Величественная органная музыка наполнила гулкий подземный свод каверны, различные гады, твари, гнусные насекомые, всякие грызуны разобрали мое тело на составляющие и проворно шурша потащили мои органы психооценщику, выглядевшему словно театральный Мефистофель - угрожающе, но в то же время комично. Специалист по препарированию души облизывал каждую принесенную ему часть тела и, что-то бормоча, кидал ее себе за спину, то через левое, то через правое плечо, из-за чего кусок плоти попадал на одну из чаш установленных позади демонической личности гигантских весов с надписями "Покой" с левой стороны и "Жизнь" с правой. Левая чаша весов явно перевешивала, отчего я все больше и больше успокаивался. Самой последней к бутафорскому дьяволу притащилась старая хромая крыса, принесшая ему зажатое в гнилых зубах мое мужское достоинство. Оценщик лишь слегка прикоснулся своим раздвоенным языком к щелке синюшной головки и судорожным брезгливым жестом, словно откидывая от себя что-то мерзское, забросил человеческий корень на правую сторону измерительного прибора. И словно пудовая гиря кинутая на аптечные весы этот кусок мяса практически опрокинул равновесие в сторону жизни и в тот же миг внезапно возникший ураган сернистого газа подхватил и выбросил меня из подземелья на теплый песок калифорнийского пляжа в самый разгар сезона бикини.

Я и дама в плаще зашли в отъезжающий транспорт и сели на обращенные друг к другу сидения, разделенные алюминиевым откидным столиком. За окном уже бушевала буря, в салоне же было тепло, уютно, неяркие лампы создавали приятный полумрак, пол немного покачивался в ритме изгибов дороги, из встроенных динамиков тихо лилась итальянская эстрада. К нам подошел стюард, деликатно кашлянул, предложил черный кофе, шоколадное мороженное, ванильные сигариллы. Мы не стали отказываться. Когда столик заполнился принесенным заказом, я зажег сигаретку, вдохнул ароматный табак и вылил горячий кофе в розетницу с мороженным. Пломбир оплавился и потек, лужа расплавленного воска растеклась из под плаща дамы по резиновому полу, опустевшая одежда осунулась и с легким шелестом опала на сиденье. Я взял посуду с кофе-пломбирной смесью, торжественно поднял ее над столом и выразительно произнес заздравный тост.

Извилистая каменистая тропа привела меня к одиноко стоящему многоэтажному строению с перекошенными стенами и кривой крышей. Наклоненная скошенным параллелограммом дверь тихо приоткрылась как только я подошел к порогу и отверзвшийся зев втянул меня в темное нутро этого таинственного здания. Дом тишины встретил меня гробовым молчанием, вызвав где-то внутри грудной клетки тревожное чувство щекотки в районе диафрагмы. Пройдя по сумрачному коридору я наугад зашел в третью по счету комнату с левой стороны, из нее я последовал в комнату, находящуюся, как мне казалось, в северном направлении, миновал еще три или четыре комнаты, поднялся по обнаруженной лестнице, снова комнаты, потом разветвляющийся коридор, три лестничных пролета вверх, просторный зал, опять по лестнице, но уже вниз, коридор, направо, коридор, налево, направо, направо, вверх, вниз, вниз, площадка с лифтом, спуск в подвальный этаж, длинный пролет с низким потолком, два раза повернул налево, несчетное число пропущенных дверей и наконец тупик - грязно-желтая кирпичная кладка и маленькая, в половину моего роста, крепко сбитая деревянная дверца с массивным железным кольцом на ручке. Я потянул за ржавый обруч и дверь откликнулась на мое усилие медленным но верным движением.

Откуда-то сверху на подоконник спрыгнул дикий кот, облезлый, в серую полоску, с драным ухом и перебитым хвостом. Кошара сиганул по диагонали комнаты и скрылся в белесом тумане углового сектора. Я инстинктивно бросился в след коту, не столько намереваясь догнать его, сколько в надежде покинуть это измерение воспользовавшись кошачей тропой. Оказавшись в липком тумане, словно в холодном поту мое сознание выбросило на скамью подсудимых в цепенеюще строгом просторном зале наполненном неодобрительными лицами. Судья зачитывал обвинительный протокол.

В светлом раздумье я брел по лесной тропинке и вдруг услышал впереди паровозный гудок. Прибавив шагу я вскоре вышел к железнодорожной станции. На путях стоял ярко раскрашенный, словно игрушечный, настоящий паровозик, шипел, пускал струйки пара и время от времени издавал гудки. К нему сзади было прицеплено три сочно-зеленых пассажирских вагончика, в окнах которых уже виднелись люди. Я спешно подошел к кассе и спросил куда едет этот поезд. Кассир сказал, что поезд через полчаса отбывает к побережью и это единственный маршрут с этой станции. Я порылся в карманах оказавшихся на мне скаутских шорт и извлек оттуда средней величины необработанный алмаз, сунул кассиру и попросил билет в одну сторону. Служащий протянул мне розовую картонку с забавной буквенной вязью смутно знакомого мне языка. Я взял билет, положил его в карман и направился к вагончикам, надеясь успеть занять место у окна.

Следующее, что я помню - свет луны и отдаленно звучащие барабаны. Я посмотрел вверх - свет и звук лились оттуда. Ночное светило пульсировало в первобытном ритме огромным ударным инструментом. Лунная калимба своими низкочастотными колебаниями вызывала внутренний трепет. На секунду я забыл, что я человек - только сложноструктурированная звуковая волна. И через мгновенье вдруг понял, что я не одинок. Кто-то находился рядом - такой же могущественный но менее суетный и беспокойный.

Когда буря угасла, ты (или уже это был я?) стояла посреди тлеющих обломков домика в совершенно новом облике фантастического существа наделенного сверхчеловеческими возможностями. Волосы твои были подобно молниям, глаза горели синим огнем, ногти отливали стальным светом. Я назвал это образ "Электрическая Барбарелла" - женское начало побеждающая мужской конец. И ты была такой самоуверенной в образе несокрушимой космической амазонки, но я-то, сидящий внутри тебя, прекрасно знал, что за этой напускной мощью скрывается нежное романтическое сердце, и мне не надо добиваться его признания, оно уже здесь рядом со мной, осталось только тихо подкрасться к этому мышечному мешочку, расположиться поудобней уютным полукругом и запустить в сердечную мякоть свои острые кусательные зубки. А ты уже несешься куда-то переполненная жаждой свершений, а я приступаю к своей гурманской трапезе.

Легион смотрящих друг на друга зрачков схлопнулся черной дырой сознания, увлекая в безвременье все сущие мысленные конструкты и мирообразующие паттерны, чтобы взорваться мощнейшим озарением познания своей вечной неизменной сути - анонимности. У анонима нет ни лица, ни имени, ни номера - только он сам без воплощений, ярлыков и определений. Невозможно доказать даже самому себе, что вне твоих пределов существует хоть что-то еще. И так побыв некой мыслящей субстанцией вмещающей в себя все инварианты, я решился на отчаянный шаг - отделил от себя субъективный аспект у которго абсолютно ничего не было, но который категорически во всем нуждался, дабы испить бездонную чашу обретения сполна.

В пищевой кашице, которую я усердно перетирал зубами, внезапно что-то завибрировало, зажужжало, в глаза ударили искры мерцания разноцветных светодиодов. Где-то среди моих челюстей синтезированный голос призывал: - Подними телефон, возьми телефонную трубку, ответь же! Выплюнув на ладонь голубой зуб я разразился на него ругательствами по поводу прерванной трапезы и обломанного кайфа чревоугодия. Средство связи отозвалось неясным урчанием, после чего из него глубокий и ужасающе мертвенный бас зловеще-торжественно объявил: - С этой минуты вы, господин хороший, являетесь безвременно усопшим и обязаны последовать в нижние чертоги для качественного определения продуцированных вами сущностей и испытанных ощущений! Озадаченный я почесал затылок, сплюнул три раза пищевой кашицей через левое плечо и машинально перекрестился. Тут мое нахождение в дольнем мире прервалось.

На пике расслабления я узрел лик Господен и мне явилась Истинная вера. Божественное лицо, впрочем, было весьма традиционным в моем восприятии и в целом совпадало с моим образом и подобием, но вот сакральный смысл всего и вся поражал своей оригинальностью, глубиною и в то же время простотою понимания, которую однако невозможно выразить словами, но я попробую. Итак, по сути дела нет ни материализма, ни идеализма - это все условности, материя и дух - суть одно и тоже, мне даже стало смешно как я мог раньше разделять эти два понятия. Потом, добро - это приятные ощущения, но чтобы они стали приятными обязательно необходимо испытать дискомфорт и чем сильнее и отвратительнее испытанные тобою неприятные ощущения, тем сильнее амплитуда достижения последующего блаженства. Кроме этого, мнимо разделение на личностное и божественное, так как... ну это... значит... Действие опьяняющего дурмана развеивалось, иллюзорные образы распадались и с ними уходило и Абсолютное знание, которое теперь уже казалось набором затасканных штампов, прошло чувство прикосновения к чему-то большому и вечному, вместо него вернулось яркое конкретное ощущение здесь и сейчас - надо было идти, действовать, жить и я покинул этот уютный райский уголок, чтобы погрузиться вновь в пучину телесных ощущений и водоворот чувственных переживаний.