“Предчувствию окончательного освобождения не опровергается тем, что на следующий день плен остается неизменным или даже ужесточается, или даже четким заявлением о том, что он никогда не прекратится. Все это может, наоборот, быть необходимыми предпосылками окончательного освобождения”

Франц Кафка

Кафка, тонко чувствовавший человек, выросший среди жерновов истории; еврей среди немцев и славян; вольнодумец среди иудеев и католиков; писатель и эмпирический социалист посреди дикого капитализма и просыпающегося класса угнетенных. Он родился в центре пражского Нового места, он жил по соседству с костелом и с видом на средневековую ратушу, сожженную в 1945 г., на пересечении миров. Юридические науки он изучал в немецком Карловском университете.

Еврейский квартал древнего имперского города Праги был одним из самых больших и таинственных во всей Европе. Здесь обитали раввин Лев и его легендарный, мистический слуга – “пражский Голем”, франкенштейновское чудовище, сотворенное им из глины. Густав Мейринк обессмертил этот персонаж и окружавшую его, ныне навсегда уничтоженную фашизмом среду в своем фантастическом романе “Голем”. Кафка любил узкие, таинственные и романтические переулочки еврейского квартала, парки и старые кладбища Праги, возвышавшиеся над городом Градчаны, императорскую крепость с собором. Вырываясь из патриархального ада своего крайне консервативного и ханжеского родительского дома, он, работая в обществе страхования рабочих от несчастных случаев, хорошо познакомился с нищетой и страданиями жестоко эксплуатируемых наемных тружеников. Несгибаемая бюрократия (“темное гнездо бюрократов”) с ее беспощадным роком предписаний и параграфов и расистская дискриминация против него как еврея были суровой школой для чувствительного юноши. Из этой ситуации, когда на него давили со всех сторон, и выросли его анархические убеждения.

Михаил Каха, одна из ключевых фигур тогдашнего чешского анархизма, вспоминал, что Кафка время от времени посещал собрания в “Клубе молодых” и участвовал в антимилитаристских и антиклерикальных собраниях, организованных рабочим союзом “Вилем Кербер”. Свидетели утверждали, что Кафка живо интересовался происходившими дискуссиями, но он никогда не брал слова. Он вообще был молчаливым человеком; Каха так и прозвал его – “клидас”, молчальник. Доказано и участие Кафки в анархо-синдикалистском движении. Михал Марес, молодой анархист, который часто приглашал Кафку на анархистские собрания, писал о нем: “Он сидел обычно один и никто его не знал, тихий, внимательный слушатель; перед ним стоял бокал пива, которого он едва касался”. Его неброская щедрость проявлялась при сборе пожертвований на нужды движения. Одним из первых мероприятий, на которые пошел Кафка, был митинг протеста против сметного приговора в отношении испанского педагога-анархиста Франсиско Феррера в 1909 г. Полиция разогнала митинг. В мае Кафка принял участие в учредительном собрании созданной Гашеком сатирически-анархистской “Партии умеренного прогресса в рамках закона”. Об этом запоминающемся событии Кафка позднее рассказывал Францу Верфелю. В 1912 г. Кафка был даже арестован полицией за участие в митинге против смертного приговора французскому анархисту Лиабефу: он с каменным спокойствием стоял в самой середине полицейского шабаша.

Теоретические основы Кафка искал у таких авторов, как голландский либертарий Домела Нювенхюйс, братья Реклю, Вера Фигнер, Бакунин, Александр Герцен, Белинский, Жан Грав, Кропоткин. 15 октября 1913 г. он записал в своем дневнике: “Не забывать о Кропоткине!”.

(В то же время он с определенным скептицизмом относился к современным ему чешским анархистам. Они “так милы и приветливы”, – говорил он, что нельзя не поверить каждому их слову. Но в то же время – именно из-за этих особенностей – нельзя верить, что они могли бы стать этакими разрушителями мира, как они утверждают”. Кафка оказался прав. Прошло всего несколько лет и большинство тогдашних анархистов в Чехословакии или отошли от движения или подались в “коммунистическую” партию. – Прим. перевод.).

Политические убеждения Кафки нашли отражение и в его личной жизни. Он критиковал своего отца как предпринимателя-эксплуататора, который однажды отозвался о служащих как об “оплачиваемых врагах”. Рассказывая писателю Максу Броду о ситуации в обществе страхования рабочих от несчастных случаев, Кафка сказал: “Как скромны эти люди. они приходят к нам просить. Вместо того, чтобы взять учреждение штурмом и разгромить все вдребезги, они приходят просить”.

Кафка, очевидно, даже вынашивал планы начать новую жизнь. В 1918 г. он разрабатывал идею рабочего сообщества “Неимущие рабочие” на основе скромности, равновесия прав и обязанностей и социальной ответственности. Он симпатизировал еврейскому социалистическому движению “халуцев” (“пионеров” заселения Палестины коммунами - киббуцами) и мечтал отправиться туда и жить жизнью простого ремесленника.

Одновременно он был пламенным антимилитаристом и в 1914 г. с омерзением отверг патриотические военные призывы. В 1920 г. он говорил юному музыканту и литератору Густаву Яноуху: “Поэты пытаются заменить людям глаза, чтобы тем самым изменить действительность. Поэтому они, в сущности, враждебные государству элементы, – они ведь хотят перемен. Государство же и вместе с ним все его преданные слуги хотят незыблемости”. А о капитализме он отзывался так: это “система зависимостей, идущих изнутри наружу, снаружи вовнутрь, сверху вниз и снизу вверх. Все зависимо, все скованно. Капитализм – состояние мира и души”.

Кафка решительно отвергал партии и официальные организации “рабочего движения”: “Люди так уверены в себе, решительные и хорошо настроены. Они овладели улицей и потому думают, что овладели миром. Они ошибаются. За ними уже стоят секретари, чиновники, профессиональные политики – все эти современные султаны, которым они готовят путь к власти… Революция испаряется, и остается только ил новой бюрократии”.

Кафка уже провидит, что надвигается не социальная революция, а нечто беспощадно-мрачное, “затейлоризированная” жизнь, “господство зла”, когда “человек превращается в тень, перестает быть живым существом”. Он предчувствует наступление фашизма: “Я думаю, что антисемитизм захватит и рабочих. Это видно уже в ведомстве страхования рабочих от несчастных случаев. Оно – результат рабочего движения. Оно должно быть наполнено светлым духом прогресса. И как же там все выглядит? Ведомство служит темным гнездом бюрократии, в котором я – единственный еврей, для парада”.

Кафка умер 3 июня 1924 г. от туберкулеза. Он был избавлен от жуткой, “кафкианской” действительности грядущего нацистского рейха, который отправил его семью в газовые камеры и навсегда сделал его любимую Прагу совершенно другим городом.

Ист.: Anarchistischer Taschenkalender 1996. Опубл.: Прямое действие. 1998. № 11. С. 5-6.

Богемно-политические коммуны, возникавшие по всей Европе с конца 1960-х, были очень недолговременны. Как долговременные они, впрочем, никем и не планировались. Зато они были очень интенсивны как уникальный опыт других отношений и экспериментов по реализации репрессированных семьёй и обществом сторон личности. Многим небезынтересным людям они обеспечили полезные «стартовые впечатления» и вообще задали дальнейшую траекторию жизни немалому числу «мечтателей шестидесятых». Идеология этих коммун чем-то напоминала позднейшую теорию «фанки-бизнеса», согласно которой нет никакой нужды создавать многолетние компании с большим штатом сотрудников, это гарантирует массу лишних проблем и расходов, достаточно организовывать небольшие творческие группы для решения конкретных задач, их легко упразднять и в новом виде собирать опять под новую задачу. У «новых левых» были те же идеи: добровольная сегрегация в конкретной форме сохраняется столько, сколько нужно участникам, из неё всегда можно выйти, чтобы вернуться в большое общество, перейти в другую общину или создать свою собственную. Фриц Тойфель отрепетированно блевал на стол следователя во время допроса и слушал потом свой приговор в суде, встав на голову, иначе ему не было понятно обвинение. В общей сложности он провёл 8 лет в тюрьме. Почти всё в своей тогдашней жизни Тойфель успевал сделать «одним из первых». Он и его товарищи по коммуне, сводя с ума полицию, брали ответственность за случайные пожары в супермаркетах и рассылали по редакциям кудряво написанные предупреждения о несуществующих бомбах. Готовились забрасывать пакетами с бисквитом вице-президента США и других империалистических политиков и вообще быстро заслужили титул «главных шутов внепарламентской оппозиции» в Германии. Чем запомнилась «Коммуна-1», возникшая первоначально на Штутгарте-плац? Тортометание + разбрасывание провокационных листовок из гроба (гроб с Тойфелем внутри вносили в какое-нибудь приличное и не слишком охраняемое собрание) + групповой секс во время служб в церквях. Крайне авангардная политическая клоунада, самовыражение и экстравагантность за пределами допустимого и «совместимого» с буржуазной нормой. Такое поведение транслировалось вовне, когда коммунары совершали свои вылазки «в общество», на чуждую им «территорию системы». «Акции свяжут нас крепче», — говорил Тойфель. В среде левых и сейчас принято спорить, кем считать этих «активистов нерасчленимого бытия»: политическими художниками? Художественными политиками? Революционным театром? Они стали для западных левых чем-то вроде «кружка» (бытового общежития) Чайковского для русских народников и эсеров. «Коммуна-1» и её аналоги — уже давно легенда, школа и уникальный опыт, обсуждать и вспоминать который есть правило хорошего тона для многих интеллектуалов и художников, включая тех, кто никогда там не был или вообще родился намного позже. Кроме Тойфеля «Коммуну-1» организовали Райнер Лонгханс и Дитер Кунцельман. Внутри коммуны было несколько больше предсказуемости и порядка, чем транслировалось вовне: дискуссии, политические доклады, круговая критика, игры в свободные ассоциации или в вопросы, на которые нельзя не отвечать, насколько бы «интимными» они не были, и, конечно же, групповой секс, который так притягивал и интриговал прессу. На первый план выходило взаимное воспитание на пути отказа от эгоизма, туалеты без дверей, все всегда в общем пространстве на виду у всех, доступ всех ко всем и всему во всех смыслах. Степень и формы «максимального обобществления» вызывали частые споры, особенно со стороны девушек. Изначальное ядро коммуны — десяток немецких левых интеллектуалов плюс столько же менее известных девушек — «группиз». Тогда у крайне левых теоретиков были свои «группиз», как у рок-музыкантов, но поменьше числом. Приветствовалась и буквализация слова «коммунио» как «общего тела» или фантастической мечты о преодолении частных границ своей телесной приватности. Одной из целей группы было «максимальное обобществление»: все владеют всем и ко всему имеют доступ, в некотором смысле владеют друг другом. На территории коммуны каждый обладает остальными. Велись неомарксистские дискуссии на темы: с чего ты взял, что твоё тело — «твоё»? Кто такой «ты» и кем/когда «ты» сформирован? Что такое «твоё»? Иллюзия, согласно которой тело «твоё» и ты можешь им распоряжаться, объявлялась некритичным переносом на себя частнособственнических представлений, на которые опираются капиталистические отношения. В «Коммуне-1» хорошо знали авторов, которые позволяют камня на камне не оставить от той индивидуалистической «субъектности», на которой держится так называемый «человек» с его «правами», собственностью и притязаниями. Эта иллюзия, во-первых, отрицалась школой Маркса: «человек» продиктован классовым положением и ролью в развитии производственных отношений. Во-вторых, она отрицалась психоаналитической школой: «человека» ведёт бессознательное, и он, как правило, не знает и не хочет знать правды о себе, своём происхождении, внутреннем устройстве и своих мотивах. В-третьих, эта «главная иллюзия капитализма» отрицалась структурной лингвистикой: «человек» лишь реализует те комбинаторные возможности, которые изначально заданы в системе языка. В-четвёртых, иллюзия «цельной человеческой личности» отрицалась феминистской школой: «человек» задан как биологическими склонностями, так и с детства навязываемой «гендерной ролью» в сценарии поведения, рекомендуемого семьёй, школой, прессой и боссом. На фоне всей этой критики (точнее, самокритики) «отдельного человека» отказ в сексе товарищу по коммуне осуждался и переставал быть «личным делом». Девушки или юноши из «недотрог» быстро становились нежелательными, уходили сами или изгонялись общим голосованием. Однако число молодых людей обоего пола, желавших пожить в коммуне, всегда было намного больше тех, кто покидал её. Для многих это был интересный эксперимент — взрывная смесь крайнего анархизма с крайним тоталитаризмом: хеппенинги, нападения на полицейских, групповая психотерапия, документальный театр, медитация, «круговое обучение» и полное обладание друг другом. Сначала «Коммуна-1» размещалась по пустующим квартирам знакомых. Одно время они жили у Гюнтера Грасса, например, потом перебрались на заброшенную фабрику. Фактически левая немецкая интеллигенция кормила этот передвижной цирк, делегировав ему самые экстравагантные и скандальные формы протеста и сопротивления. Другим источником средств была «разводка буржуазной прессы». Активисты «Коммуны-1» любили сдавать за деньги жёлтой прессе эксклюзивный материал и интервью о новых своих акциях, оргиях и вообще бесчинствах и безумствах. Чаще сведения эти были выдуманные или весьма преувеличенные, но зато полученные журналистами «из первых рук». Коммуне довольно легко удавалось манипулировать своим медиапортретом, извлекая сразу финансовую и символическую выгоду. Они не стеснялись давать платные интервью, с удовольствием вкладывали в общий бюджет гонорары некоторых богемных звёзд, для которых было ни с чем не сравнимым приключением пожить пару-тройку дней в условиях «абсолютного коммунизма», когда тебя принимает и включает в себя большая семья — она же арт-сообщество, она же политическая активистская группа и ещё что-то, не имеющее названия в обыденном языке. Даже если ты провёл там всего несколько дней, это, как правило, отбрасывало отблеск на всю жизнь. Более серьёзные левые из троцкистских и маоистских кружков критиковали «общину Тойфеля» как «непроизводящую». «Мы производим революцию», — бесхитростно отвечал Тойфель, когда его спрашивали, какая от коммуны польза остальному человечеству. «Коммуна-1» продержалась полтора года. Столько же обычно существовали и её ближайшие аналоги, организованные энтузиастами, соблазнёнными первоначальным примером. В Западной Германии это была «Коммуна Виланда» и «Коммуна-2», в которой было больше психоанализа и политики, нежели секса и молодёжной контркультуры. Тогда подобные «острова социального инобытия» появлялись по всей Западной Европе, и многие из них стали инкубаторами «городских партизан» (RAF и других левацких групп вооружённого подполья). Это называлось «перейти на следующий уровень свободы и борьбы». Стандартный сценарий: молодой человек уходит из семьи в коммуну (обычно при этом остаётся в прошлом учёба и работа), там переживает опыт «свободной от капитализма» жизни и антиавторитарного творчества, из коммунаров переходит в состояние «герильерос», то есть нелегального боевика, объявившего войну Системе и мечтающего превратить весь мир в подобие своей коммуны. Впрочем, после опыта коммуны можно было, конечно, стать и художником, актёром, политическим журналистом или экологическим активистом, но такие сценарии всё чаще воспринимались в самих коммунах как «половинчатые». Это длилось вплоть до разгрома вооружённого подполья европейских левых на рубеже 1970—1980-х. Тойфель не унимался и после смерти. Торжественно похороненная урна с его прахом была выкопана ночью и переехала совсем на другое кладбище, а точнее на могилу к другому лидеру крайне левых — Руди Дучке. Годар в «Китаянке» показал более мягкий французский вариант — парижскую коммуну маоистов в 1967 году, но и там мы видим нечто очень похожее: театральные экспромты в духе Брехта, террор (покушение на советского писателя Шолохова), философские споры о Сартре и «Анти-Дюринге», самоубийство впавшего в отчаяние активиста и неклассические лекции по истории кино.

Федор Емельяненко впервые с 2007 года проведет бой в России. 20 ноября в Москве в СК «Олимпийский» он сразится с американцем Джеффом Монсоном. Как рассказал «Газете.Ru» менеджер Емельяненко Вадим Финкельштейн, этот бой смогут посетить 15–16 тысяч человек. Как и ожидалось, свой следующий бой Федор Емельяненко проведет против 40-летнего ветерана ММА Джеффа Монсона, по прозвищу The Snowman (снеговик). Поединок состоится в Москве в СК «Олимпийский» 20 ноября в рамках турнира М-1 Global. Как рассказал «Газете.Ru» менеджер российского спортсмена Вадим Финкельштейн, посетить бой смогут 15–16 тысяч человек. Американский боец Джеффри Монсон, по прозвищу The Snowman, подтвердил, что именно он станет следующим соперником некогда непобедимого Федора Емельяненко. Более того, в своем Twitter (заокеанский спортсмен активно пользуется социальными сетями) он даже назвал дату боя – 12 ноября. При этом Монсон отметил, что это «сражение», как и предполагалось, состоится в России. Правда в каком городе, Джефф не уточнил.

Кроме того, американец поведал и о дате пресс-конференции в преддверии поединка, который наверняка станет самым значимым в его карьере. Да еще и раскрыл некоторые ее подробности. Сенсационные подробности. «Пресс-конференция по этому поводу состоится 16 числа в России, – сообщил Монсон. – На ней будет Путин. Попытаюсь сфотографироваться с ним в моей футболке с надписью «коммунист». Естественно, заявления бойца незамеченными не остались.

Один из читателей Монсона даже посоветовал ему надеть майку с изображением Анны Политковской. Монсон придерживается радикально левых взглядов, ярый анархист и антифашист. Без сомнения, Джефф – самая, так сказать, политизированная личность в ММА. Один лишь внешний вид Сноумена выдает в нем завсегдатая hardcore-концертов и ревностного защитника идей о всеобщем равенстве: Монсон растатуирован буквально с головы до ног. Естественно, «идеологически правильными» тату. Есть на его теле и русские слова – «свобода» и «солидарность». «Я хочу покончить с классовой иерархией», – говорит борец с «режимом».

Причем Джефф не ограничивается лишь словами. Так, в январе 2009 года он разрисовал вашингтонский Капитолий символами анархии, за что позже получил 90 дней исправительных работ, а также штраф в размере $21 891. Благодаря этому поступку, а также фотографиям, на которых целый отряд полицейских с щитами и дубинками не решился «поколотить» громилу-нарушителя, он и стал известен на весь мир.

На днях Лев Толстой был признан в России по суду экстремистом уже в третий раз. 18 марта 2010 года в Кировском суде г. Екатеринбурга на одном из многочисленных антиэкстремистских процессов, которые сейчас происходят по всей России, эксперт по экстремизму Павел Суслонов веско засвидетельствовал: «В листовках Льва Толстого «Предисловие к «Солдатской памятке» и «Офицерской памятке», направленных к солдатам, фельдфебелям и офицерскому составу, содержатся прямые призывы к разжиганию межрелигиозной розни, направленные против православной церкви».

До этого в конце января 2010 года стало известно, что решением суда в Ростовской области от 11 сентября 2009 года писатель Толстой Лев Николаевич, мужчина 1828 г. рождения, русский, женатый, место прописки: Ясная Поляна Щекинского р-на Тульской обл., был признан экстремистом в ходе одного антиэкстремистского процесса в Таганроге. В интернете выложено заключение экспертизы, которая засвидетельствовала об экстремистский характер мировоззрения Льва Толстого, возбуждавшего религиозную вражду и/или ненависть по признакам статьи 282 УК РФ, в частности в следующем высказывании:

«Я убедился, что учение [русской православной] церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения».

И впервые, в 1901 году, Толстой Лев Николаевич, мужчина 1828 г. рождения, русский, женатый, место прописки: Ясная Поляна Щекинского р-на Тульской обл., уже был официально осужден за крамольные мысли в отношении РПЦ, отлучен от церкви и предан анафеме.

– Ты коммунист?
– Нет, я антифашист.
– С каких пор?
– С тех пор как понял, что такое фашизм.

Эрнест Хемингуэй. По ком звонит колокол

Товариш давай до нас - Союз анархістів україни - САУ - http://www.facebook.com/groups/253090134723199/