Гасан Гусейнов § 9 Оттепельный мат

Гасан Гусейнов § 9 Оттепельный мат

Гасан Гусейнов  Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х

Издание осуществлено при финансовой поддержке Государственного Комитета по печати (федеральная целевая программа «Культура России» )

§ 9. Оттепельный мат — между «вельможами» и «шестидесятниками».

С одной стороны, матерные слова противостоят официальным идеологемам как

‘живое’ — ‘мертвому’. Именно в этом качестве — как символ прорыва к свободе —

они проникли в литературу периода хрущевской оттепели. Но с другой стороны,

как инструмент «вельможного» хамства (В. Камянов), они принадлежат и власти.Оттепельный мат — объединительный символ сурового стиля, воспринимаемый современниками как общее движение эпохи к свободе.

Так, наблюдая снятие последних языковых табу в начале 1990–х гг., критик

Сергей Чупринин перечисляет общим списком самые известные случаи попадания мата в общественный дискурс эпохи первой советской оттепели в начале 1960–х:

Протечки, конечно, и раньше случались. То Никита Хрущев, разгорячась, сказанет с трибуны

Что–либо этакое, и сказанное, не дойдя до эфира, до газетных полос, начнет кочевать по Руси

в изустном изложении.518 То Александр Солженицын насытит речь персонажей «Одного дня

Ивана Денисовича» чуть5чуть графически (но не фонетически) видоизмененными словами известного рода.519 То Василий Шукшин восхитит миллионы соотечественников своим чудаком

на букву «м». То Валентин Катаев напечатает роман, который если чем и запомнился, то разве

только «жопой»520, крупно, нахально выделенной в строгой «новомировской» гарнитуре... Но

то и были протечки...521

Может показаться странным, что вельможная брань первого секретаря

ЦК КПСС попадает в один список с повестью А. И. Солженицына.522 Это, однако,

не каприз автора. В горбачевское время люди, помнящие Хрущева, в первую ложку свободы бросили читателю брань как изюминку политической риторики тогдашнего главы СССР.

Когда кричит о себе поэтика абстракционизма, примитивизма, психопатологизма, неоавангардизма, и он, наш партвельможа–мусагет, на них, как водилось, гаркнет, топнет, обзовет кого–то

из авторов «пидарасами», угодив если не точно в поэтику, то около...523

Уже в 19645м не стало Хрущева, потратившего лучшие годы своей жизни на борьбу с абстракционистами и «пидарасами».524

Конечно, до хрущевского крика «пидарасы!» нашим шестидесятникам далеко, но не с той же ли

яростью Хрущев топал ногами на «мазил», как иные из нас [литературных критиков–традиционалистов 80–905х гг. — Г. Г.] на «графоманов»?525

Разные люди процитировали употребленное Хрущевым «живое словцо», обращенное им в 1963 году к художникам–нонконформистам, с двоякою целью: утоляя жажду подлинности, авторы не захотели упустить случая и словно с облегчением сами нарушают табу, обозначают преодоление страха.

Именно за это — за раскрепощающую от страха и недостоверности силу — матерное слово включали в свои сочинения неподцензурные писатели 1960–1980х гг. — от Василия Аксенова до Венедикта Ерофеева. У их предшественников матерное слово чаще присутствует в эвфемистических подтекстах или внелитературных афоризмах. Так, один из классиков советской поэзии Александр Твардовский, был автором широко распространившейся матерной формулы собрания и заседания (партийной, профсоюзной организации и т.п.) — центрального мероприятия советской общественнополитической жизни.526 Воспоминания

о широком бытовании этой формулы появляются одновременно с воспоминаниями о хрущевских «пидарасах». А именно, Твардовский527 называл официальные

общественные мероприятия (собрания, заседания и т.п.) «еблей слепых в крапиве».

Одностишие Твардовского было опубликовано лишь тридцать лет спустя, но в устном бытовании сохраняло свой оппозиционный идеологический дуктус.

Это идеологическое свойство мата переняли у «шестидесятников» неоавангардисты 1970–1990х гг.

Современный русский авангард зиждется и распухает на ненормативной лексике. Возьмись сегодня какой–нибудь Делакруа изобразить Свободу на литературных баррикадах, он написал бы

голую девку с российским флагом в руках, на котором бы гордо значилось густое русское трехлитерное слово. Кажется, отними у авангарда эту хоругвь — и он окажется голым, просто голым. [...] Обидно, право. И за авангард, и за ласковый российский матерок.528

Идеологическое преобразование мата на закате советской эпохи — в силу очень еще не продолжительной истории его открытого бытования — обнаруживается в большинстве случаев в порядке проговорки.

Для меня язык — я имею в виду русский язык — однозначно ассоциируется с Родиной. Русский

язык замечателен тем, что некоторые слова и словосочетания перевести нельзя. Ни на какой

другой язык. И русские пословицы — тоже нельзя. Когда язык очень сильно обеднен, бывает

обидно и за язык, и за людей.

Но особый колорит языку придают непечатные слова. Причем не тогда, когда они употребляются как заменители обычных русских слов. А тогда, когда они произносятся к месту, четко и создают такую невероятную атмосферу русского колорита.

К сожалению, привести пример не могу. Хотя довольно часто пользуюсь такой возможностью.529

Половинчатое признание молодого русского политика Бориса Немцова и сохранение им традиционной советской матрицы двоемыслия (‘я, конечно, знаю, но не скажу’; но верно и обратное: ‘скажу, хотя и не знаю’530) — нуждается в разборе. Уверенность и в уникальности русского матерного языка, и в уместности матерного слова в целях создания «невероятной атмосферы русского колорита»531, и в недопустимости его публичного употребления — свидетельства сохранности идеологической функции мата. Только теперь на месте идеологии — остаточное ханжество человека, прошедшего раннюю социализацию в Советском Союзе: Немцов уже признается в употреблении матерного языка, но еще не может процитировать себя перед включенным магнитофоном. Вместе с тем, это — часть рекламной стратегии восходящего политика. Тот, кто употребляет, — свой, открытый парень для всякого простолюдина.

Немцов прошел политический перекресток «безопасно — опасно», но остановился на моральном перекрестке «можно — нельзя», или перед лицом бытовой расколдованности мата в условиях политической и гражданской свободы.

В конце 1990–х гг. мат как посттоталитарное коммуникативное средство обсуждается в русском инете. Так, на дискуссионной странице сайта полит.ру, где выступали, в частности, такие известные пиарщики, активные участники предвыборных кампаний 1996 и 2000 года, как Глеб Павловский, тема приемлемости и политической эффективности матерной речи является одним из рефренов дискуссии.532