ЖЗЛ. Декабристка княгиня Мария Волконская (1806—1863)

Мария Волконская. Неизвестный художник, начало 1820-х

Сергея Волконского арестовали 7 января 1826 г. по месту службы, в Умани, где он командовал 1-й бригадой 19-й пехотной дивизии. За несколько дней до ареста он заезжает на сутки к молодой жене, ожидающей первенца-сына. Ночью генерал разжигает камин, и ничего не понимающая женщина помогает ему бросать в огонь исписанные листы бумаги. На вопрос жены “В чем дело?” — генерал бросает:— Пестель арестован!— За что?— Нет ответа.Тогда еще Мария Николаевна Волконская не знала, что уже взяты под стражу два ее брата — Александр и Николай Раевские и что такая же участь ждет ее мужа и дядю Василия Львовича Давыдова. Только через два месяца генерал Раевский приехал в имение Болтышка и рассказал дочери о судьбе ее мужа. Пережив тяжелые роды, Волконская немедленно стала интересоваться судьбой своего супруга и, узнав, что он арестован, отправилась в Петербург. О силе ее характера можно судить по тому, что она уехала с сильной болью в ноге и с младенцем на руках. Раевский пишет в марте 1826 г. брату Сергея Волконского: “Милостивый государь князь Николай Григорьевич! По приезде моем нашел дочь мою Марью после жестокой болезни, в большой слабости и в неведении о муже, она подозревала, что он умер или болен, что сделало, что известие о его арестации послужило облегчением. Я привез ей от князя Сергея письмо. В четыре дня, что я нахожусь здесь, она удивительно взяла силы и, не узнав важности обстоятельств, довольно, покойна, кой же час оправится, то поедет в Петербург с сестрой... Я оставляю Машеньку в ее спокойствии насчет дела князя Сергея, исподволь же буду приготовлять ее на всякий случай”.Своим отъездом в Сибирь в конце 1826 г., вслед за осужденными мужьями, Мария Волконская и Екатерина Трубецкая устроили царю настоящую манифестацию. Вызов брошен. Николай Первый категорически запретил женам декабристов брать с собой детей. Но это не остановило ее. Ее подвижничество тем удивительнее, что оно не было продиктовано никакой конкретной целью - Мария не испытывала большой любви к мужу, не разделяла и не понимала она и политических взглядов декабристов, с большим пиететом относилась к существующей власти и даже боготворила милосердие Николая I. Ее самопожертвование продиктовано высочайшими ценностями, воспринятыми ею из книг и героических примеров.Сейчас, через сто семьдесят шесть лет после происшедшего, трудно восстановить с точностью, что послужило первым толчком к принятию каждой из декабристок решения обречь себя на добровольное изгнание. Подвижничество во имя любви? Супружеский долг? Чувство справедливости? Сострадание к ближнему? О многом можно только догадываться. Бесспорно одно: в 1826 г. эти женщины оказались в трудном положении. Переписка Александрины Муравьевой, воспоминания Марии Волконской, другие документы той поры показывают полную неосведомленность жен в делах мужей.Вероятно, у каждой из уезжавших в Сибирь женщин были свои особые аргументы, не всегда ясные нам до конца. О Марии Волконской мы можем сказать больше благодаря ее воспоминаниям.Широко известные и популярные “Записки княгини Марии Николаевны Волконской” (неоднократно переиздававшиеся) написаны на склоне лет женщиной, прошедшей через1825 год, через сибирскую каторгу. Разумеется, Волконская 5О-х годов не та, что была в 25-м. И все же, делая известную поправку на “повзросление”, мы можем представить, как поняла и восприняла восстание декабристов 20-летняя женщина, выросшая в высокообразованной среде, воспитанная в духе свободомыслия, свойственного семье Раевских. Прожив первый и единственный до ареста Волконского год в замужестве при духовной разобщенности с мужем, Мария Николаевна узнала о целях и планах тайного общества, когда Сергей Григорьевич находился уже в Петропавловской крепости.

Мария Волконская, акварель Н. Бестужева. Петровский завод. 1837 год.

Рассказывая детям и внукам о своем отъезде в Сибирь, Мария Волконская неоднократно подчеркивает полнейшую бескорыстность, идеализм движения декабристов, что произвело на нее сильнейшее впечатление. “Действительно,— пишет она, — если даже смотреть на убеждения декабристов как на безумие и политический бред, все же справедливость требует признать, что тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладет голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело свое”. Как на истинного патриота, героя, а не просто страдальца смотрит Волконская на осужденного мужа. И эта вера делает непоколебимым ее решение следовать за ним в Сибирь.Известие о решении женщин ехать вслед за мужьями в Сибирь быстро распространялось среди родственников, друзей, знакомых и незнакомых, получая громкую огласку.Академик М.В. Нечкина справедливо видела в проводах Марии Волконской в Сибирь, которые устроила ей Москва, “элемент общественной демонстрации”. Обстоятельства этих проводов 26 декабря 1826 г. в доме княгини Зинаиды Волконской, собиравшей все лучшие литературные и аристократические силы Москвы, широко известны. Сама виновница события рассказала о них в своих “Записках”.Интересны непосредственностью впечатлений, пониманием важности происходящего воспоминания участника проводов брата поэта Веневитинова: “Вчера провел я вечер, незабвенный для меня. Я видел во второй раз и еще более узнал несчастную княгиню Марию Волконскую... Она нехороша собой, но глаза ее чрезвычайно много выражают. Третьего дня ей минуло двадцать лет. Но так рано обреченная жертва кручины, эта интересная и вместе могучая женщина — больше своего несчастна...Она в продолжение целого вечера все слушала, как пели, и когда один отрывок был отпет, то она просила другого. До двенадцати часов ночи она не входила в гостиную, потому что у княгини Зинаиды много было, но сидела в другой комнате за дверью, куда к ней беспрестанно ходила хозяйка, думая о ней только и стараясь всячески ей угодить... Остаток вечера был печален. Легкомысленным, без сомнения, показался он скучным, как ни старались прерывать глубокое, мрачное молчание некоторыми шутливыми дуэтами. Но человек с чувством, который хоть изредка уже привык обращаться на самого себя и относить к себе все, что его ни окружает, необходимо должен был думать, много думать. Я желал в то время, чтобы все добрые стали счастливцами, а собственное впечатление сего вечера старался я увековечить в себе самом... Я возвратился домой с душою полною и никогда, мне кажется, не забуду этого вечера”.В тот вечер среди провожавших Марию Волконскую, находился и Пушкин. Мария Волконская и Пушкин — это особая тема, породившая целую литературу с устойчивой версией о том, что Мария Николаевна была большой “потаенной” любовью великого поэта. В данном случае нас интересует тот факт, что Пушкин, близкий декабристам до восстания и не отвернувшийся от них после их поражения, осуждения и изоляции, пришел на проводы жены декабриста.Интересные подробности отъезда Волконской содержатся в неопубликованной письме Екатерины Орловой отцу Н. Н. Раевскому: “Мой дорогой батюшка, Вы пишете мне, что ожидаете подробностей, касающихся Марии... Из тех денег, которые Вы ей дали, Мария потратила три тысячи на покупку для своего мужа различных припасов и необходимых вещей различного рода, для себя же она, купила только туфли, шубу и теплые сапожки. Мне пришлось силой задержать ее в Москве, чтобы немного обеспечить вещами. Я сочла необходимым дать ей мою лисью накидку, поэтому она говорит, что я ее разорила. Вы ничего не должны мне за Марию, я не дала ей ни копейки денег. Я также не потратила ни одной копейки моего мужа; я продала одно украшение и смогла купить ей некоторые предметы первой необходимости н некоторые для развлечения, как, например, книги, шерсть и т. д. (Вы прекрасно понимаете, что я не могла бы использовать свои деньги более приятным для меня способом и что о возвращении их речи быть не может”.Характерно, что Е. Н. Орлова (жена брата будущего шефа жандармов), как и все Раевские, была против поездки сестры и теперь надеялась на ее быстрое возвращение: “подорожник Марии выдан на имя княгини Волконской до Иркутска.” Но Муравьева — Чернышева, заявившая, что она уезжает, чтобы соединиться навсегда со своим мужем и жить с ним в остроге, получила подорожник на имя жены ссыльной Муравьевой — до Нерчинска.Не менее любопытно продолжение письма: “За Уралом можно найти самое большое гостеприимство по отношению, как там говорят, к нещастным. Нам нечего бояться ее путешествия; ее самообладание, спокойствие, веселость, которые не оставляли ее, если только не представлялось какое-либо препятствие, очаровали меня, в то время как я с тревогой и разрывавшимся сердцем готовилась к встрече с ней. Но по размышлении я переменила своемнение: покинуть без сожаления своего ребенка, семью, вообще все, — может быть для человека с сердцем лишь большой степенью экзальтации и неопытности...”Орлова осуждает не только “экзальтацию” сестры, но и своеобразный ажиотаж вокруг отъезжающих в добровольное изгнание женщин: “Все петербургские кумушки, мужчины и женщины, ловят каждое слово этих женщин. Их обсуждают, преувеличивают, разрывают, превозносят до небес. На них ходят смотреть, как на диковинных животных. Г-жа Нессельроде заглянула даже под вуаль, Которую Мария опустила, чтобы не быть замеченной. Все эти хитрости, соединенные с тысячами нескромных речей, должны очень досаждать правительству, которое хотело бы, как мне кажется, предать все это забвению или по крайней мере проделать все в молчании...”В последнем Екатерина Орлова не ошибалась. Но замолчать гражданский подвиг декабристок было невозможно.Материалы о проводах Волконской в Сибирь впервые были опубликованы в 1875 г. в журнале “Русская старина”, когда цензурные гонения на декабристскую тему — через пятьдесят лет после восстания! — стали не столь жестоки. Вслед за воспоминаниями Веневитинова издатели поместили лирические заметки Зинаиды Волконской, воспевавшие сестру по духу и ее подвиг: “О, ты, пришедшая отдохнуть в моем жилище, ты, которую я знала в течение только трех дней, я назвала своим другом! Образ твой лег мне на душу. Я вижу тебя заочно: твой высокий стан встает передо мною, как величавая мысль, а грациозные движения твои так же мелодичны, как небесные звезды, по верованию древних. У тебя глаза, волосы, цвет лица, как у девы, рожденной на берегах Ганга, и, подобно ей, жизнь твоя запечатлена долгом и жертвою... Было время, говаривала ты, голос твой был звучный, но страдания заглушили его... Однако я слышала твое пение: оно не умолкло, оно никогда не умолкнет: твои речи, твоя молодость, твой взгляд, все существо твое издает звуки, которые отзовутся в будущем... Жизнь твоя не есть ли гимн...”Публикация о проводах Марии Волконской заключалась отрывком из широко известной сейчас поэмы Н. А. Некрасова “Русские женщины”:Да, ежели выбор решить я должнаМеж мужем и сыном — не боле,Иду я туда, где я больше нужна,Иду я к тому, кто в неволе!Сын Марии Волконской в предисловии к впервые издаваемым им запискам матери писал: “Припоминаю слова, не раз слышанные мною в детстве, в ответ на высказываемое ей удивление по поводу того, что она могла добровольно лишить себя всего, что имела, и все покинуть, чтобы следовать -за своим мужем. „Что же тут удивительного? — говорила она, — пять тысяч женщин каждый год делают добровольно то же самое„”.Марии Волконской не было и двадцати двух лет, когда она приехала в Сибирь.Марии Волконской пришлось труднее, чем другим. 19-летней девушкой покорно, по воле отца, она выходит замуж за князя Волконского, уже немолодого (в год свадьбы, совпавший с восстанием декабристов, ему исполнилось тридцать семь лет), некрасивого, но весьма знатного и богатого. Участник пятидесяти восьми сражений, имевший множество орденов и медалей, он получил чин генерал-майора за боевые отличия в двадцать четыре года. Портрет Волконского был подготовлен для Военной галереи Зимнего дворца (после восстания, по распоряжению Николая I, его изъяли).“Мои родители думали, что обеспечили мне блестящую, по мнению света, будущность”, — писала Мария Николаевна в конце жизни”.Уже до свадьбы она сумела испытать силу своей красоты и своего обаяния: ею был увлечен Пушкин, к ней сватался польский граф и революционер Олизар. Оказавшись женой немолодого генерала, Мария Николаевна, по существу, не успела даже как следует узнать его до ареста в январе 1826 г., так же как почти совсем не знала до свадьбы: в первый год они прожили вместе не более трех месяцев. Тяжелые роды, двухмесячная горячка, вначале полная неизвестность, а потом сообщение об аресте мужа. Нелегкое испытание для 20-летней женщины! Даже через много лет она не решалась “описывать события этого времени: они еще слишком свежи в памяти и слишком огромно для меня их значение; это сделают другие, а приговор над этим порывом чистого и бескорыстного патриотизма произнесет потомство”.Вся семья: отец, мать, братья, сестры — восстали против “безумства” Маши. Мешали, как могли, ее отъезду. Марию Николаевну изолируют не только от мужа, но и от жен других декабристов, на первое свидание с Сергеем она идет не одна, а в сопровождении родственника — будущего шефа жандармов Алексея Орлова. Генерал Раевский — “герой и добрый человек”, по словам Пушкина, который в 1812 г., не колеблясь, бросился в огонь неприятеля, увлекая за собой двух сыновей, почти мальчиков, теперь не выдержал. “Я прокляну тебя, если ты не вернешься через год!” — прокричал он, сжав кулаки”.Раевский знал, что в 1825 г. выбор был сделан им, а не дочерью, поэтому так и препятствовал ее поездке в Сибирь. В решении “жертвы невинной” он усматривал влияние волконских баб, которые похвалами ее геройству уверили ее, что она героиня, и она поехала, как дурочка”.Решение об отъезде в Сибирь Марии Волконской было, но существу, первым проявлением ее незаурядного характера. Она восстала не только против всех окружающих, но прежде всего против себя самой, своей дочерней покорности, женской инертности и послушания, привитых ей с детства.Последний вечер с сыном, играющим большой красивой печатью царского письма, в котором матери разрешалось покинуть ребенка навсегда. Прощание с родными, друзьями. 27 декабря 1826 г. Мария Николаевна выезжает из Москвы. 11 февраля добирается до Благодатского рудника, где разжалованный князь Сергей Григорьевич Волконский добывает свинец. Шесть тысяч верст пути, в лютые морозы, под свист пурги. Однако, проделав их, Волконская должна уже оправдываться не только перед отцом, но и перед родными мужа: “...И вы обвиняете меня в том, что я не спешила. Теперь, зная, что весь путь от Москвы до Иркутска я сделала в три недели, только с двумя ночевками, и то невольными, и что приехала я за восемь дней до Александрины, а в Нерчинск — через несколько часов после Кати, вы должны быть спокойны. Милая, дорогая сестра, когда же вы вполне поверите в мою привязанность к Сергею”.Итак, поехали в Сибирь за осужденными не все женщины. Не у всех хватило любви, твердости духа или возможностей. Тем большего уважения заслуживают преданные, самоотверженные и мужественные..Зинаида Волконская писала когда-то, что жизнь Марии Николаевны “запечатлена долгом и жертвою”. О совести и долге много говорит и сама декабристка. Накануне отъезда в Сибирь она сообщает “нежным, хорошим, чудесным и замечательным сестрам” о том, что счастлива, потому что “довольна собой”. А вот что пишет она В. Ф. Вяземской, жене поэта, прожив полгода в Благодатском руднике: “С тех пор как я уверена, что не смогу вернуться в Россию, вся борьба прекратилась в моей душе. Я обрела мое первоначальное спокойствие, я могу свободно посвятить себя более страдающему. Я только и думаю о той минуте, когда надо мной сжалятся и заключат меня вместе с моим бедным Сергеем; видеть его лишь два раза в неделю очень мучительно; и верьте мне, что счастие найдешь всюду, при любых условиях; оно зависит прежде всего от нашей совести; когда выполняешь свой долг, и выполняешь его с радостью, то обретаешь душевный покой”.Когда читаешь первые сибирские письма Марии Николаевны, создается впечатление, что молодая женщина, натура романтически-страстная и горячая, пытается убедить не только близких, но и прежде всего себя в правильности своего поступка, в прочности чувства к Сергею Волконскому. “...Чем несчастнее мой муж, тем более он может рассчитывать на мою привязанность и стойкость”, — пишет она 12 февраля 1827 г. свекрови. Даже в этих письмах, в которых Волконская беспрерывно пишет о муже (“я совершенно счастлива, находясь подле Сергея”, “Я довольна своей судьбой, у меня нет других печалей, кроме тех, которые касаются Сергея”), чувствуется больше жертвенности в гордыни, чем самоотречения во имя любви (как у Александрины Муравьевой). Через пятнадцать, двадцать она все больше устремляется к земному благополучию, и главным образом не для себя, а для детей. Правдами и неправдами определяет сына Мишу в Иркутскую гимназию. Потом вся семья перебирается в город. Иркутский дом (теперь он, как и дом Трубецких, стал музеем) опальная княгиня стремится превратить в первый салон города. И Марию Николаевну мало волнует, что ее муж, князь по рождению, ходивший в смазных сапогах, любивший побеседовать с мужиками о жизни и часто возвращавшийся домой в одежде, пропитанной запахами базара и запорошенной соломой, совсем не подходит к этому салону. Мария Николаевна на свой лад и наперекор мужу устраивает судьбу красавицы-дочери: едва той исполняется пятнадцать лет, выдает замуж за преуспевающего сибирского чиновника Молчанова.Таков был финал сибирской жизни М. Н. Волконской. Она умерла двумя годами раньше старика Волконского. И оба — после бурной в тяжелой жизни — покоятся вместе, в Черниговской области, в селе Воронки...

Мария Волконская

Вернувшись на родину, Мария Николаевна начала писать воспоминания о пережитом. Получился бесхитростный и сдержанный рассказ о ее жизни с момента замужества и восстания декабристов до возвращения из Сибири.С первых же слов повествования становится ясно, что брак Волконских был заключен не по любви. Однако самого Волконского Мария Николаевна называет “достойнейшим и благороднейшим из людей”. С таким же почтением она пишет и о единомышленниках мужа, давая им высокую нравственную оценку.В записках Волконской нет эффектных мест, зато есть масса живых эпизодов и деталей, метко схваченных женским глазом, весь ее рассказ поражает искренностью и правдивостью.Работая над поэмой о декабристах, Н. А. Некрасов попросил Михаила Волконского познакомить его с воспоминаниями матери. Михаил Сергеевич читал вслух (Некрасов не знал французского языка, на котором писала Волконская), а поэт, слушая его, вскакивал с места, закрывал лицо руками...И до сих пор записки Марии Николаевны Волконской нельзя читать без волнения.Волконская писала только для сына. Он же, к 1904 г. весьма преуспевающий чиновник, не без колебаний взялся за издание мемуаров матери. Однако записки, появившиеся впервые в печати в 1904 году на французском языке, имели такой успех, что через два года издание пришлось повторить. И в дальнейшем они переиздавались неоднократно. Может ли быть лучшая оценка написанного?

Мария Волконская в старости

Несколько интересных фактов

-Декабристам, имевшим статус государственных преступников, не разрешалось посещать иркутские театры, и тогда княгиня Мария Николаевна Волконская создала домашний любительский театр, ставший явлением в культурной жизни Иркутска.

-Ее отец, Н.Н. Раевский, со всей суровостью человека военной дисциплины пытавшийся удержать дочь от поездки в Сибирь, сказал перед смертью, указывая на ее портрет: "Это самая удивительная женщина, которую я знал".

-Мария Николаевна Волконская (девичья фамилия - Раевская) была дочерью героя Отечественной войны 1812 года генерала Николая Раевского, по материнской линии Мария была правнучкой русского ученого Михаила Ломоносова

-Поклонником Марии Волконской был А.С. Пушкин, а Н.А. Некрасов посвятил ей вторую часть поэмы "Русские женщины".

-Среди декабристов Мария Волконская получила прозвище "дева Ганга" (Ганг - река в Индии). Декабрист Андрей Розен так вспоминал о ней: "Молодая, стройная, более высокого, чем среднего роста, брюнетка с горящими глазами, с полусмуглым лицом, с гордой походкой, она получила у нас прозванье "дева Ганга".