"Одна неделя" Мама Стифлера

"Одна неделя"
автор :Мама Стифлера

- Всё! Надоело! Хватит! Устала! – Выкрикивала в запале Юлька, распихивая
по моим шкафам свои вещи, - Это что? А, это макароны. Убери их
куда-нибудь. Ненавижу!
- Кого? Макароны? – поинтересовалась я, убирая пачку спагетти в кухоный шкафчик.
- Да какие макароны? Я про Бумбастика! Чтоб его пидоры казнили, гада молдавского! Это что? А, гречка. Убери её тоже. Ненавижу!
-
Ты что, решила ко мне всю квартиру перевезти, что ли? – Спросила я,
глядя на огромные сумки, которыми Юлька завалила всю мою прихожую.
-
Да. – Твёрдо ответила подруга, - Ничего ему, пидору такому, не оставлю.
Тебе порошок стиральный нужен? Бери. Вон та коробка. Шесть килограммов.
Всё бери. Пусть свои портянки мылом стирает, защекан горбатый. Хотя, я
мыло-то забрала… Возьми мыльце в том пакете, пригодится.
- Повеситься?
- Это можно. Но сначала помойся. Это нелишнее.
Я
молча распихивала по шкафам упаковки туалетной бумаги, бумажных
полотенец, коробки с макаронами и крупой, железные банки с сахаром и
целый пакет разноцветных гандонов. Распихивала небрежно, абсолютно точно
зная, что через неделю всё придётся вытаскивать обратно, и рассовывать
по мешкам и сумкам, которые понурый Бумбастик, подгоняемый криками жены,
уныло кряхтя, потащит в багажник своей машины.
К глобальным уходам
Юльки от Бумбастика я давно привыкла. Таковые случались в Юлиной жизни с
периодичностью раз в два-три месяца. И каждый раз, с трудом разобрав и
разместив всё подружкино барахло у меня дома, мы с ней садились за стол,
и я с удовольствием слушала новый Юлькин рассказ о том, почему на этот
раз она ушла от Толика навсегда.
- Я не могу больше мириться с этой наглостью! – Юля стукнула кулачком по столу: - Наливай!
Буль-буль.
Дзынь-дзынь.
- Колбаску? – протягиваю Ершовой кружок колбасы.
- Нахуй колбаску! – Стучит кулачком Юлька. – Наливай! Я это, бля… С курятинкой пью.
Выпивает, затягивается сигаретой.
- Ну? Что на это раз? – спрашиваю, и колбасу жую.
Юлька ещё раз глубоко затягивается, яростно тушит окурок в пепельнице, и шмыгает носом:
-
На этот раз всё. – Тут по традиции минутная пауза, которую нельзя
нарушать, а дальше рассказ идёт без остановок. – Он гей, Лида. Да-да. Он
гей. Но не в том смысле, что в тухлый блютуз шпилится. Лучше б
шпилился, скотина. Я просто очень вежливо намекаю на то, что Бумба –
последний пидорас! Да. И не надо так на меня смотреть. Только пидорасы
поступают так, как поступил этот молдавский гастарбайтер. Я вчера
прихожу домой. Бумба дома. Спит. Ножки скрючил так отвратительно, слюни
пускает, и радуется чему-то во сне, мерзость волосатая. Время полдень, а
он спит! Меня ж позавчера дома не было, я к матери в Зеленоград ездила,
а Бумбе только того и надо. На радостях раскупорил свою заливную
горловину, и давай хань жрать как из пистолета. А то я прям мужа своего
не знаю. В доме вонь стоит, хоть топор вешай. И непонятно, главное – чем
так пасёт? То ли носками, то ли перегарищем, то ли это он во сне от
радости попёрдывает – не знаю. Я, конечно, сразу все окна раскрыла, с
кухни бутылки-окурки выбросила, и иду в ванную, ручки мыть. И что я там
вижу, моя нежная подружка? Ну? С первой попыточки, а?
Пауза. Во время которой Юлька смотрит на меня испытующе, с хитрым ленинским прищуром.
Я сую в рот кружок колбасы, жую, и предполагаю:
- Шлюха за рупь двадцать?
- Нет! – Юлька шлёпает двумя ладонями по столу, и радуется моей недогадливости. - Не было там шлюхи! Наливай!
Буль-буль.
Дзынь-дзынь.
Курятинка-колбаска.
-
Так вот, захожу я в ванную, и первое, что вижу – моя маска для волос!
Жак Дессанж между прочим! Шестьсот рублей за плюгавую баночку! Меня жаба
чуть не задушила, когда я её покупала. Я ж только по большим церковным
праздникам в неё ныряла, чуть ли не пипеткой! А тут – гляжу: баночка моя
стоит открытая, маски в ней нету, зато вместо маски там лежит клок
красных волос! Красных! Проститутских таких волос! Я что-то не понимаю:
эта блядь в мою баночку головой ныряла?! Тогда она блядь вдвойне!
Царствие Небесное моей масочке Жак Дессанж… Наливай!
Буль.
Дзынь.
Курятинка.
-
Ну и вот… - Юлька переводит дух, и вытирает вспотевший от воспоминаний
лоб, - Хватаю я эту баночку, врываюсь в комнату, и – хрясь ей прям по
слюнявому Бумбиному еблу! «Вставай, - кричу, - свинина опойная! Ты кого
сюда приводил, пахарь-трахарь эконом класса?!» Бумба проснулся, смотрит
на меня, и лыбится: «Юлёк, ты чо? Никого тут не было». Я ему снова – дыщ
по еблищу: «Да? – кричу, - А это что?», и швыряю ему этот клок прям на
кровать. Он его подобрал, и сидит, рассматривает, как говно под
микроскопом. Только очков с двойными линзами не хватает. Профессор,
ёбанырот… А потом так счастливо заулыбался, и говорит: «Юльк, да ты чо?
Это ж к нам Поносюки приезжали, забыла что ль?»
- Что такое Поносюки? – я давлюсь колбасой, и в голос ржу.
-
Да примерно то, что ты и подумала. Это Бумбина родня. Брат его, с
женой. Понятно, что хороших людей Поносюками не назовут. Вася Поносюк, и
Маша Поносюк. Двое с ларца, одинаковы с лица. И оба на Бумбу, блять,
похожи. Вот Маше этой не позавидуешь-то… И вот мне этот задрот
молдавский начинает врать нагло, прям в лицо! «Это ж Поносюки, забыла?» Я
ору: «Что ты меня лечишь, хуедрыга косоглазая? Поносюки твои, Господи
прости за такое слово, на прошлой неделе приезжали! Денег выпросили, и
духи у меня спиздили. Да ещё твой братец нассал мимо толчка. Привык у
себя в деревне в деревянном сортире с дыркой срать, сука! А ванную они и
не заходили! Даже если предположить, что они приезжали сюда вчера,
когда меня не было – всё равно врёшь, обсос говняный! У Маши этой,
Поносюк которая, Господи прости, три волосины в шесть рядов, белобрысые,
и стрижена она под машинку. Не иначе, вшивая. А тут волосищи длиной в
полметра! Красные! Отвечай, жопа собачья, кто тут был?
И Юлька умолкла.
- Ну, что он ответил-то? – Не выдержала я через минуту.
Юлька вздохнула:
-
Наливай. А нихуя мне золотая рыбка не ответила. Швырнула в меня этой
волоснёй, и дальше спать завалилась, попёрдывая щастливо. Ну, я тут же
все свои хламидомонады в мешки собрала, да к тебе. Лидк, ты не
переживай, я ненадолго. Щас насчёт машины договорюсь – к маме перееду.
- Макароны опять заберёшь?
-
Да чо их с собой таскать? Себе оставь. И бумагу туалетную оставь. И
сахар, вместе с баночкой красивой… - Юлька расчувствовалась, и
приготовилась всплакнуть.
- А гандоны? – Спросила я хитро.
Юлька тут же передумала плакать, и растянула рот в улыбке:
-
А вот гандоны поделим с тобой по-братски. Мы ж теперь с тобой свободные
женщины. Ну, я хотела сказать, что я теперь тоже сама по себе, а СПИД
не спит. Тебе какие? Банановые? Ванильные?
- Селёдочно-луковые есть?
- Фубля, дура ты, Раевская. Наливай!
Буль-буль.
Дзынь-дзынь.
Курятинка-колбаска.
- Дай колбаски-то, жмотина!
Колбаска-колбаска.
Я ж не жадная.
-
А Бумбастик за тобой не припиздячит? – спрашиваю с опаской. Бумба, если
что, мужик буйный, когда пьяный. А пьяным он будет ещё неделю, минимум.
Юлька ведь не каждый день о него уходит.
Ершова сосредоточенно обсасывает колбасную жопку:
- Неа. – Отвечает беспечно. – Не припиздячит, не ссы. Он пить щас будет неделю.
- Вот и я о том же.
-
И что? – Колбасная жопка благополучно исчезла в Юльке. – Думаешь, он
сразу за мной рванёт? Плохо ты Бумбу знаешь. Я ему, кстати, подлянку
сделала. Креативную такую. – Юлька хихикнула.
- В тапки ему нассала перед уходом?
Ершова задумалась:
- Кстати, хорошая идея… Не, не нассала. Подай-ка мне вон тот мешок, из которого колготки торчат.
Наклоняюсь назад, и балансирую на двух ножках стула, пытаясь дотянуться до пакета с колготками. Стул не выдерживает.
Наёбываюсь.
- Блять, Лида! – В сердцах кричит Юлька. – Да что ж ты вечно такая: ни украсть, ни покараулить.. Вставай, акробатина хуева…
Встаю, потираю жопу, и заглядываю в Юлькин мешок:
- И что тут? Ради чего я чуть сраки не лишилась?
Ершова
важно идёт к дивану, и вытряхает из него содержимое пакета: какие-то
лекарства, бинты, пачка ваты, похожая на рулон обоев, и…
- Юля, чтоб тебе всю жизнь в китайских трусах ходить! Нахуя ты сюда зелёнку приволокла, да ещё пробку хуёво заткнула?!
На
диване и на моей жопе синхронно расплывались два пятна: одно от
зелёнки, второе – синяк, размером с крышку канализационного люка.
-
Диванчик-то твой давно на помойку просился… - подкралась сзади Юлька, и
алчно бросилась к моей жопе с ватной палочкой, смоченной в йоде. – Стой
так, не двигайся. Я тебе щас сеточку на жопе нарисую.
- Лучше напиши
себе «ХУЙ» на лбу, Репин, бля! – Жопа болела нестерпимо, а душа за диван
болела ещё больше. – Мой любимый, сука, диванчик был… И зачем ты сюда
эту аптеку притащила? Думаешь, у меня ты не обойдёшься без вот этих
свечей от геморроя?
Я схватила упаковку свечей, и принялась с ожесточением её мять и драть.
- Всё, жопу я тебе намазала. Сидеть можешь?
- Я и стоять могу только на правой ноге, как цапля, бля. Цапля-бля. Цаплябля. Гыгы. Ершова, не знаешь кто такой цаплябля?
-
Знаю. Это, сука, определённо Бумбастик. Так вот, отвечаю на твой вопрос
по поводу аптеки, и заодно рассказываю про креативное западло. Короче, я
же знаю, что Бумба щас как проснётся – сразу полезет за кониной. Его у
нас ещё полторы бутылки осталось. Специально забирать не стала.
Исключительно для того, чтобы западло вышло качественным. Ну вот, Бумба
конинку-то жиранёт, а наутро проснётся с башкой как у гидроцефала.
Которая ещё непрменно болеть будеть, похлеще твоей жопы. И что он
сделает первым делом? Правильно: полезет в аптечку за анальгинчиком!
- А там, конечно, хуй?
-
А вот и нет! – Радуется Ершова. Непонятно чему. Но, наверное, тому, что
я от зелёного пятна на диване отвлеклась на время. – А там лежит одно
анальгиновое колесо! Я его разломала на две части, в аптечку положила, и
записку написала: «Половинка – от головы, половинка – от жопы. Смотри,
не перепутай, пидор!» А всё остально забрала. Пусть мучается, любимец
проституток!
- Эх, Юля, дура ты…
- Ну, почему ж? Это как посмотреть. Была б дура – только в тапки ему бы нассала.
- Хочешь сказать, я дала тебе дурацкий совет?
-
Не, совет хороший. Только у Бумбы и так вечно ноги воняют. Он бы
креатива не понял. Он бы вообще, сука, не понял, что у него тапки
обосанные. А вот с колесом – это в самый раз.
- Это бездуховно, Юля.
- Это креативно, Лида. Ну, наливай.
Дзынь-дзынь.
Буль-буль.
Курятинка-курятинка. Потому что колбаска кончилась.
Смотрим на зелёное пятно.
- А если… - Юлька мнётся.
Склоняю голову набок, и соглашаюсь:
- Ну, как вариант…
Ершова притаскивает из комнаты старый плед, накрывает им диван, и отходит в сторону, любуясь.
- А что? Не было бы счастья, да несчастье помогло. Да?
- Ахуительное счастье, ага.
- Ой, ну вот чо ты такая душная, Лида? Наливай.
- Не могу. Я лучше гандоны щас буду делить.
- Не гони беса. С такой жопой в клетку они тебе нескоро понадобятся.
-
Ты разрушила мне половую жизнь, Ершова. За это мне положена компенсация
в виде… - Задумалась, и почесала ноющий синяк. Потом посмотрела на
Юльку: - Ну? Помогай!
Ершова сморщилась, и махнула рукой:
- Хуй с тобой, выцыганила… Забирай серую кофту, попрошайка…
- Договорились! – Тут же забываю про зелёное пятно под старым пледом. – Наливай!
- А закусить? – Привередничает Юлька.
- А в магазин? – В тон ей отвечаю.
- Почему я?! – Ловит мой взгляд.
-
Пятно. – Сурово напоминаю, и пальцем в диван тычу. – Зелёное пятно.
Пиздуй в магазин, и ты прощена. Ну, и конечно, серая кофточка…
- Барыга.
- Да, я такая.
- Тогда на посошок, с курятинкой, а?
- Наливай.
Дзынь-дзынь.
Буль-буль.
Курятинка.
- Курятинки, кстати, тоже купи, две пачки! – Кричу Юльке вслед.
- Обойдёшься! – Доносится из коридора. – Жопу лечи!
В прихожей хлопает дверь.
Вздыхаю, и начинаю собирать с пола рассыпанные лекарства, шепча себе под нос:
-
Одна неделя. Всего одна неделя. Одна неделя – и всё. И три месяца
отдыхай. Может, даже, и четыре. Зато у тебя теперь есть куча гандонов,
мыло и порошок. Так везёт раз в жизни – и то, не каждому. А жопа… Жопа –
эта хуйня, это пройдёт. И пятно не такое уж большое. Зато цвет
красивый. Насыщенный. Бохатый. Одна неделя, Лида. Семь дней всего. Пятно
вообще можно попробовать «Ванишем» отпидорить. Я в рекламе видела –
можно. А жопа в клетку – это креативно. Очень креативно. И уже почти не
болит. Лид, одна неделька…
В прихожей хлопнула входная дверь.
- А вот и курятинка!
Ещё целая неделя, бля…