений, прослушал, зевая, инструктаж и отправился в хранилище выбирать лампу. К процессу выбора Джин любил подходить творчески, не без оснований полагая, что как вы лодку назовёте, так она и поплывёт. Хранилище представляло собой практически бесконечное помещение с таким же бесконечным содержимым. Теоретически где-то находилась полная опись инвентаря, каталоги и специально обученные кадры, которые во всём этом разбирались за специально выделенные средства. Средства собирались исправно каждые пятьдесят лет вне зависимости от текущего состояния абонентов, включая самого Джина, но на выходе имелся один престарелый вурдалак, сидящий при входе за обшарпанной конторкой времён палеолита, который записывал синим химическим карандашом в толстенную амбарную книгу, прошитую грубой верёвкой, опечатанной сургучом, номер предписания, семизначный код лицензии и краткое описание изымаемого. Почему-то из хранилища исключительно брали. Джин ещё ни разу не видел, как туда кто-то что-то возвращал, хотя инвентарь не был задуман, как одноразовый. 

Дождавшись длинного, как вагон метро, лифта, Джин пристроился в уголке под тусклой лампочкой и стал читать предписание, с каждой минутой становясь всё серьёзней и озабоченней. 32 года, пол женский. "Дурацкая формулировка -- машинально отметил мозг". Замужем, двое сыновей. Работает...Ну хоть какой-то просвет. Работа любимая, нестандартная, с перспективой. Диагноз: острый приступ комплекса неполноценности на фоне многолетнего сознательного принесения себя в жертву на постройке мифического замка из песка на песке во имя светлого будущего, придуманного в детстве. «Мрак – именно так именовалось прочитанное в персональном рейтинге глупости.». В анамнезе присутствовали обычные для такого диагноза симптомы, как-то: недоверие к искренности; стойкое физическое отторжение конфликтов; критически заниженная самооценка и страх в стадии направления к выздоровлению. Теоретически присутствовал здоровый пофигизм, но исключительно на фоне мощной внешней комплексной терапии в лице близких родственников. В переводе на нормальный язык это означало, что чем больше достают клиента, тем он крепчает. "Уже что-то. -- Джин мысленно представил некое невразумительное полуэфирное существо неопределённого вида, склонное к меланхолии, облачённое в юпочку, шпильки и шифоновые рюшики где-то между напомаженным ртом и брошкой. -- За что может хотеть такой клиент? Такой клиент может хотеть за охапку роз на сиденье большой чёрной машины, к которой прилагается Леонардо Ди Каприо. -- Джин скривился и даже поплевал, как будто наелся чего-то кислого. -- Пожалуй, пусть лучше будет Том Хенкс." Джин зафиксировал полученную картинку и продолжил чтение. Но чем больше он вчитывался в сухие строчки минимально необходимых данных, тем больше убеждался, что картинку он фиксировал зря. 

Картинка не годилась даже в эскизе. Перевернув страницу, Джин обнаружил прикреплённую чьей-то доброй рукой фотографию. Наличие фото не считалось обязательным приложением и Джин оценил старательность наблюдателя. Фотография была не очень чёткая, в характерных для дешевого аппарата желтовато-коричневатых тонах и, тем не менее, она неуловимо точно передавала всё то, что было не дописано в технической справке. Со снимка в пол-оборота на Джина смотрели немного удивлённые, слегка насмешливые глаза человека, которого ну аж никак нельзя было назвать несчастным. Потрёпанные джинсы, рубашка с закатанными рукавами, кепка…как бишь их именуют-то?...а…блайзер, из которого смешно топорщится грива мышиного цвета, дамская сумка размером со средний чемодан. Даже странноватые цвета снимка не могли скрыть полное отсутствие косметики. Худющая, высокая, растерянная, живая – именно так охарактеризовал увиденное Джин. Ди Каприо с Хенксом полноценно и неумолимо оставались за бортом востребованости, ввиду явного не соответствия.

Джин дочитал текст до конца и попытался в уме прикинуть коэффициент энергозатратности при нулевой переменной клиента  в условиях мегаполиса, подставил необходимые данные в уравнение Стругацких-Бредбери, запутался в периоде извлекаемой пользы и окончательно расстроился. Не то, что бы он рассчитывал на что-то легкое и необременительное. Отпуск он недавно отгулял, а до поощрения по выслуге было ещё далеко. Да он и не гонялся за примитивными задачами, но…. Додумать мысль до конца он не успел ввиду прибытия лифта по месту назначения. Двери с противным скрипом разъехались в стороны и Джин шагнул в полумрак хранилища…..

-- Ричи, ты спишь? -- котёнок зевнул и сунул лапу глубоко в туман междумирья. Тихонько зажужжал генератор пространства и сквозь туман начал проступать новый мир.

-- Нет. А должен? -- Ричи с неохотой оглянулся назад. Дом почти не было видно за жемчужной дымкой. -- Когда пропадает "мы"?

-- Когда один из двоих закрывает двери души. Сначала просто на защёлку. Потом на замок. Потом на замок побольше снаружи. Потом он заколачивает дверь досками крест-накрест и гвозди прочно впиваются в плоть памяти. Со временем вырастает новая стенка. Из массивных блоков, уложенная по всем правилам, с гидро и шумоизоляцией. Чтобы ни один звук не проник извне, что бы ни одна капля слёз не просочилась наружу. Стенка штукатурится, красится, обретает красивый нарядный вид. Со временем на ней могут даже нарисовать окна и двери. Что бы было, как у всех.

Ричи с восторгом смотрел вниз, в долину. Туман потихоньку рассеивался и сквозь его лоскутки проступали очертания незнакомого замка. Собственно, это был не совсем замок. Ничего мрачного, чопорного и монументального. Это был замок его мечты. Дерево и стекло. Много стекла. Казалось, дом полупрозрачный, полупризрачный. С необычной салатовой крышей и маленькой башенкой.

Вокруг дома был луг. Настоящий живой луг, а не какая-нибудь там английская лужайка. И речка живая, ленивая и прохладная. Ричи поёжился, представляя, как идёт утром по росе сквозь туман купаться.

Дом был большой, гораздо больше, чем нужно одному человеку. Ричи стал размышлять, кто бы в нём мог жить. Наверняка какая-нибудь почтенная фрау... Нет, скорее уж неугомонная парочка старичков, которые так не желали считаться с собственным возрастом, что он от них в итоге отстал. И конечно же у них были дети. Мальчик и... мальчик. Или девочка. Но похожая на мальчика. А у тех тоже были дети. Не зря ведь дом такой большой. И собака. Обязательно большая собака, которая носилась бы по лугу, фыркая, купалась в реке и обижалась, когда её не пускают в дом. Дом ведь для всей семьи. 

А ещё Ричи подумал, что наверняка в доме всегда все рады. Не так рады, как когда получаешь подарок или сосед утопил ведро в колодце, а тихой беспричинной радостью, от которой отскакивают обиды и ссоры. А жизненные пороги кажутся чем-то естественным и не страшным. Когда ты наполнен радостью по самую маковку, то ни для чего плохого просто не остаётся места. И тогда мир становится салатовым, как майский луг... или крыша Кайерпиктума.

-- Ну что, полезли дальше? -- Ричи обернулся к котёнку. Салатовый мех сливался с зеленью травы. Только хитрющие глаза жмурились на солнышко.

-- Полезли. А ты не хочешь спуститься в долину, к дому?

Ричи задумался. 

-- Наверное, не стоит. Мечту хорошо рассматривать на расстоянии. Стоит приблизиться к ней вплотную и становятся видны все трещины и изъяны. Избежать этого можно только если строишь её сам. Так что придётся поискать пустую салатовую долину и построить свой Кайерпиктум...

...Карета с грохотом подкатила к массивным воротам и остановилась. Из неё, как горошинки, посыпалась детвора.

-- Ба!!! Де!!! Мы приехали!!! Каникулы!!! А мы пойдём купаться? А где Лорд? А змея запускать будем? А где мой старый велик? А это что, водяная мельница? А клубника поспела? А..? А...? А...??????????

Дана улыбнулась. Миллионы вопросов. А впереди целое лето ответов и бесконечно салатовая жизнь.

Дождик шлёпал босыми ножками
По карнизам, крышам и лужам.
Наплевать ему было свЫсока
На всех тех, кому люди служат.
На тельцов золотых в сиянии,
Да места в тепле и под солнышком,
На кресты на церквях с погостами
И на всё из того, что можем мы.
Ветер лето рвал на лоскутики,
И дождём марки туч приклеивал
На конвертики с адресами тех,
Кто в него навсегда уверовал.
И лиловый кот почтальоном стал.
Он конверты в домах раскладывал.
Всё успеть хотел, втихаря вздыхал
То, что вечер мал, грустно сетовал.
А в конвертиках были радости
И простые житейские вещи:
Доброта души и любовь детей,
И тепло от того, что вместе.
Дождик шлёпал босыми ножками,
Ветер в косы вплетал ивовые
И котёнок сидел на лавочке,
Поджидая Ричи бедового...

начало тут

Родители здорово пошутили, назвав новорожденного вурдалака Лаки. Глядя на маленькое сморщенное существо, серовато-зелёного цвета, с лицом, похожим на вяленый инжир, озарённый громадными белками глаз в красных прожилках, и дополненное двумя пожелтевшими от никотина клычками, один из которых был надломан, никому в здравом уме и при памяти не придумалось бы назвать его Счастливчиком. А если добавить к этой красоте ореол похожих на пух кудряшек интенсивно-оранжевого цвета, венком сидящих вокруг блестящей лысинки, то становилось понятно, почему народ старался использовать однажды полученный реквизит до полной негодности.

Лампочка над дверями лифта мигнула и Лаки торопливо спрятал под стол газетку с остатками воблы и чайник. 

Глаза постепенно привыкали к полумраку. Джин протянул Лаки завизированный по всем правилам запрос на выдачу требуемого (проставить по месту прописью). Вурдалак засопел, придвинул гроссбух, послюнил карандаш и, высунув от старательности язык, стал вносить данные.

-- Что брать изволите-с? – зрачки Лаки выкатились из-за нижних век и медленно покатились к верхним, рискуя удалиться в область лба. Джин поёжился от неприятного ощущения липкости. Воображение услужливо нарисовало две скрюченные лапки в пигментных пятнах с островками язв, тянущиеся к его горлу….

«Тьфу ты, господи прости. Сколько раз уже был здесь, а всё никак не привыкну. – Джин помотал головой, прогоняя наваждение – Вот они, плоды стереотипов».

Лаки терпеливо ожидал ответа, нацелив синее жало в страницу.

-- Мне только лампу.

-- Лампа. Одна шт. – Лаки послушно вывел буквы. – А остальное когда изволите забрать? Или же, как в прошлый раз, отложите-с и в адрес доставить прикажете?

«Нет уж. Как в прошлый раз, нас не устраивает. – Джин вспомнил, в каком состоянии и с каким опозданием была получена коробка с реквизитом. – Уже не говоря о том, что срок годности бессрочных продуктов оказался просроченным. Хотя, если быть честным, то он всё равно собирался половину  продать Ангелам».

-- Пока всё. Возможно, позже.

Лаки сделал пометку о дополнительных потребностях, захлопнул гроссбух и выбрался из-за конторки, жестом приглашая Джина следовать за ним.

В длинном коридоре было ещё сумрачней. По обе стороны в полумраке угадывались двери с надписями. Возле некоторых из них стояли автоматы повышенной категории допуска. Лаки остановился перед одной из них, погремел ключами, приложил довольно таки холёную пухлую лапку к идентификатору – Джин отметил, как она не похожа на ту, что ему привиделась – и стал колдовать с замком. Секретная машина пискнула, опознав посвящённого. Затрещали, загораясь, лампы над входом. Мигнули и погасли. «Чёрт бы побрал эту всю секретность – Джин затейливо выругался в полголоса – Ладно бы там было что брать. А так. Ну возьму я не одну, а три лампы. Во-первых, всё равно никто не хватится; во-вторых, лампа без меня ни на что не годится, а я не могу быть одновременно в трёх; в третьих, им, даже как антиквариату, рупь цена в базарный день». Он подождал, пока Лаки проделает повторно ритуальный шаманский танец с пищанием и миганием, и облегчённо вздохнул, переступая порог камеры хранения тары и упаковки.

«Что бы такое выбрать? – он неторопливо направился вдоль грубо сколоченных стеллажей, на которых в некоем подобии порядка были свалены всевозможные кувшины, миски, плошки, кастрюли, графины, вёдра, канистры, керосинки и прочие сосуды и ёмкости. Было даже оцинкованное корыто со следами цемента и Джин развеселился, представив столь экстравагантное появление самого себя.» Смешки смешками, а нужно было определяться. На верхних полках стройными рядами стояли ёмкости подороже и поизящней. Джин вспомнил фотографию и прикинул, что было бы уместно. Может, вон тот изящный арабский кувшин с крышкой? А что? Экзотика, лёгкий тёплый ветерок, хороший кофе, ароматная сигарета…или даже кальян…ненавязчивая мелодия…тёмные глаза и необычный тембр голоса…Он попробовал на вкус полученную карамельку. Приторно. Возможно, но не идеально. Опять же. Когда, и самое главное – где, ей рассиживаться в обнимку с кальяном и кувшином?

Джин на всякий случай запомнил кувшин и продолжил поиски. Поочерёдно им были забракованы: византийская ваза с ядовито-зелёным попугаем, пузатый кофейник с зеркальным боком, чайник эмалированный, гранёный графин с рябинкой, наверняка стыренный в рюмочной, и ещё десятка два несомненно полезных в хозяйстве, но абсолютно беспомощных в его мисси, предметов.

«Да шо ж такое-то. Это просто горе, а не клиент – какая-то часть сознания Джина продолжала бороться за традиционность выбора. – Шпильки, розы, кувшин со стразами. Максимум – сарафан, лапти, ведро.» Он споткнулся обо что-то гулкое и болючее, которое с грохотом откатилось под стеллаж и замолкло.

-- Лаки! – Со злости Джин гаркнул так, что у самого уши заложило. – А скажи-ка мне, друг мой ситцевый, кто у нас отвечает за порядок в этой богадельне?

Лаки виновато потупился и сжался в преддверии грандиозного шухера. Джину стало смешно.

-- Обо что я хоть чуть не убился?

Лаки с готовностью проворно нырнул под полку. Некоторое время от туда доносились звуки возни и если бы Джин не знал, что с грызунами тут покончено раз и навсегда, он бы решил, что Лаки развернул полномасштабную войну. Например, с крысами. Наконец из-под полки показались пятки, пятая точка, а потом и сам Лаки, тащивший за собой что-то серое, пыльное и поцарапанное.

-- Извольте-с – подал он находку Джину, для приличия потерев пыльный бок об халат.

Предмет о потирания чище не стал и Джин, стараясь не сильно выпачкаться, взял его за горлышко и повернул к свету.

-- То, что надо – он удовлетворённо хмыкнул и театрально обернулся к Лаки. – Заверните, любезнейший.

Больше в хранилище делать было нечего и Джин широкими шагами направился к выходу нимало не заботясь, догонит ли его беспомощно семенящий в отдалении вурдалак.

…Звякнул лифт, унося с собой Джина и его добычу. Проводив посетителя взглядом и предложив непременно захаживать, Лаки раскрыл свой талмуд и дописал в графе «Лампа» -- "паяльная"……