Станислав Говорухин о Высоцком

Летом 66-го мы снимали "Вертикаль" на Кавказе. 

Актерам довелось пожить недельку в палатке под ледником. Надо было набраться альпинистского опыта, вообще "почувствовать" горы. Особенно Володе. Мы очень рассчитывали на песни, которые он напишет. Без них картина не могла состояться.

В это время на пике Вольная Испания случилось несчастье. Погиб альпинист, товарищи безуспешно пытались снять его со стены. На помощь двинулись спасательные отряды. Шли дожди, гора осыпалась камнепадами. Ледник под вершиной стал напоминать поле боя - то и дело вниз по леднику спускались альпинисты, вели под руки раненого товарища, кого-то несли на носилках. Палатка наших актеров превратилась в перевязочный пункт. Здесь восходителей ждал горячий чай, посильная помощь.

Происходило нечто значительное и драматическое. Можно же было подождать неделю, пока утихнет непогода, в конце концов, тот, ради кого рисковали жизнью эти люди, все равно был уже мертв. Но нет, альпинисты упрямо штурмовали вершину. Это уже был вызов. Кому? Володя жадно вслушивался в разговоры, пытался схватить суть, понять, ради чего все это... Так родилась первая песня:
Да, можно свернуть,
Обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
Альпинисты считали его своим. Верили, что он опытный восходитель. А он увидел горы впервые за два месяца до того, как написал ставшие такими популярными песни о горах.

Люди воевавшие были уверены, что он их боевой говарищ. Такая правда, такая ободранная до крови правда лезла из его военных песен. А ему, когда началась воина, исполнилось три года.

Он был мужчина, если хотите. По природе своей, героическому нутру он должен был, вероятно, пойти в моряки, в летчики, в солдаты. Но для этого надо было иметь несколько жизней. Поэтому он в песнях проживал то, что хотел бы прожить в жизни. Он, будучи артистической натурой, как бы становился на мгновение тем, кем хотел быть. Свою несостоявшуюся ипостась находил он в этих песнях.

Но мало хотеть, надо знать. Судя по его песням, он всегда знал предмет досконально. Откуда? У него была изумительная память, а слушать он умел, как никто. Это редкий дар. Мне кажется, не умеющий слушать, слушающий самого себя (таких мы часто встречаем в компании), как художник слова - конченый человек. Ему уже не узнать ничего нового, поскольку ничего не услышать.

Для Володи общение с интересными людьми значило очень много. Он как поэт питался тем, что видел и слышал. Для него интересные люди были окном в мир, куда он, перегруженный заботами, не имел легкого доступа. Он искал таких встреч.

Однажды пришел к нему человек удивительной судьбы, золотоискатель из Сибири. я видел, как Володя слушал его. Весь - напряженное внимание, боязнь упустить слово из рассказа. Живая реакция на смешное, искренняя боль в глазах, когда речь заходит о несправедливости. И опять добрая улыбка, раскрепощающая собеседника, робевшего поначалу перед любимым поэтом, популярным артистом. Человек этот рассказывал всю ночь. Володя несколько раз брал гитару, начинал песню, но обрывал ее, откладывая гитару в сторону. Выстраданное другими всегда казалось ему более значительным, чем свое, собственное.

Снова обращаюсь к записной книжке. "Август 68-го. Лечу в Красноярск. Оттуда - поездом до станции Мана. Потом - пешком. Глубокой ночью вхожу в село. Оно расположено на берегу саянской речки и называется очень красиво - Выезжий Лог. Бужу всех собак, с трудом нахожу нужный мне дом. Стучу..."

Открыл мне Валерий Золотухин. Они с Володей снимались тут в "Хозяине тайги". В доме темно - ни керосиновой лампы, ни свечки, электричество отключили в одиннадцать часов вечера. Мы обнялись в темноте. Володя сказал...

Что может сказать разбуженный среди ночи человек, которому в шесть утра вставать на работу? Каждый, наверное, свое. Но я точно знаю теперь, что скажет истинный поэт.

- Какую я песню написал! - сказал Высоцкий.

Валерий протянул ему гитару. я еще рюкзака не снял, а они уже сели рядышком на лавку и запели на два голоса "Баньку". Никогда больше не доводилось мне слышать такого проникновенного исполнения.

Там же, в Красноярске, он снимался еще в одной картине. Это был фильм режиссера В. Бычкова "Мой папа - капитан". На палубе пароходика, идущего по Енисею, Володя пел одну из своих песен. Не знаю почему, но этот фильм вышел на экраны без Высоцкого.

Только к концу жизни он понял, какое это облегчение, что его узнают не все. В кино он снимался достаточно мало, о телевидении до "Места встречи" вообще не могло быть речи. А до этого его мало кто узнавал, особенно в начале его карьеры. Первое время он даже огорчался: каждый житель огромной страны знает его имя, но в лицо никто не узнаёт.

Тогда же, в 68-м, на обратном пути из Красноярска мне надо было на один день заехать в Новосибирск к знакомым. А Володя всегда был легок на подъем - и мы решили поехать вместе: он хотел посмотреть Академгородок.

Ночь. Подошел полупустой поезд. В вагоне две проводницы - девчонки-практикантки. Володя говорит:

- Девочки, дайте нам отдельное купе - мы хоть отдохнем как следует.

- Хорошо,- говорит одна из них.- Но у тебя, я вижу, гитара. Тогда ты нам споешь!

Только поезд тронулся - они пришли к нам. Володя спросил:

- Ну что вам спеть?

Одна говорит:

- Из "Вертикали" что-нибудь знаешь?

- Знаю.

А вторая:

- А он похож на этого, бородатого.

И вот Володя пел им под стук колес всю ночь, почти до утра, пел вполголоса, чтобы не мешать соседям.

Бедные девчонки так и не узнали, с кем они ехали. Как бы они были счастливы, если бы знали, что весь репертуар Высоцкого исполнял им в этом ночном поезде сам Высоцкий!

Можно сказать, что не я пригласил Высоцкого на картину "Место встречи изменить нельзя", а он - меня.

Однажды он говорит мне:

- Знаешь, тут мне Вайнера сказали, что у них для меня есть хорошая роль. Ты почитай роман, мне сейчас некогда - в Парижск уезжаю... (Именно так он называл этот город.)

Я взял у него роман, он назывался "Эра милосердия", прочел и... просто обалдел. Когда Володя приехал, я сказал ему:

- Роман, действительно, классный, и роль потрясающая. Ты ничего похожего еще не играл, представляю, как ты это сделаешь...

И когда мы сразу после этого разговора поехали к Вайнерам, Володя еще не читал книги (впрочем, авторы этого так и не узнали). Нас встретили два добродушных полных человека, два гостеприимных хозяина, любители поговорить, посидеть за столом... Мы понравились друг другу, быстро нашли общий язык - наши представления о фильме не расходились - ив общих чертах договорились о совместной работе.

Володю я мог бы утвердить и без проб, потому что для меня, как и для всех нас, было ясно, что эту роль должен играть только он. Но это происходило в те времена, когда он еще ни разу не появлялся на телеэкране, а тут - такая одиозная фигура - в пятисерийном фильме! Поэтому я сделал на эту роль несколько проб других актеров, которые заведомо не могли тягаться с Высоцким. И когда показывал руководству пробы, я показал и эти пробы, которые были, конечно, гораздо хуже проб Высоцкого. Начальство это очень убедило.

- Конечно, только Высоцкий! - сказали они и довольно легко утвердили его на роль.

Книга ему тоже очень понравилась. Когда мы писали режиссерский сценарий, он приезжал к нам в Переделкино, принимал участие в работе. В частности, Володя придумал историю с фотографией Вари, приклеенной на дверь среди других фотографий, когда в сцене в подвале надо было дать Шарапову какой-то знак - указать дверь, ведущую к спасению.

Он очень хотел спеть в этом фильме. Среди предлагавшихся им песен были и "За тех, кто в МУРе", и "Песня о конце войны", и "Баллада о детстве". Но, хотя песни мне и нравились, я был категорически против. Я считал, что это разрушит образ, и это будет уже не капитан Жеглов, а Высоцкий в роли капитана Жеглова. Володя обижался, мы ссорились. А однажды, когда я попросил его спеть в кадре песню Вертинского, он ответил:

- Если ты не хочешь, чтобы я спел свое, не буду петь и Вертинского.

Нашел в записной книжке такую запись. "Володя: у меня все наоборот - если утону, ищите вверх по течению".

Откуда это? Так не похоже на Высоцкого. Он был человеком, который твердо знал - куда, ради чего и на что он идет. Хотя...

Так хотел сниматься, так волновался: утвердят - не утвердят на роль Жеглова, и вдруг...

10 мая 1978 года-первый день съемок. И день рождения Марины Влади. Мы в Одессе, на даче нашего друга. И вот - неожиданность. Марина уводит меня в другую комнату, запирает дверь, со слезами просит: "Отпусти Володю, снимай другого артиста". И Володя: "Пойми, мне так мало осталось, я не могу тратить год жизни на эту роль!"

Как много потеряли бы зрители, если бы я сдался в этот вечер.

Однажды, когда я рассказал этот случай на встрече со зрителями, из зала пришла записка: "А стоит ли год жизни Высоцкого этой роли?"

Вопрос коварный. Если бы год, который заняли съемки, он потратил на сочинение стихов, тогда ответ был бы однозначным: не стоит! Быть поэтом - таково было его главное предназначение в этой жизни! Но у Володи были другие планы, я знал их, и мы построили для него щадящий режим съемок, чтобы он мог осуществить все задуманное: побывать на Таити, совершить гастрольное турне по городам Америки...

Он давно подумывал о режиссуре. Хотелось на экране выразить свой взгляд на жизнь. Возможность подвернулась сама собой. Мне нужно было срочно уехать на фестиваль, и я с радостным облегчением уступил ему режиссерский жезл.

Когда я вернулся, группа встретила меня словами: "Он нас измучил!"

Шутка, конечно, но, как в каждой шутке, тут была лишь доля шутки. Привыкших к долгому раскачиванию работников группы поначалу ошарашила его неслыханная требовательность. Обычно ведь как? "Почему не снимаем?" - "Тс-с, дайте настроиться. Режиссеру надо подумать". У Высоцкого камера начинала крутиться через несколько минут после того, как он входил в павильон. Объект, рассчитанный на неделю съемок, был "готов" за четыре дня. Он бы в мое отсутствие снял всю картину, если бы ему позволили.

Он, несущийся на своих конях к краю пропасти, не имел права терять ни минуты.

На зато входил он в павильон абсолютно готовым к работе, всегда в добром настроении и заражал своей энергией и уверенностью всех участников съемки. По этой короткой пробе легко было представить его в роли режиссера большой картины.

Зато на тонировке с ним было тяжело. Процесс трудный и не самый творческий - актер должен слово в слово повторить то, что наговорил на рабочей фонограмме, загрязненной шумами, стрекотом камеры. Бесконечно крутится кольцо на экране. Володя стоит перед микрофоном и пытается "вложить в губы" Жеглова нужные реплики. Он торопится, и оттого дело движется еще медленнее, он безбожно ухудшает образ. "Сойдет!" - кричит он. Я требую записать еще дубль. Он бушует, выносится из зала, через полчаса возвращается, покорно становится к микрофону. Ему хочется на волю, а кольцо не пускает. Ему скучно, он уже прожил жизнь Жеглова, его творческое нутро требует нового, впереди ждут Дон Гуан и Свидригайлов, а внизу, у подъезда, нетерпеливо перебирают ногами и звенят серебряной сбруей его Кони.

Консультантом на фильме был заместитель министра МВД СССР генерал-лейтенант К. И. Никитин. Он просил, чтобы Жеглов хотя бы раз показался на экране в милицейской форме. Ёту просьбу мне необходимо было выполнить, потому что за это я рассчитывал получить возможность оставить, к примеру, сцену, где Жеглов подбрасывает в карман Кирпичу кошелек, да и вообще предполагал, с какими огромными трудностями мы столкнемся при сдаче картины. Но Высоцкий был неумолим: - Нет, форму я не надену ни за что! Для него милиционер сталинских времен ассоциировался с теми людьми, которые творили то страшное беззаконие. Он столько был наслышан об этом и так больно это переживал, что все, что было связано с милицией, не переносил на дух.

И тогда мне пришлось придумать ему сцену, где он стоит у зеркала в кителе и произносит примерно такой текст:

- Вот, Шарапов, моя домашняя одежда, вроде пижамы.

- Почему? - спрашивает Шарапов.

- Да потому что никогда не носил, да, наверное и носить не придется.

Потом он, с большим трудом уговоренный мной садится в этом кителе к роялю и произносит несколько строк из "Лилового негра" Вертинского, но, будучи верным своему слову не петь, каждый раз перебивает их репликами, обращенными к Шарапову. И тут же снимает китель. Это и осталось единственным его появлением в милицейском мундире.

А трудности с приемом картины действительно были немалые: многие реплики, какие-то жаргонные выражения просто возмущали тогдашнее "высоконравственное" руководство МВД. И, конечно, если бы не совпадение некоторых обстоятельств, картина в таком виде никогда бы не вышла на экран.