хочу сюди!
 

ИРИНА

50 років, водолій, познайомиться з хлопцем у віці 45-54 років

Замітки з міткою «my poetry»

Неволшебные превращения

Коварной Роксоланой
Сметает осень листья,
Султанше что незнамо – 
Лисовской Насте близко.

Вертя птиц стай динамо,
С замашкой менталиста
Срывает осень рьяно
Покровы тайн речистых.

Лишь расцветут рассветы
Младым Хюррем румянцем,
Листву закружит ветер
Арабским дивным танцем,

И не заметит лето
Переплавленья в осень,
Где металлург-Мехмет вновь
День световой приносит

На жертвенник неслышно
Желтеющим декретам:
«В конце процессий пышных
Деревьям быть раздетым»

Под благ роскошным жезлом
Смежает совесть веки,
Девчонка-свет исчезла – 
Осталась лишь хасеки.

Средь винограда песен
Все больше красных строчек,
Плоды шафран и пепен
Примножат червоточин.

Готовь булыжник больше
Заведомо безгрешен:
Султанши привкус горше,
А Насти след все меньше.

Ни слова!

Опять природа?! А слабо написать о человеческих отношениях?
В.А.

… а чувство - тот же флибустьер
Оно под музыку ададжо
Крюки готовит к абордажу
И сыпет порох в самострел.

И полноте меня склонять
Прицел сбивая вбок мишени
Столь популярных «отношений»
Где золушкой порхает …

Всего сюжетов только семь
Известных с сотворенья мира
Еще до опусов Шекспира,
До Иллиад и Одиссей

И до трактатов Лао Цзы,
До повести о Гельгамеше
Чем человек исконно грешен
Чем речи и деянья злы

Описано и сочтено
Красноречиво и цветасто,
Кристально, сухо и бесстрастно
Людской души илисто дно.

Все сказано о нас с тобой
Изящным слогом и красивым,
Ты красноречия разливы 
Не путай с божьим даром. Пой

Под нос себе. 
Разлуки, встречи,
Мираж надежд и чувств картечи,
Печаль мытарств, трудов и дней,

Все было, грязное белье
Развешано так несравненно
От рая кущ до врат геенны,
Куда же ты с своей стряпней?

Здесь что-то новое сказать
Неосмотрительно. Нескромно,
Ты прячь скорее хлеб скоромный
Своих речей избиту рать,

Не ожидай, что стану я
Писать о чувствах и деяньях,
Есть много мастеров ваянья,
Кто знает тайну бытия.

Я - очарован красотой
В беспечном январе заката,
Он не за сребро, не за злато
Ведет нас через сухостой

Значительнейших в жизни вех,
Нарубленных судьбою вешек,
Чрез одноклеточность дня пешек,
Чрез однобокость их утех

И шепчет: «Стылою стезей
Скользит на санях светоч-солнце,
Как Ломоносов в быт чухонца,
Как газ Памары – Уренгой,

И шлет последние лучи
Евангелист церквям как первым,
Надежды слово в град к неверным,
И рябью вдруг начнет мельчить,

И высекать мельканье искр
О скорлупу многоэтажек
По бою блюд и чашек важных
Где неба замысел столь чист».

Атлантида



Живи настоящим премногия лета
Сегодня в эфире – бескрайнее лето!
Так стоит ли помнить про все ухищренья
Судьбы нас загнать в черный круг для мишени?

Но утра лучи, безопасные с виду,
Мой град затопляют, как вал – Атлантиду,
И в волнах рассвета скрывается, тонет
Рабов Колизей, Мавзолей Шерон Стоун,

Сливаются лики святых строгих статуй:
Честь, разум и долг, труд с совковой лопатой,
В прозрачной воде вдруг харизму теряют
Бюст галлов вождя и портрет попугая.

И рыбки – беспечные праздные мысли
Снуют меж побед черноты обелисков,
И высятся шпили, от … так слизки,
Великих надежд белые очерниски.

Я том отложил бы любого завета
Когда Бобом Эм. резонирует лето,
Когда языком, столь понятным и чистым,
Нам солнце несет откровения истин.

Тс-с-с!



Левитируют йоги, а мы – проплываем
Меченосцем над алой полоской зари
В ранний час, ни одной неприятной нам хари
Словно в улицах гулких – зоман и зарин.

Будто и не крутил маховик Кали-Юги,
Словно трепетным светом баюкало нас
Волшебство летних снов без вериг и натуги
И сиял по утрам драгоценный алмаз.

Пишут стих шелкоперы, а мы разбираем
Все премудрости в бисер (по Гессе) игры,
И летят над дремотно мечтающим краем
Наших душ многоцветные мыльны шары.

Мы не будем, отнюдь, торопить это лето
Пусть вельветом и бархатом стелет сезон
Пусть толкуют занятно нам притчи завета
Моисей Исаак и Илья Гершензон.

Порождает шедевр Михалков и Веласкес
Мы дурачимся здесь, запустив пятерней
В так услужливо роком забытые краски
И макаем рогалики в дней жирный лой.

И на города замше опять заиграет
Августовский пейзаж – весь в пастельных тонах
Мы пройдем мимо мудростей-перл Мордехая
Промолчав. Зная точно, язык - злейший враг.

...и память под завязку уж полна

Memory is almost full.
                               Paul McCartney

Совсем чуть-чуть до темноты.
Брови движенье лишь до края.
Мой садик осень пеленает
В кроваво-красные бинты.

Я перечел свои стихи
И увидал, как это мелко - 
Плясать чертенком табакерки
В дворцах, где стены все глухи.

Мы убредаем по воде,
Как будто с нами наш мессия,
Вновь отразив вздох неба синим
Река опять в незнамо-где

Слизнет следы. И после нас
Движением умело-ловким
До заводских вновь установок
Эпоху сбросит день и час.

Исчезнут в сумерках богов
Титаны мысли с голь-шушерой,
Век золотой и хлеб кошерный,
И тени мужниных рогов.

Расслабься, друг, без нас уже
Забита память до предела,
В ней жуть-разврат и символ веры
Как окончанья падежей

Соседствуют. И все добро
К нам не вернется непременно
Кульбитом странной переменной
Взрыкнет сторонкой, словно гром.

Все было, Каин и Шекспир,
Свет умирал пять раз в потопах,
Нетехногенной катастрофой
Река больной лечила мир.

Так что ты хочешь здесь сказать?
Все писано еще в табличках
Глин Междуречья. По привычке
Ты рифмы тиснешь вновь печать.

Я прочитал стихи других
И осознал, как это глупо,
Кричать в дрожащий, гулкий рупор
Цитаты всем известных книг.

Немного и ... подать рукой
До звезд, глядящих удивленно,
Как путь наш вглубь пекельной штольни
Завесит, как туман, покой.

Корвет Александра Грина



На желтом стынущем ковре
Кленовый лист звездою красной
К природным дрязгам безучастный
В сыром промозглом октябре
Сравнив собратьев блеклый цвет,
Он думает, что уникален,
Он ждет Шахерезады спален
И лучший гриновский корвет,
Он жаждет больше, чем ничьей,
И фразы «Избранный ты, Нео»,
В осеннем медленном родео
Известно всем, кто здесь бычье.
Как мало дворнику сказать
Листам наивно-близоруким,
Как мелки драмы и разлуки
Как хитроумна их печать,
Туманных много как аллей,
Где через десять метров снова
Пятном кроваво-бестолковым
Лежат наш Фрейд и Моисей.
Бес счету парков и садов,
По селам, городам и весям,
Как пресны и безынтересны
Мы с точки зрения богов.
И сколько раз шумел прилив
По местностям и континентам
Шуршащих и багряных сплетен
Что листопад так щедро лил,
Какой здесь стих ни напиши,
А жизнь – сермяжною лишь прозой,
Какую ты ни примешь позу,
Ты – нить чрез китель Чан Кайши.
Последний развернув конверт,
Бросать читать мы можем смело,
Октябрь рукою столь умелой
Влечет наш гриновский корвет.

Как будто первый снегопад

Засыпь мою память неспешной молитвой,
Где солнце стекает по лезвию бритвы,
В песочных часах где – томленье и нега,
А в снежных, вверху, – еще так много снега.

Засыпь все колдобины, лужи, ухабы,
И надписи-жуть на асфальте – похабны,
Пусть падают перышки ангелов чистых
Всю ночь напролет, и пусть дым коромыслом

В исписанном прошлом, сотри в пыль и порох
И в снежные хлопья наследия ворох,
В грамматике судеб (как бел тот учебник!)
На каждое правило – семь исключений.

Засим заметай ледяной этот свиток
Бесчисленных, словно монголы, ошибок,
Закрой собой ели, дворы, светофоры,
И рты, и глаза, и сосуды Пандоры,

Засыпь мою память… Чего тебе стоит?
Упасть белым мрамором древних устоев,
Застыть на стекле сказкою небылицы,
Луной замереть над дремотой станицы?

Ведь росчерк снегов терапевта столь точен,
Засти все видения дивною ночью,
Закрой белым шлейфом зияния просинь,
И пряное лето, и горькую осень.

Радио Свобода

… и летних благодать дождей
Мнет запах лип в узорность кружев,
Сусанин или Берендей
Нелепо шествует по лужам?

Бросает в жарких дней лицо
Лишь сорта первого перчатки,
С улыбкой плутов-наглецов
Бьет ритм по теплоте брусчатки.

Шпионам шлет посланье-знак
Миганьем желтых светофоров,
Вещает «Взгляд» (не знаю как)
Где Политковский и Невзоров,

Обильной катится слезой
По бронзовой щеке Шевченко,
Играет всех цветов зарей
В закатных туч хрустящих гренках.

Но лета Родос и Эпир
Все меньше тешит год от года,
Ведь как-то сиротлив эфир
Где нету Радио Свобода.

Тени


Если долго глядеть в средизимнюю тьму,
То в январских тенях, как фортуна, неверных,
Ваше зренье начнет различать хохлому,
Чернь и скань, откровенья петроглифов первых.

Полночь бросит хитоны прозрачных наяд,
И венки из корицы, гвоздики и лавра,
Прорисует абрис Олимпийских гор-гряд,
Убиенных невинно добряк минотавров,

И подступят вплотную к немому стеклу
Все Тифона с Ехидной младые потомки,
Ночь хранит генной памяти шприц и иглу
В подсознанья огромной и темной котомке,

Возвращайтесь к экранам, где блеск и гламур,
И пусть сумрак проводят почетным конвоем
Отраженья горгон,  калидонский вепрь-кнур,
Тени чудищ, богов, мудрецов и героев.

Почти Экклезиаст



… а запах скошенной травы
Попутает все карты разом,
Воздушно-капельной заразой
Плывет дремота синевы

Над куцым заливным лужком,
Над одиноким гордым маком
И над оврагом-буераком,
Чей адрес – zapustenye com

Чрез монохромный строй берез
Статичных, как фотомодели,
Нирваной вещего Емели
Затянут ряской старый плес.

Летит Земля, как легкий слог,
В искусных пальцах босса судеб,
Какие мойры? Он здесь рулит -
Наперсточников славный бог!

Довольно заблуждаться, друг,
Пусть, это выглядит как жребий,
В лучах софитов и феерий,
В волнах фальшивых драм-потуг,

В устах безудержной молвы,
В безумных актах святотатства
В сухом остатке не собраться
Кристаллам истин.  Только хны

Узоры ты рисуешь вновь
Стихов на жирном жизни теле
И по законам беспредела
В псалмах вещаешь про любовь.

Но, чу! Кукушка говорит,
Что неразумно так стараться
Всем д’артаньянам в мир констанций
Проникнуть. Правит где Лилит,

И где гадает саранча
Ромашки по правдивой книге,
И солнце – Нобель и Кулибин
Паяет мост к концу начал.